И, выходя из артистической уборной, сбегая вниз по лестнице и потом шагнув из дверей театра на главную улицу Ноттвича, она решительно ступала по нейтральной полосе.
Но то, что она увидела на улице, заставило ее замедлить шаг. Хай-стрит была полна народа; толпа тянулась по южной стороне мимо входа в театр, вплоть до рыночной площади. Люди не отрывали глаз от электролампочек над большим магазином тканей, лампочек, бегущими буквами высвечивавших вечерние новости. Энн не видела ничего подобного с последних выборов в Парламент, но сейчас все выглядело иначе; никто не кричал «ура», толпа молчала. Читали о передвижении войск по Европе, о том, какие меры предосторожности следует принять на случай газовых атак. Энн была слишком молода, чтобы помнить, как начиналась Первая мировая война, но она читала о толпах перед Букингемским дворцом, об энтузиазме и очередях у вербовочных пунктов, и ей представлялось, что все войны должны начинаться именно так. Она боялась войны только из-за своих отношений с Матером, воспринимала войну как личную трагедию, разыгрывающуюся на фоне развевающихся флагов и всеобщего ликования. Но то, что она увидела, было совершенно иным: молчащая толпа вовсе не ликовала. Здесь царил страх. Бледные лица были обращены к небу с мольбой, только в этой мольбе не было ничего религиозного: люди ни о чем не молили Бога, они лишь страстно желали, чтобы бегущие буквы несли им совсем иные вести. Сообщения застигли их на улице, по дороге с работы, и они стояли
— кто с плоским чемоданчиком, кто с ящиком для инструментов — перед рядами светящихся лампочек, предвещающих беды, которых эти люди не могли пока еще осознать.
Энн задумалась. Неужели и вправду этот глупый толстяк… и этот парень с заячьей губой знают… Ну что ж, сказала она себе, я верю в судьбу. Видно, я не могу просто вот так взять и уйти и бросить их всех. Все равно я влипла в это дело по самую шею. Если б только Джимми был здесь. Но Джимми — вдруг вспомнила она с болью — с теми, кто охотится за Вороном, он с теми, кто по другую сторону. А Ворону нужно дать возможность довести до конца свою охоту, прежде чем его схватят. Она отправилась назад, в театр.
Мистер Дэвенант — Дэвис — Чамли или как там еще его звали — что-то рассказывал. Мисс Мэйдью и Альфред Блик уже ушли. Многие девушки пошли переодеваться. Мистер Коллиер наблюдал за происходящим и слушал, что говорит Дэвис, едва скрывая беспокойство: он пытался припомнить, кто же такой этот мистер Дэвис. Мистер Дэвенант — это фабрика шелковых чулок, и он знал Коллитропа, который был племянником человека, которому Дрейд задолжал крупную сумму денег. С Дэвенантом Коллиер чувствовал себя спокойно, тут все было в порядке. А вот Дэвис… Никакой уверенности… Этот спектакль не будет же длиться вечно, и столь же опасно связаться не с теми людьми, как и развязаться с теми. Возможно, Дэвис — тот, с кем поссорился Коуэн, или даже дядюшка того, с кем Коуэн поссорился.
Отзвуки ссоры до сих пор мелкой рябью прокатывались по узким коридорам закулисья провинциальных театров в городках, где гастролировали труппы не первого класса. Они могли вскоре докатиться и до третьего, и тогда начнутся перестановки: кто-то поднимется классом выше, кто-то опустится классом ниже, кроме тех, которым ниже — некуда. Мистер Коллиер нервно хихикнул и сверкнул глазами в жалкой попытке одновременно связаться и развязаться.
— Мне показалось, кто-то здесь вымолвил слово «обед», — сказала Энн, — я проголодалась.
— Кто первым пришел, того первым и обслужим, — весело отреагировал мистер Дэвис — Чамли. — Передайте девочкам, мы еще увидимся. Куда мы отправимся, мисс?
— Энн.
— Прелестно, — сказал Дэвис — Чамли. — А я — Вилли.
— Уверена, вы хорошо знаете город, — сказала Энн, — а я здесь — новичок.
— Она вышла к рампе, под яркий свет, сознательно: ей хотелось увидеть, узнает ли ее толстяк; но мистер Дэвис никогда не смотрел на лица. Он смотрел сквозь них. Его огромная квадратная физиономия освобождала его от необходимости демонстрировать силу при помощи игры в гляделки: кто кого переглядит. Размеры этой физиономии, само ее существование уже свидетельствовали о власти и силе, и при виде такого лица нельзя было не подумать — как при виде огромного дога, — какое же количество пищи — в чистом весе — требовалось ежедневно, чтобы поддержать эту форму.
Мистер Дэвис подмигнул мистеру Коллиеру, который решился сверкнуть глазами в ответ, и ответил:
— О, конечно, я знаю этот город. В каком-то смысле даже могу сказать, что это я его создал. — И продолжал: — Выбор здесь небольшой. «Гранд-Отель» или «Метрополь». В «Метрополе» обстановка более интимная.
— Тогда пойдем в «Метрополь».
— К тому же у них подают самый лучший пломбир в Ноттвиче.
На улице уже не толпился народ; обычные пешеходы и любители рассматривать витрины; кто направлялся домой, кто — в кино. Энн подумала: где-то сейчас Ворон? Как я его найду?
— Не имеет смысла брать такси, — сказал мистер Дэвис, — «Метрополь» прямо за углом. Вам там понравится, — повторил он, — обстановка там более интимная, чем в «Гранд-Отеле».
Но когда «Метрополь» предстал перед ними, трудно было вообразить что-либо менее располагавшее к интимности: здание из красного и желтого кирпича с огромными часами на островерхой башне протянулось вдоль рыночной площади и скорее напоминало вокзал.
— Похоже на «Отель де Вилль"1 в Париже, правда? — сказал мистер Дэвис. Видно было, что он очень гордится Ноттвичем.
По всему фасаду через каждые два окна располагались статуи людей, так или иначе прославившихся в истории города, — от Робин Гуда до мэра Ноттвича, занимавшего этот пост в 1864 году.
— Люди специально приезжают посмотреть на это здание, — сказал Дэвис, — даже издалека.
— А «Гранд-Отель»? Как он выглядит?
— О, «Гранд-Отель», — сказал Дэвис, — это совершенная безвкусица.
Пропустив вперед, он почти втолкнул ее через вращающиеся двери в холл ресторана, и Энн заметила, что швейцар узнал толстяка. Выследить Дэвиса в Ноттвиче будет не так уж трудно, подумала она, только как найти Ворона?
Зал ресторана мог бы вместить всех пассажиров океанского лайнера; потолок опирался на полосатые колонны, серо-зеленые с золотом. По вогнутой чаше потолка, по синему полю были рассыпаны золотые звезды, созвездия — как настоящие.
— Это — одна из достопримечательностей Ноттвича, — сказал мистер Дэвис. — Я всегда оставляю себе столик под Венерой. — Он неловко засмеялся, поудобнее устраиваясь в кресле, и Энн отметила про себя, что они сидят вовсе не под Венерой, а под Юпитером.
— Вам бы надо столик под Большой Медведицей, — сказала она.
— Ха-ха, отлично сказано, — заметил мистер Дэвис. — Надо это запомнить. — Он склонился над перечнем вин. — Я знаю, дамы всегда предпочитают сладкие вина. — И признался: — Я и сам сластена.
Он сидел, погруженный в изучение меню, ничего больше не видя и не слыша; она его не интересовала; казалось, в этот момент все его интересы сосредоточились на вкусовых предощущениях; начало было положено: он заказал омара. Здесь он был дома, он сам выбрал для себя этот дом: огромный душный храм изысканной пищи; таково было его представление об интимной обстановке — отдельный столик посреди двух сотен таких же столов.
Энн думала, он привел ее сюда, чтобы удобнее было завести интрижку. Ей представлялось, что не так уж трудно будет прийти к соглашению с этим мистером Дэвисом, хотя предложенный ритуал несколько напугал ее. Пять лет гастролей в провинциальных театрах не смогли научить ее тому, как далеко можно зайти, не возбудив в партнере желания зайти еще дальше, желания, с которым ей будет не так-то легко справиться. И потому она отступала всегда неожиданно, и это было опасно. Над тарелкой с омаром она думала о Матере, о надежности, о том, как это замечательно — любить одного человека. Потом она подвинулась вперед и под столом коснулась коленкой колена мистера Дэвиса. Он не обратил внимания, с хрустом разделываясь с омаровой клешней. С таким же успехом он мог бы обедать и в одиночестве. Она почувствовала себя неловко, ею слишком явно пренебрегали. Это казалось противоестественным. Она снова коснулась его коленом и спросила:
— Вы чем-то озабочены, Вилли?
Он поднял глаза. Они были словно линзы мощного микроскопа, сфокусированные на плохо установленной пластине. Он спросил:
— Что такое? Омар вам нравится, а?
Толстяк смотрел мимо нее в огромный полупустой зал ресторана на столики, украшенные ветками омелы и остролиста. Затем крикнул:
— Официант! Мне нужна вечерняя газета, — и снова принялся за клешню. Когда газету принесли, он впился взглядом в финансовые сводки; они, видимо, показались ему вполне удовлетворительными: то, что он в них вычитал, было слаще любых сластей.
Энн спросила:
— Вилли, вы не будете возражать, если я оставлю вас на минутку? — Она достала из сумочки три монетки и прошла в дамскую комнату. В зеркале над раковиной она рассматривала свое лицо с пристальным и придирчивым вниманием: вроде все было в порядке. Потом спросила у старушки смотрительницы:
— Как вам кажется, я в порядке?
Женщина усмехнулась:
— Может, ему не нравится яркая помада?
— Да нет, — сказала Энн, — он из тех, кто любит побольше помады. Все-таки какое-то разнообразие — дома слишком пресно. Вот муженек и развлекается. — Потом спросила: — А кто он? Говорит, его фамилия Дэвис. И еще — что он создал этот город.
— Простите, милочка, у вас чулок поехал.
— Ну это-то не его вина. Кто же он такой все-таки?
— Никогда о нем не слыхала, милочка. Спросите лучше у швейцара.
— Наверное, я так и сделаю. — Энн прошла к парадному входу.
— В ресторане такая жара, — сказала она. — Захотелось хоть глоток свежего воздуха вдохнуть.
У швейцара выдалась свободная минутка: никто не входил, никто не выходил. Он ответил:
— На улице довольно холодно.
За дверьми, на краю тротуара, одноногий инвалид продавал спички; шли мимо трамваи — уютные, ярко освещенные домики на колесах, полные сигаретного дыма, болтовни, дружелюбия. Часы на башне пробили половину девятого, и с одной из улочек позади рыночной площади донеслось пение: детские голоса пели рождественский гимн, нещадно перевирая мелодию. Энн сказала:
— Ну, мне пора к мистеру Дэвису. — И спросила: — А кто он, мистер Дэвис?
— У него всего полно, — ответил швейцар.
— Он говорит, что создал этот город.
— Ну, тут он хвастает, — ответил швейцар. — Если кто и создал этот город, так это компания «Мидлендская Сталь"1. Их контора — в здании бывшего кожевенного завода. Так и называется по-старому — Дубильни. Увидите. Только теперь они город этот разоряют. Раньше давали работу пятидесяти тысячам. Теперь и десяти тысяч не нанимают. Я сам у них вахтером работал. Так они даже вахтеров уволили.
— С вами жестоко обошлись, — сказала Энн.
— Ну, ему-то еще хуже, — сказал швейцар, кивнув в сторону одноногого за дверьми ресторана. — Он у них двадцать лет проработал. Там и ногу потерял, только суд определил преступную халатность, так что ему и гроша ломаного не дали. На этом тоже сэкономили, вот как. Ну да это и была халатность: заснул у машины. Так если восемь часов смотреть, как она одно и то же каждую секунду делает, небось и не хочешь, а заснешь.
— А мистер Дэвис?
— А про него я ничего не знаю. Может, он какой начальник в сапожном деле. А может, из дирекции Уоллеса — знаете, магазин тканей на Хай-стрит. У них денег — завались.
В дверь вошла дама в пушистом меховом манто, с китайским мопсом под мышкой. Она спросила:
— Мистер Пайкер здесь не был?
— Нет, мадам.
— Ну вот. Точно как его дядюшка. Вечно куда-нибудь исчезает. Подержите собачку. — И она пошла, словно покатилась, через площадь.
— Это супруга мэра, — пояснил швейцар.
Энн вернулась в зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Но то, что она увидела на улице, заставило ее замедлить шаг. Хай-стрит была полна народа; толпа тянулась по южной стороне мимо входа в театр, вплоть до рыночной площади. Люди не отрывали глаз от электролампочек над большим магазином тканей, лампочек, бегущими буквами высвечивавших вечерние новости. Энн не видела ничего подобного с последних выборов в Парламент, но сейчас все выглядело иначе; никто не кричал «ура», толпа молчала. Читали о передвижении войск по Европе, о том, какие меры предосторожности следует принять на случай газовых атак. Энн была слишком молода, чтобы помнить, как начиналась Первая мировая война, но она читала о толпах перед Букингемским дворцом, об энтузиазме и очередях у вербовочных пунктов, и ей представлялось, что все войны должны начинаться именно так. Она боялась войны только из-за своих отношений с Матером, воспринимала войну как личную трагедию, разыгрывающуюся на фоне развевающихся флагов и всеобщего ликования. Но то, что она увидела, было совершенно иным: молчащая толпа вовсе не ликовала. Здесь царил страх. Бледные лица были обращены к небу с мольбой, только в этой мольбе не было ничего религиозного: люди ни о чем не молили Бога, они лишь страстно желали, чтобы бегущие буквы несли им совсем иные вести. Сообщения застигли их на улице, по дороге с работы, и они стояли
— кто с плоским чемоданчиком, кто с ящиком для инструментов — перед рядами светящихся лампочек, предвещающих беды, которых эти люди не могли пока еще осознать.
Энн задумалась. Неужели и вправду этот глупый толстяк… и этот парень с заячьей губой знают… Ну что ж, сказала она себе, я верю в судьбу. Видно, я не могу просто вот так взять и уйти и бросить их всех. Все равно я влипла в это дело по самую шею. Если б только Джимми был здесь. Но Джимми — вдруг вспомнила она с болью — с теми, кто охотится за Вороном, он с теми, кто по другую сторону. А Ворону нужно дать возможность довести до конца свою охоту, прежде чем его схватят. Она отправилась назад, в театр.
Мистер Дэвенант — Дэвис — Чамли или как там еще его звали — что-то рассказывал. Мисс Мэйдью и Альфред Блик уже ушли. Многие девушки пошли переодеваться. Мистер Коллиер наблюдал за происходящим и слушал, что говорит Дэвис, едва скрывая беспокойство: он пытался припомнить, кто же такой этот мистер Дэвис. Мистер Дэвенант — это фабрика шелковых чулок, и он знал Коллитропа, который был племянником человека, которому Дрейд задолжал крупную сумму денег. С Дэвенантом Коллиер чувствовал себя спокойно, тут все было в порядке. А вот Дэвис… Никакой уверенности… Этот спектакль не будет же длиться вечно, и столь же опасно связаться не с теми людьми, как и развязаться с теми. Возможно, Дэвис — тот, с кем поссорился Коуэн, или даже дядюшка того, с кем Коуэн поссорился.
Отзвуки ссоры до сих пор мелкой рябью прокатывались по узким коридорам закулисья провинциальных театров в городках, где гастролировали труппы не первого класса. Они могли вскоре докатиться и до третьего, и тогда начнутся перестановки: кто-то поднимется классом выше, кто-то опустится классом ниже, кроме тех, которым ниже — некуда. Мистер Коллиер нервно хихикнул и сверкнул глазами в жалкой попытке одновременно связаться и развязаться.
— Мне показалось, кто-то здесь вымолвил слово «обед», — сказала Энн, — я проголодалась.
— Кто первым пришел, того первым и обслужим, — весело отреагировал мистер Дэвис — Чамли. — Передайте девочкам, мы еще увидимся. Куда мы отправимся, мисс?
— Энн.
— Прелестно, — сказал Дэвис — Чамли. — А я — Вилли.
— Уверена, вы хорошо знаете город, — сказала Энн, — а я здесь — новичок.
— Она вышла к рампе, под яркий свет, сознательно: ей хотелось увидеть, узнает ли ее толстяк; но мистер Дэвис никогда не смотрел на лица. Он смотрел сквозь них. Его огромная квадратная физиономия освобождала его от необходимости демонстрировать силу при помощи игры в гляделки: кто кого переглядит. Размеры этой физиономии, само ее существование уже свидетельствовали о власти и силе, и при виде такого лица нельзя было не подумать — как при виде огромного дога, — какое же количество пищи — в чистом весе — требовалось ежедневно, чтобы поддержать эту форму.
Мистер Дэвис подмигнул мистеру Коллиеру, который решился сверкнуть глазами в ответ, и ответил:
— О, конечно, я знаю этот город. В каком-то смысле даже могу сказать, что это я его создал. — И продолжал: — Выбор здесь небольшой. «Гранд-Отель» или «Метрополь». В «Метрополе» обстановка более интимная.
— Тогда пойдем в «Метрополь».
— К тому же у них подают самый лучший пломбир в Ноттвиче.
На улице уже не толпился народ; обычные пешеходы и любители рассматривать витрины; кто направлялся домой, кто — в кино. Энн подумала: где-то сейчас Ворон? Как я его найду?
— Не имеет смысла брать такси, — сказал мистер Дэвис, — «Метрополь» прямо за углом. Вам там понравится, — повторил он, — обстановка там более интимная, чем в «Гранд-Отеле».
Но когда «Метрополь» предстал перед ними, трудно было вообразить что-либо менее располагавшее к интимности: здание из красного и желтого кирпича с огромными часами на островерхой башне протянулось вдоль рыночной площади и скорее напоминало вокзал.
— Похоже на «Отель де Вилль"1 в Париже, правда? — сказал мистер Дэвис. Видно было, что он очень гордится Ноттвичем.
По всему фасаду через каждые два окна располагались статуи людей, так или иначе прославившихся в истории города, — от Робин Гуда до мэра Ноттвича, занимавшего этот пост в 1864 году.
— Люди специально приезжают посмотреть на это здание, — сказал Дэвис, — даже издалека.
— А «Гранд-Отель»? Как он выглядит?
— О, «Гранд-Отель», — сказал Дэвис, — это совершенная безвкусица.
Пропустив вперед, он почти втолкнул ее через вращающиеся двери в холл ресторана, и Энн заметила, что швейцар узнал толстяка. Выследить Дэвиса в Ноттвиче будет не так уж трудно, подумала она, только как найти Ворона?
Зал ресторана мог бы вместить всех пассажиров океанского лайнера; потолок опирался на полосатые колонны, серо-зеленые с золотом. По вогнутой чаше потолка, по синему полю были рассыпаны золотые звезды, созвездия — как настоящие.
— Это — одна из достопримечательностей Ноттвича, — сказал мистер Дэвис. — Я всегда оставляю себе столик под Венерой. — Он неловко засмеялся, поудобнее устраиваясь в кресле, и Энн отметила про себя, что они сидят вовсе не под Венерой, а под Юпитером.
— Вам бы надо столик под Большой Медведицей, — сказала она.
— Ха-ха, отлично сказано, — заметил мистер Дэвис. — Надо это запомнить. — Он склонился над перечнем вин. — Я знаю, дамы всегда предпочитают сладкие вина. — И признался: — Я и сам сластена.
Он сидел, погруженный в изучение меню, ничего больше не видя и не слыша; она его не интересовала; казалось, в этот момент все его интересы сосредоточились на вкусовых предощущениях; начало было положено: он заказал омара. Здесь он был дома, он сам выбрал для себя этот дом: огромный душный храм изысканной пищи; таково было его представление об интимной обстановке — отдельный столик посреди двух сотен таких же столов.
Энн думала, он привел ее сюда, чтобы удобнее было завести интрижку. Ей представлялось, что не так уж трудно будет прийти к соглашению с этим мистером Дэвисом, хотя предложенный ритуал несколько напугал ее. Пять лет гастролей в провинциальных театрах не смогли научить ее тому, как далеко можно зайти, не возбудив в партнере желания зайти еще дальше, желания, с которым ей будет не так-то легко справиться. И потому она отступала всегда неожиданно, и это было опасно. Над тарелкой с омаром она думала о Матере, о надежности, о том, как это замечательно — любить одного человека. Потом она подвинулась вперед и под столом коснулась коленкой колена мистера Дэвиса. Он не обратил внимания, с хрустом разделываясь с омаровой клешней. С таким же успехом он мог бы обедать и в одиночестве. Она почувствовала себя неловко, ею слишком явно пренебрегали. Это казалось противоестественным. Она снова коснулась его коленом и спросила:
— Вы чем-то озабочены, Вилли?
Он поднял глаза. Они были словно линзы мощного микроскопа, сфокусированные на плохо установленной пластине. Он спросил:
— Что такое? Омар вам нравится, а?
Толстяк смотрел мимо нее в огромный полупустой зал ресторана на столики, украшенные ветками омелы и остролиста. Затем крикнул:
— Официант! Мне нужна вечерняя газета, — и снова принялся за клешню. Когда газету принесли, он впился взглядом в финансовые сводки; они, видимо, показались ему вполне удовлетворительными: то, что он в них вычитал, было слаще любых сластей.
Энн спросила:
— Вилли, вы не будете возражать, если я оставлю вас на минутку? — Она достала из сумочки три монетки и прошла в дамскую комнату. В зеркале над раковиной она рассматривала свое лицо с пристальным и придирчивым вниманием: вроде все было в порядке. Потом спросила у старушки смотрительницы:
— Как вам кажется, я в порядке?
Женщина усмехнулась:
— Может, ему не нравится яркая помада?
— Да нет, — сказала Энн, — он из тех, кто любит побольше помады. Все-таки какое-то разнообразие — дома слишком пресно. Вот муженек и развлекается. — Потом спросила: — А кто он? Говорит, его фамилия Дэвис. И еще — что он создал этот город.
— Простите, милочка, у вас чулок поехал.
— Ну это-то не его вина. Кто же он такой все-таки?
— Никогда о нем не слыхала, милочка. Спросите лучше у швейцара.
— Наверное, я так и сделаю. — Энн прошла к парадному входу.
— В ресторане такая жара, — сказала она. — Захотелось хоть глоток свежего воздуха вдохнуть.
У швейцара выдалась свободная минутка: никто не входил, никто не выходил. Он ответил:
— На улице довольно холодно.
За дверьми, на краю тротуара, одноногий инвалид продавал спички; шли мимо трамваи — уютные, ярко освещенные домики на колесах, полные сигаретного дыма, болтовни, дружелюбия. Часы на башне пробили половину девятого, и с одной из улочек позади рыночной площади донеслось пение: детские голоса пели рождественский гимн, нещадно перевирая мелодию. Энн сказала:
— Ну, мне пора к мистеру Дэвису. — И спросила: — А кто он, мистер Дэвис?
— У него всего полно, — ответил швейцар.
— Он говорит, что создал этот город.
— Ну, тут он хвастает, — ответил швейцар. — Если кто и создал этот город, так это компания «Мидлендская Сталь"1. Их контора — в здании бывшего кожевенного завода. Так и называется по-старому — Дубильни. Увидите. Только теперь они город этот разоряют. Раньше давали работу пятидесяти тысячам. Теперь и десяти тысяч не нанимают. Я сам у них вахтером работал. Так они даже вахтеров уволили.
— С вами жестоко обошлись, — сказала Энн.
— Ну, ему-то еще хуже, — сказал швейцар, кивнув в сторону одноногого за дверьми ресторана. — Он у них двадцать лет проработал. Там и ногу потерял, только суд определил преступную халатность, так что ему и гроша ломаного не дали. На этом тоже сэкономили, вот как. Ну да это и была халатность: заснул у машины. Так если восемь часов смотреть, как она одно и то же каждую секунду делает, небось и не хочешь, а заснешь.
— А мистер Дэвис?
— А про него я ничего не знаю. Может, он какой начальник в сапожном деле. А может, из дирекции Уоллеса — знаете, магазин тканей на Хай-стрит. У них денег — завались.
В дверь вошла дама в пушистом меховом манто, с китайским мопсом под мышкой. Она спросила:
— Мистер Пайкер здесь не был?
— Нет, мадам.
— Ну вот. Точно как его дядюшка. Вечно куда-нибудь исчезает. Подержите собачку. — И она пошла, словно покатилась, через площадь.
— Это супруга мэра, — пояснил швейцар.
Энн вернулась в зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35