Люди обычно и в самом деле что-нибудь запоминают. Если бы они ничего не могли вспомнить, это выглядело бы весьма странно. Только привидения не оставляют следов. Ведь даже этот агент вспомнил, какого цвета у нее глаза.
— А может, и ошибся, — сказал старший инспектор. — Ну, вот. Все, что он помнит, это два чемодана, которые она несла. Конечно, это что-то, но не так уж много.
— О, тут можно сделать кое-какие догадки, правда, сэр? — сказал Матер. Он не хотел казаться слишком умным, умнее провинциальных полицейских; ему нужно было их содействие. — Она приехала надолго (женщина может много вещей упаковать в один чемодан), или, если она несла и его багаж, значит, он в этом деле главный. Держит ее в черном теле, за-ставляет делать черную работу. Это соответствует тому, что мы знаем про Ворона. Что касается девушки…
— В романах про гангстеров такую называют «маруха», — перебил старший инспектор.
— Ну, так эта маруха, — продолжал Матер, — из тех, кто любит, чтобы их держали в черном теле. Мне представляется, она прилипчивая и жадная. Если б она была потверже духом, она несла бы только один чемодан или разругалась бы с ним.
— Мне казалось, этот Ворон страшен, как смертный грех.
— Это тоже в характере, — сказал Матер. — Может, она любит уродов. Может, это ее возбуждает.
Старший инспектор рассмеялся:
— Ну, вы много выудили из этих двух чемоданов. Прочтите протокол — может, сумеете представить мне ее портрет. Вот, пожалуйста. Только он ничего про нее не помнит, даже как она была одета.
И Матер стал читать. Он читал медленно. Молчал. Но что-то в выражении его лица — потрясение, недоверие — заставило старшего инспектора спросить:
— Что-нибудь не так? Но ведь в протоколе и в самом деле ничего такого, верно?
— Вы сказали, я смогу представить вам ее портрет, — сказал Матер. Он вынул из-под задней крышки карманных часов бумажный квадратик — газетную вырезку. — Вот он, сэр. Лучше будет, если вы разошлете это во все полицейские участки и во все газеты.
Старший инспектор сказал:
— Но ведь в протоколе ничего такого нет.
— Все что-нибудь да запоминают. Вы и не смогли бы ничего здесь заметить. Оказывается, у меня имеется частная информация по данному преступлению, только я и сам до сих пор об этом не подозревал.
Старший инспектор настаивал:
— Но ведь он и не вспомнил ничего такого. Только чемоданы.
— Слава Богу и за это, — ответил Матер. — Может быть… Видите ли, он здесь утверждает, что одна из причин, почему он ее запомнил — он это называет «запомнил», — то, что она была единственной женщиной, сошедшей в Ноттвиче с поезда. А я знаю — так уж получилось, — что эта девушка ехала именно этим поездом. Она получила роль в здешнем театре.
Старший инспектор спросил непонятливо — он еще не осознал всей меры потрясения:
— И что, она действительно такая, как вы ее представили? Любит уродов?
— Я думал, она любит не очень красивых, — ответил Матер, отвернувшись и глядя в окно на равнодушный мир, на людей, спешащих по своим делам.
— И она прилипчивая и жадная?
— Да нет же, с чего вы взяли, черт побери?
— Но если бы она была потверже духом… — издевался старший инспектор: он думал, Матер разволновался потому, что его предположения оказались никуда не годными.
— Твердости духа у нее хоть отбавляй, — сказал Матер, поворачиваясь к нему лицом. Он забыл, что старший инспектор старше его чином; забыл, что следует быть тактичным с провинциальными полицейскими. — Черт побери, — сказал он, — неужели вы не можете понять? Он не нес свои вещи потому, что держал ее под прицелом. Он заставил ее пойти в этот квартал строящихся домов. Я должен сам туда поехать. Он намеревался ее убить.
— Да нет же, — возразил старший инспектор, — вы забыли: она заплатила Грину и ушла из того дома вместе с ним. Грин сам проводил ее за пределы новостройки.
— Но я голову могу дать на отсечение, что она не замешана в этом деле, — сказал Матер. — Это абсурд. Бессмыслица. — И добавил: — Мы собираемся пожениться.
— Да-а, дела, — сказал старший инспектор. Он поколебался с минуту; взял обгорелую спичку и почистил ноготь; потом пододвинул фотографию к Матеру. — Уберите. Мы возьмемся за это дело иначе.
— Нет, — ответил Матер, — мне поручено это дело. Пусть опубликуют. Это плохая фотография, нечеткая. — Он отвернулся, не мог смотреть на снимок. — В жизни она гораздо лучше. Но я дам телеграмму. У меня дома целая пленка, там ее лицо во всех возможных ракурсах снято. Пусть пришлют. Для публикации в газетах ничего лучше и придумать нельзя.
— Очень сожалею, Матер, — сказал старший инспектор. — Может, мне позвонить в Ярд? Чтоб прислали другого?
— Лучше меня для этого дела все равно не найдете, — сказал Матер. — Я ведь ее знаю. Если ее можно еще найти, я ее найду. А сейчас я еду в тот дом. Понимаете, ваш человек может чего-то не заметить. А я… Я ее знаю.
— Может еще найтись какое-то объяснение… — утешал старший инспектор.
— Вы что, не понимаете, — сказал Матер, — если есть объяснение, значит, она… Значит, она в опасности, может быть, даже…
— Ну, мы тогда нашли бы тело.
— Мы даже живого человека пока не нашли, — сказал Матер. — Пожалуйста, попросите Сондерса поехать туда следом за мной. Какой там адрес? — Он тщательно все записал: он всегда записывал все данные — не доверял своей памяти; зато свои догадки и предположения никогда не доверял бумаге.
До новостройки ехали долго. Было время подумать о самых разных вариантах и возможностях. Может быть, она проспала свою остановку и уехала в Йорк. Может быть, опоздала на этот поезд… а в этом крохотном, отвратительном домишке не было ничего, что могло бы опровергнуть такие предположения. Полицейский в штатском встретил его в большой комнате, которая должна была стать самой лучшей комнатой в доме. Камин с дешевой аляповатой облицовкой; темно-коричневая рейка для картины на стене; панели из дешевого дуба — все это заранее говорило о неуклюжей мебели, которой почти не пользуются, тяжелых темных занавесях и выставленном напоказ фаянсовом — под фарфор — сервизе.
— Здесь ничего нет, — сказал полицейский, — абсолютно ничего. Конечно, видно, что здесь кто-то побывал. Пыль потревожена. Но пыли недостаточно, чтобы остались четкие следы ног. Совсем ничего, не за что зацепиться.
— Всегда есть что-нибудь, за что зацепиться, — сказал Матер. — Где вы нашли следы пребывания? Во всех комнатах?
— Нет, не во всех. Но улик недостаточно. Например, в этой комнате. Следов нет, но и пыли здесь поменьше. Может, строители убрали получше, когда закончили. Нельзя сказать с уверенностью, что здесь никто не был.
— Как она вошла?
— Замок черного хода сорван.
— Могла это сделать женщина?
— Да кошка могла бы это сделать. Если бы решимости хватило.
— Грин говорит, он вошел в парадное. Только приоткрыл дверь в эту комнату и сразу провел клиента наверх, в большую спальню. Девушка присоединилась к ним, как раз когда они собирались осматривать остальную часть дома. Потом все спустились вниз и сразу ушли, только сначала девушка проникла в кухню и забрала свои чемоданы. Когда Грин входил в дом, он оставил парадную дверь открытой и думал, что девушка пришла вслед за ними.
— Да нет. Она и в кухне побывала, и в ванной.
— Где это?
— Вверх по лестнице и налево.
Матер и полицейский, оба рослые и широкоплечие, почти заполнили собой тесную ванную.
— Похоже, она услышала, как они вошли, — сказал полицейский, — и спряталась здесь.
— А что вынудило ее сюда подняться? Если она была в кухне, ей и надо-то было всего лишь выйти через черный ход.
Матер стоял в узком пространстве между ванной и унитазом и думал: она была здесь вчера. Невероятно. Не соответствует ничему из того, что он о ней знал. Они помолвлены уже полгода; Энн не могла все это время так искусно притворяться. Когда они ехали в автобусе из Кью в тот вечер и она что-то напевала… что это было? Что-то про подснежник… А тот вечер, когда они просидели два сеанса подряд в кино, потому что он уже истратил всю недельную получку и не мог пригласить ее пообедать. Она не ныла и не жаловалась, когда жесткие, искаженные репродукторами голоса начали по второму разу: «Ну ты даешь, парень». — «Бэби, ты — девочка, что надо!» — «Давай, садись, не чинись». — «Блдарю», а они оба уже почти ничего не воспринимали. Она была прямодушна и честна — он мог поклясться в этом; но если так — тогда ей грозила опасность, о которой он и подумать боялся. Ворон доведен до отчаяния. И Матер вдруг услышал свой собственный голос, произносивший с убежденностью:
— Здесь был Ворон. Он привел ее сюда. Под дулом пистолета. Собирался запереть ее здесь… или, может быть, застрелить. И тут услышал голоса. Он дал ей деньги и велел отделаться от тех двоих. Если бы она попыталась ему противодействовать, он пристрелил бы ее, как… Черт, разве это не ясно?
Но полицейский возразил, фактически повторив довод старшего инспектора:
— Да ведь она ушла вместе с Грином. Ничто ей не мешало заявить в полицию.
— Но он мог последовать за ними на некотором расстоянии…
— Мне кажется, — сказал полицейский, — вы выдвигаете вроде бы совсем уж невероятную версию.
И Матер по выражению его лица понял, в каком замешательстве тот пребывает: странные фантазии у этого сержанта из Скотленд-Ярда; эти лондонцы вечно что-нибудь выдумают; сам он предпочитает добрый, надежный мидлендский здравый смысл. Профессиональная гордость Матера была уязвлена; он даже почувствовал морозный укол неприязни к Энн за то, что из-за нее оказался в ситуации, когда личная привязанность могла повлиять на объективность его суждений. Он возразил:
— У нас нет пока доказательств, что она не пыталась сообщить в полицию. — И подумал с удивлением: чего же я хочу — чтобы она была невиновна и мертва или жива, но замешана в преступлении? Он принялся за осмотр ванной комнаты, делая это со скрупулезной тщательностью. Даже пощупал пальцем внутри кранов, на всякий случай… В голову ему пришла дикая мысль: если Энн действительно была здесь, она захотела бы оставить записку. Выпрямившись, он раздраженно заметил:
— Ничего здесь нет. — И вспомнил: можно ведь проверить, не опоздала ли она на поезд. — Мне нужен телефон, — сказал он.
— А телефон-то как раз будет в конторе агента по продаже, в конце улицы,
— сказал полицейский.
Матер позвонил в театр. Не застал там никого, кроме сторожихи (она же и уборщица), но она, как оказалось, знала, что на репетиции отсутствовавших не было. Режиссер, мистер Коллиер, всегда вывешивает список отсутствовавших на доске за дверью, у служебного входа. Он очень требовательный к дисциплине, мистер Коллиер. Да, она помнит, в ансамбле была новенькая. Сторожиха заметила, как эта новенькая выходила с каким-то мужчиной после репетиции, как раз когда она, сторожиха, вернулась после обеда, чтобы прибрать немного. Она еще подумала: вот новое лицо, я ее еще не видала. Нет, она не знает этого мужчину. Может, кто-то из спонсоров спектакля.
— Подождите, подождите, — сказал Матер; надо было собраться с мыслями, решить, что делать дальше. Значит, это она дала агенту краденые банкноты. Ему нужно было забыть, что это Энн, которая так хотела, чтобы они поженились до Рождества, которая ненавидела беспорядочность и распущенность, предполагаемые ее профессией; которая обещала ему, когда они возвращались из Кью-гарденс, что будет держаться подальше от богачей-спонсоров и пошляков, поджидающих актрис у служебного входа. Он спросил:
— А мистер Коллиер? Где его найти?
— А он будет сегодня вечером в театре. Репетиция в восемь.
— Он нужен мне немедленно.
— А его нету. Он уехал в Йорк с мистером Бликом.
— Где мне найти девушек из ансамбля?
— Откуда мне знать? Я их адреса не записываю. Они по всему городу комнаты снимают.
— Ну, хотя бы кого-то, кто был вчера на репетиции…
— Вы можете отыскать мисс Мэйдью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— А может, и ошибся, — сказал старший инспектор. — Ну, вот. Все, что он помнит, это два чемодана, которые она несла. Конечно, это что-то, но не так уж много.
— О, тут можно сделать кое-какие догадки, правда, сэр? — сказал Матер. Он не хотел казаться слишком умным, умнее провинциальных полицейских; ему нужно было их содействие. — Она приехала надолго (женщина может много вещей упаковать в один чемодан), или, если она несла и его багаж, значит, он в этом деле главный. Держит ее в черном теле, за-ставляет делать черную работу. Это соответствует тому, что мы знаем про Ворона. Что касается девушки…
— В романах про гангстеров такую называют «маруха», — перебил старший инспектор.
— Ну, так эта маруха, — продолжал Матер, — из тех, кто любит, чтобы их держали в черном теле. Мне представляется, она прилипчивая и жадная. Если б она была потверже духом, она несла бы только один чемодан или разругалась бы с ним.
— Мне казалось, этот Ворон страшен, как смертный грех.
— Это тоже в характере, — сказал Матер. — Может, она любит уродов. Может, это ее возбуждает.
Старший инспектор рассмеялся:
— Ну, вы много выудили из этих двух чемоданов. Прочтите протокол — может, сумеете представить мне ее портрет. Вот, пожалуйста. Только он ничего про нее не помнит, даже как она была одета.
И Матер стал читать. Он читал медленно. Молчал. Но что-то в выражении его лица — потрясение, недоверие — заставило старшего инспектора спросить:
— Что-нибудь не так? Но ведь в протоколе и в самом деле ничего такого, верно?
— Вы сказали, я смогу представить вам ее портрет, — сказал Матер. Он вынул из-под задней крышки карманных часов бумажный квадратик — газетную вырезку. — Вот он, сэр. Лучше будет, если вы разошлете это во все полицейские участки и во все газеты.
Старший инспектор сказал:
— Но ведь в протоколе ничего такого нет.
— Все что-нибудь да запоминают. Вы и не смогли бы ничего здесь заметить. Оказывается, у меня имеется частная информация по данному преступлению, только я и сам до сих пор об этом не подозревал.
Старший инспектор настаивал:
— Но ведь он и не вспомнил ничего такого. Только чемоданы.
— Слава Богу и за это, — ответил Матер. — Может быть… Видите ли, он здесь утверждает, что одна из причин, почему он ее запомнил — он это называет «запомнил», — то, что она была единственной женщиной, сошедшей в Ноттвиче с поезда. А я знаю — так уж получилось, — что эта девушка ехала именно этим поездом. Она получила роль в здешнем театре.
Старший инспектор спросил непонятливо — он еще не осознал всей меры потрясения:
— И что, она действительно такая, как вы ее представили? Любит уродов?
— Я думал, она любит не очень красивых, — ответил Матер, отвернувшись и глядя в окно на равнодушный мир, на людей, спешащих по своим делам.
— И она прилипчивая и жадная?
— Да нет же, с чего вы взяли, черт побери?
— Но если бы она была потверже духом… — издевался старший инспектор: он думал, Матер разволновался потому, что его предположения оказались никуда не годными.
— Твердости духа у нее хоть отбавляй, — сказал Матер, поворачиваясь к нему лицом. Он забыл, что старший инспектор старше его чином; забыл, что следует быть тактичным с провинциальными полицейскими. — Черт побери, — сказал он, — неужели вы не можете понять? Он не нес свои вещи потому, что держал ее под прицелом. Он заставил ее пойти в этот квартал строящихся домов. Я должен сам туда поехать. Он намеревался ее убить.
— Да нет же, — возразил старший инспектор, — вы забыли: она заплатила Грину и ушла из того дома вместе с ним. Грин сам проводил ее за пределы новостройки.
— Но я голову могу дать на отсечение, что она не замешана в этом деле, — сказал Матер. — Это абсурд. Бессмыслица. — И добавил: — Мы собираемся пожениться.
— Да-а, дела, — сказал старший инспектор. Он поколебался с минуту; взял обгорелую спичку и почистил ноготь; потом пододвинул фотографию к Матеру. — Уберите. Мы возьмемся за это дело иначе.
— Нет, — ответил Матер, — мне поручено это дело. Пусть опубликуют. Это плохая фотография, нечеткая. — Он отвернулся, не мог смотреть на снимок. — В жизни она гораздо лучше. Но я дам телеграмму. У меня дома целая пленка, там ее лицо во всех возможных ракурсах снято. Пусть пришлют. Для публикации в газетах ничего лучше и придумать нельзя.
— Очень сожалею, Матер, — сказал старший инспектор. — Может, мне позвонить в Ярд? Чтоб прислали другого?
— Лучше меня для этого дела все равно не найдете, — сказал Матер. — Я ведь ее знаю. Если ее можно еще найти, я ее найду. А сейчас я еду в тот дом. Понимаете, ваш человек может чего-то не заметить. А я… Я ее знаю.
— Может еще найтись какое-то объяснение… — утешал старший инспектор.
— Вы что, не понимаете, — сказал Матер, — если есть объяснение, значит, она… Значит, она в опасности, может быть, даже…
— Ну, мы тогда нашли бы тело.
— Мы даже живого человека пока не нашли, — сказал Матер. — Пожалуйста, попросите Сондерса поехать туда следом за мной. Какой там адрес? — Он тщательно все записал: он всегда записывал все данные — не доверял своей памяти; зато свои догадки и предположения никогда не доверял бумаге.
До новостройки ехали долго. Было время подумать о самых разных вариантах и возможностях. Может быть, она проспала свою остановку и уехала в Йорк. Может быть, опоздала на этот поезд… а в этом крохотном, отвратительном домишке не было ничего, что могло бы опровергнуть такие предположения. Полицейский в штатском встретил его в большой комнате, которая должна была стать самой лучшей комнатой в доме. Камин с дешевой аляповатой облицовкой; темно-коричневая рейка для картины на стене; панели из дешевого дуба — все это заранее говорило о неуклюжей мебели, которой почти не пользуются, тяжелых темных занавесях и выставленном напоказ фаянсовом — под фарфор — сервизе.
— Здесь ничего нет, — сказал полицейский, — абсолютно ничего. Конечно, видно, что здесь кто-то побывал. Пыль потревожена. Но пыли недостаточно, чтобы остались четкие следы ног. Совсем ничего, не за что зацепиться.
— Всегда есть что-нибудь, за что зацепиться, — сказал Матер. — Где вы нашли следы пребывания? Во всех комнатах?
— Нет, не во всех. Но улик недостаточно. Например, в этой комнате. Следов нет, но и пыли здесь поменьше. Может, строители убрали получше, когда закончили. Нельзя сказать с уверенностью, что здесь никто не был.
— Как она вошла?
— Замок черного хода сорван.
— Могла это сделать женщина?
— Да кошка могла бы это сделать. Если бы решимости хватило.
— Грин говорит, он вошел в парадное. Только приоткрыл дверь в эту комнату и сразу провел клиента наверх, в большую спальню. Девушка присоединилась к ним, как раз когда они собирались осматривать остальную часть дома. Потом все спустились вниз и сразу ушли, только сначала девушка проникла в кухню и забрала свои чемоданы. Когда Грин входил в дом, он оставил парадную дверь открытой и думал, что девушка пришла вслед за ними.
— Да нет. Она и в кухне побывала, и в ванной.
— Где это?
— Вверх по лестнице и налево.
Матер и полицейский, оба рослые и широкоплечие, почти заполнили собой тесную ванную.
— Похоже, она услышала, как они вошли, — сказал полицейский, — и спряталась здесь.
— А что вынудило ее сюда подняться? Если она была в кухне, ей и надо-то было всего лишь выйти через черный ход.
Матер стоял в узком пространстве между ванной и унитазом и думал: она была здесь вчера. Невероятно. Не соответствует ничему из того, что он о ней знал. Они помолвлены уже полгода; Энн не могла все это время так искусно притворяться. Когда они ехали в автобусе из Кью в тот вечер и она что-то напевала… что это было? Что-то про подснежник… А тот вечер, когда они просидели два сеанса подряд в кино, потому что он уже истратил всю недельную получку и не мог пригласить ее пообедать. Она не ныла и не жаловалась, когда жесткие, искаженные репродукторами голоса начали по второму разу: «Ну ты даешь, парень». — «Бэби, ты — девочка, что надо!» — «Давай, садись, не чинись». — «Блдарю», а они оба уже почти ничего не воспринимали. Она была прямодушна и честна — он мог поклясться в этом; но если так — тогда ей грозила опасность, о которой он и подумать боялся. Ворон доведен до отчаяния. И Матер вдруг услышал свой собственный голос, произносивший с убежденностью:
— Здесь был Ворон. Он привел ее сюда. Под дулом пистолета. Собирался запереть ее здесь… или, может быть, застрелить. И тут услышал голоса. Он дал ей деньги и велел отделаться от тех двоих. Если бы она попыталась ему противодействовать, он пристрелил бы ее, как… Черт, разве это не ясно?
Но полицейский возразил, фактически повторив довод старшего инспектора:
— Да ведь она ушла вместе с Грином. Ничто ей не мешало заявить в полицию.
— Но он мог последовать за ними на некотором расстоянии…
— Мне кажется, — сказал полицейский, — вы выдвигаете вроде бы совсем уж невероятную версию.
И Матер по выражению его лица понял, в каком замешательстве тот пребывает: странные фантазии у этого сержанта из Скотленд-Ярда; эти лондонцы вечно что-нибудь выдумают; сам он предпочитает добрый, надежный мидлендский здравый смысл. Профессиональная гордость Матера была уязвлена; он даже почувствовал морозный укол неприязни к Энн за то, что из-за нее оказался в ситуации, когда личная привязанность могла повлиять на объективность его суждений. Он возразил:
— У нас нет пока доказательств, что она не пыталась сообщить в полицию. — И подумал с удивлением: чего же я хочу — чтобы она была невиновна и мертва или жива, но замешана в преступлении? Он принялся за осмотр ванной комнаты, делая это со скрупулезной тщательностью. Даже пощупал пальцем внутри кранов, на всякий случай… В голову ему пришла дикая мысль: если Энн действительно была здесь, она захотела бы оставить записку. Выпрямившись, он раздраженно заметил:
— Ничего здесь нет. — И вспомнил: можно ведь проверить, не опоздала ли она на поезд. — Мне нужен телефон, — сказал он.
— А телефон-то как раз будет в конторе агента по продаже, в конце улицы,
— сказал полицейский.
Матер позвонил в театр. Не застал там никого, кроме сторожихи (она же и уборщица), но она, как оказалось, знала, что на репетиции отсутствовавших не было. Режиссер, мистер Коллиер, всегда вывешивает список отсутствовавших на доске за дверью, у служебного входа. Он очень требовательный к дисциплине, мистер Коллиер. Да, она помнит, в ансамбле была новенькая. Сторожиха заметила, как эта новенькая выходила с каким-то мужчиной после репетиции, как раз когда она, сторожиха, вернулась после обеда, чтобы прибрать немного. Она еще подумала: вот новое лицо, я ее еще не видала. Нет, она не знает этого мужчину. Может, кто-то из спонсоров спектакля.
— Подождите, подождите, — сказал Матер; надо было собраться с мыслями, решить, что делать дальше. Значит, это она дала агенту краденые банкноты. Ему нужно было забыть, что это Энн, которая так хотела, чтобы они поженились до Рождества, которая ненавидела беспорядочность и распущенность, предполагаемые ее профессией; которая обещала ему, когда они возвращались из Кью-гарденс, что будет держаться подальше от богачей-спонсоров и пошляков, поджидающих актрис у служебного входа. Он спросил:
— А мистер Коллиер? Где его найти?
— А он будет сегодня вечером в театре. Репетиция в восемь.
— Он нужен мне немедленно.
— А его нету. Он уехал в Йорк с мистером Бликом.
— Где мне найти девушек из ансамбля?
— Откуда мне знать? Я их адреса не записываю. Они по всему городу комнаты снимают.
— Ну, хотя бы кого-то, кто был вчера на репетиции…
— Вы можете отыскать мисс Мэйдью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35