)], вроде бы занимавшейся удовлетворением духовных потребностей несчастных заключенных. Отец Кихот совершил это пожертвование добровольно, в частном порядке, но о нем каким-то образом стало известно епископу после того, как сборщика пожертвований арестовали за организацию побега неких врагов генералиссимуса, томившихся в тюрьме. Епископ обозвал отца Кихота идиотом — словом, которое Христос порицал. Мэр же хлопнул его по спине и назвал достойным потомком своего великого предка, освободившего галерных рабов. А потом был другой случай… и еще другой… отец Кихот с удовольствием выпил бы сейчас рюмочку малаги для храбрости, если бы осталась хоть капля после того, как он принимал епископа Мотопского.
Глубоко вздохнув, он сломал красную печать и вскрыл конверт. Как он и опасался, письмо, судя по всему, было написано в холодной ярости.
«Я получил совершенно непонятное письмо из Рима, — писал епископ, — которое сначала принял за шутку наихудшего вкуса, написанную в псевдоэкклезиастическом стиле, и, по всей вероятности, под влиянием кого-нибудь из той коммунистической организации, которую Вы сочли своим долгом поддержать по мотивам, недоступным моему пониманию. Но, попросив подтвердить письмо, я получил сегодня весьма резкий ответ, в котором подтверждалось первое послание, и меня просили немедленно довести до Вашего сведения, что Святой Отец счел нужным — по какому странному наущению Святого Духа, не мне выяснять, — возвести Вас в сан монсеньера (судя по всему, на основании рекомендации некоего епископа Мотопского, о котором я никогда в жизни не слыхал), даже не обратившись ко мне, хотя именно от меня должна была бы, естественно, исходить подобная рекомендация, что — излишне добавлять — едва ли было бы сделано. Повинуясь Святому Отцу, сообщаю Вам эту новость и лишь молю Бога, чтобы Вы не обесславили тот сан, который он счел нужным Вам даровать. Некоторые скандальные поступки, которые были прощены лишь потому, что их совершил по неведению приходский священник из Эль-Тобосо, имели бы куда больший резонанс, явись они следствием безрассудства монсеньера Кихота. Так что будьте осмотрительны, дорогой отче, будьте осмотрительны, молю Вас. Я написал, однако, в Рим и указал на нелепость того, что столь маленький приход, как Эль-Тобосо, будет возглавлять монсеньор, — присвоение Вам этого сана, кстати, обидит многих, более достойных его, священников в Ламанче, — и попросил приискать для Вас более широкое поле деятельности, быть может, в другой епархии или даже в миссионерской сфере».
Отец Кихот сложил письмо, и оно выпало из его рук на пол.
— Что он там говорит? — спросила Тереса.
— Он хочет выставить меня из Эль-Тобосо, — сказал отец Кихот тоном такого отчаяния, что Тереса поспешно выскочила на кухню, прячась от его погрустневших глаз.
ГЛАВА II
О том, как монсеньор Кихот отправился в странствие
Случилось это через неделю после того, как отцу Кихоту было вручено письмо от епископа: в провинции Ламанча состоялись местные выборы, и мэр Эль-Тобосо неожиданно потерпел на них поражение.
— Правые силы, — заявил он отцу Кихоту, — перегруппировались, им нужен новый генералиссимус, — и он рассказал о неких хорошо известных ему интригах, которые плетут хозяин гаража, мясник и владелец второсортного ресторанчика, который, судя по всему, вознамерился расширить свое заведение. Какой-то таинственный незнакомец, сказал мэр, одолжил ресторатору денег, и тот купил на них новый морозильник. И каким-то образом — совершенно непостижимым для отца Кихота — это серьезно повлияло на результаты выборов.
— Я умываю руки и уезжаю из Эль-Тобосо, — заявил бывший мэр.
— А меня вынуждает уехать епископ, — признался ему отец Кихот и рассказал свою грустную историю.
— Надо было мне предупредить вас. Вот что получается, когда слишком доверяешь Церкви.
— Да дело тут не в Церкви, а в епископе. Мне никогда не нравился этот епископ, да простит меня господь. Вот вы — другое дело. Очень мне жаль вас, дорогой мой друг. Ваша партия подвела вас, Санчо.
На самом-то деле мэра звали Санкас — как звали и Санчо Пансу в правдивой истории Сервантеса, — и хотя при рождении мэра нарекли Энрике, он разрешал своему другу отцу Кихоту в шутку называть его Санчо.
— Дело вовсе не в моей партии. Три человека подложили мне эту свинью. — И он снова повторил: мясник, хозяин гаража и владелец ресторанчика, который приобрел морозильник. — В каждой партии есть предатели. В вашей партии тоже, отец Кихот. Был же у вас Иуда…
— А у вас был Сталин.
— Нечего вспоминать сейчас эту старую надоевшую историю.
— История про Иуду еще старее.
— Александр Шестой… [Александр VI Борджиа (1431-1503) — римский папа, известный своей жестокостью]
— А у вас Троцкий. Правда, насколько я понимаю, теперь можно придерживаться разного мнения о Троцком.
В их препирательстве было мало логики, но это был первый случай, когда дело у них чуть не дошло до размолвки.
— А какого вы мнения об Иуде? В эфиопской церкви он считается святым.
— Санчо, Санчо, слишком мы по-разному на все смотрим, чтобы устраивать диспуты. Пойдемте ко мне, выпьем по рюмочке малаги… О господи, я же совсем забыл: епископ прикончил бутылку…
— Епископ… Вы позволили этому мерзавцу…
— Да то был другой епископ. Тот был очень хороший человек, но как раз от него-то и пошла моя беда.
— Пойдемте в таком случае ко мне и выпьем по рюмочке доброй водки.
— Водки?
— Польской водки, отец. Из католической страны.
Отец Кихот впервые пробовал водку. Первая рюмка показалась ему безвкусной, от второй он почувствовал приятное возбуждение.
— Вы будете скучать по своим обязанностям мэра, Санчо, — сказал он.
— Я решил отдохнуть. Я ведь ни разу не выезжал из Эль-Тобосо после смерти этого мерзавца Франко. Вот будь у меня машина…
Отец Кихот подумал о «Росинанте», и мысли его тотчас потекли по другому руслу.
— Москва слишком далеко, — донесся до него голос мэра. — К тому же там слишком холодно. Восточная Германия… Неохота мне туда ехать: слишком много немцев мы видели в Испании.
«А что если, — думал тем временем отец Кихот, — меня сошлют в Рим. „Росинанту“ ни за что не проделать такого пути. Епископ ведь упоминал даже про миссионерскую деятельность. А дни „Росинанта“ уже сочтены. Не брошу же я его умирать где-нибудь на обочине в Африке, чтобы над ним надругались из-за какой-нибудь коробки передач или дверной ручки».
— Ближайшее государство, где у власти стоит наша партия, — Сан-Марино. Еще рюмочку, отец?
Отец Кихот не раздумывая протянул руку.
— А что вы будете делать, отец, без Эль-Тобосо?
— Поступлю как укажут. Поеду куда пошлют.
— Будете, как здесь, нести веру верующим?
— Легче всего глумиться, Санчо. Я сомневаюсь, есть ли на свете человек, безоговорочно верующий.
— Даже папа римский?
— Возможно, в том числе и бедняга папа. Кто знает, о чем он думает ночью, в постели, после того, как прочтет свои молитвы?
— А вы?
— О, я такой же невежда, как и любой из моих прихожан. Просто я читал много книг, когда учился, — больше, чем они, но и только: все ведь забывается…
— И однако же вы верите во всю эту чепуху. В господа бога, в святую троицу, в непорочное зачатие…
— Хочу верить. И хочу, чтобы другие верили.
— Почему?
— Я хочу, чтобы они были счастливы.
— Пусть пьют водочку. Это лучше, чем фантазировать.
— Действие водки проходит. Оно уже сейчас испаряется.
— Как и верования.
Отец Кихот в изумлении поднял на Санчо глаза. До того он не без грусти смотрел на дно своей рюмки, в которой оставалось всего несколько капель водки.
— Ваши верования?
— И ваши тоже.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, отец, что жизнь делает свое грязное дело. Верования угасают, как и желание обладать женщиной. Не думаю, чтобы вы были исключением из общего правила.
— Вы считаете, мне не следует больше пить?
— Водка еще никому не причиняла вреда.
— Я на днях очень удивился, увидев, как много пил епископ из Мотопо.
— А где это — Мотопо?
— In partibus infidelium.
— Я немного знал когда-то латынь, но теперь уже позабыл.
— А я и не подозревал, что вы вообще ее знали.
— Мои родители хотели сделать из меня священника. Я ведь даже учился в Саламанке. Просто раньше я никогда вам этого не говорил, отче. In vodka veritas [в водке — истина (лат.)].
— Так вот откуда вам известно про эфиопскую церковь? Я был немного удивлен.
— Какие-то обрывки бесполезных знаний всегда прилипают к мозгу, как рачки — к кораблю. Кстати, вы читали, что советские космонавты побили рекорд пребывания в открытом космосе?
— Я что-то такое слышал вчера по радио.
— И, однако, за все это время они не встретили там ни одного ангела.
— А вы читали, Санчо, про черные дыры в космосе?
— Я знаю, что вы сейчас скажете, отче. Но ведь слово «дыры» употребляется лишь как метафора. Еще рюмочку. И не бойтесь вы каких-то там епископов.
— Ваша водка преисполняет меня надежды.
— На что?
— Весьма слабой надежды, надо сказать.
— Продолжайте же. Скажите. Какой надежды?
— Я не могу вам этого сказать. Вы будете надо мной смеяться. Может быть, когда-нибудь я вам расскажу о моей надежде. Если господь даст мне на это время. Ну и вы, конечно, — тоже.
— Надо нам почаще видеться, отче. Может, мне удастся обратить вас в веру Маркса.
— А есть у вас тут на полках Маркс?
— Конечно.
— «Das Kapital»? ["Капитал" (нем.)]
— Да. И он тоже. Вот. Я давно ничего из этого не читал. Сказать по правде, некоторые места мне всегда казались… Ну, словом, устаревшими… Вся эта статистика времен промышленной революции в Англии… Я думаю, вы тоже находите в Библии скучные места.
— Слава богу, мы не обязаны изучать Числа или Второзаконие, но Евангелие — это совсем не скучно. Господи, взгляните на часы! Неужели это водка так все убыстряет?
— Знаете, отец, вы напоминаете мне вашего предка. Он верил всему, что написано в рыцарских романах, которые и в его-то время уже были устаревшими…
— Я в жизни не читал ни одного рыцарского романа.
— Но вы же по-прежнему читаете все эти старые богословские книги. Они для вас — все равно что рыцарские романы для вашего предка. Вы верите им так же, как он верил своим книгам.
— Но ведь глас Церкви не устаревает, Санчо.
— Ну что вы, отче, устаревает. На вашем Втором Ватиканском соборе даже апостола Иоанна признали устаревшим.
— Что за глупости вы говорите!
— Вы же больше не читаете в конце мессы слова апостола Иоанна; «В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» [Евангелие от Иоанна, I, 10].
— Удивительно, что вы об этом знаете.
— Я ведь иной раз захожу в церковь в конце мессы… чтобы удостовериться, что там нет моих людей.
— Я по-прежнему произношу эти слова.
— Но только не вслух. Ваш епископ не разрешил бы такого. Вы вроде вашего предка, который читал свои рыцарские романы тайком, так что только его племянница и доктор знали об этом, пока…
— Что за глупости вы болтаете, Санчо!
— …пока он на своем Росинанте не отправился совершать рыцарские подвиги в мире, который больше не верил старым сказкам.
— В сопровождении невежды по имени Санчо, — добавил отец Кихот с оттенком раздражения, о чем он тут же пожалел.
— Да, в сопровождении Санчо, — повторил мэр. — А почему бы и нет?
— Епископ едва ли откажет мне в небольшом отпуске.
— Надо же вам поехать в Мадрид купить себе форму.
— Форму? Какую форму?
— Пурпурные носки, монсеньер, и пурпурный… как же называется эта штука, которую они носят на груди под воротничком?
— Pechera [нагрудник (лат.)]. Глупости все это. Никто не заставит меня носить пурпурные носки и пурпурный…
— Вы же солдат церковной армии, отче. И вы не имеете права пренебрегать знаками различия.
— Я ведь не просил, чтоб меня делали монсеньером.
— Вы, конечно, можете подать в отставку и уйти из вашей армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Глубоко вздохнув, он сломал красную печать и вскрыл конверт. Как он и опасался, письмо, судя по всему, было написано в холодной ярости.
«Я получил совершенно непонятное письмо из Рима, — писал епископ, — которое сначала принял за шутку наихудшего вкуса, написанную в псевдоэкклезиастическом стиле, и, по всей вероятности, под влиянием кого-нибудь из той коммунистической организации, которую Вы сочли своим долгом поддержать по мотивам, недоступным моему пониманию. Но, попросив подтвердить письмо, я получил сегодня весьма резкий ответ, в котором подтверждалось первое послание, и меня просили немедленно довести до Вашего сведения, что Святой Отец счел нужным — по какому странному наущению Святого Духа, не мне выяснять, — возвести Вас в сан монсеньера (судя по всему, на основании рекомендации некоего епископа Мотопского, о котором я никогда в жизни не слыхал), даже не обратившись ко мне, хотя именно от меня должна была бы, естественно, исходить подобная рекомендация, что — излишне добавлять — едва ли было бы сделано. Повинуясь Святому Отцу, сообщаю Вам эту новость и лишь молю Бога, чтобы Вы не обесславили тот сан, который он счел нужным Вам даровать. Некоторые скандальные поступки, которые были прощены лишь потому, что их совершил по неведению приходский священник из Эль-Тобосо, имели бы куда больший резонанс, явись они следствием безрассудства монсеньера Кихота. Так что будьте осмотрительны, дорогой отче, будьте осмотрительны, молю Вас. Я написал, однако, в Рим и указал на нелепость того, что столь маленький приход, как Эль-Тобосо, будет возглавлять монсеньор, — присвоение Вам этого сана, кстати, обидит многих, более достойных его, священников в Ламанче, — и попросил приискать для Вас более широкое поле деятельности, быть может, в другой епархии или даже в миссионерской сфере».
Отец Кихот сложил письмо, и оно выпало из его рук на пол.
— Что он там говорит? — спросила Тереса.
— Он хочет выставить меня из Эль-Тобосо, — сказал отец Кихот тоном такого отчаяния, что Тереса поспешно выскочила на кухню, прячась от его погрустневших глаз.
ГЛАВА II
О том, как монсеньор Кихот отправился в странствие
Случилось это через неделю после того, как отцу Кихоту было вручено письмо от епископа: в провинции Ламанча состоялись местные выборы, и мэр Эль-Тобосо неожиданно потерпел на них поражение.
— Правые силы, — заявил он отцу Кихоту, — перегруппировались, им нужен новый генералиссимус, — и он рассказал о неких хорошо известных ему интригах, которые плетут хозяин гаража, мясник и владелец второсортного ресторанчика, который, судя по всему, вознамерился расширить свое заведение. Какой-то таинственный незнакомец, сказал мэр, одолжил ресторатору денег, и тот купил на них новый морозильник. И каким-то образом — совершенно непостижимым для отца Кихота — это серьезно повлияло на результаты выборов.
— Я умываю руки и уезжаю из Эль-Тобосо, — заявил бывший мэр.
— А меня вынуждает уехать епископ, — признался ему отец Кихот и рассказал свою грустную историю.
— Надо было мне предупредить вас. Вот что получается, когда слишком доверяешь Церкви.
— Да дело тут не в Церкви, а в епископе. Мне никогда не нравился этот епископ, да простит меня господь. Вот вы — другое дело. Очень мне жаль вас, дорогой мой друг. Ваша партия подвела вас, Санчо.
На самом-то деле мэра звали Санкас — как звали и Санчо Пансу в правдивой истории Сервантеса, — и хотя при рождении мэра нарекли Энрике, он разрешал своему другу отцу Кихоту в шутку называть его Санчо.
— Дело вовсе не в моей партии. Три человека подложили мне эту свинью. — И он снова повторил: мясник, хозяин гаража и владелец ресторанчика, который приобрел морозильник. — В каждой партии есть предатели. В вашей партии тоже, отец Кихот. Был же у вас Иуда…
— А у вас был Сталин.
— Нечего вспоминать сейчас эту старую надоевшую историю.
— История про Иуду еще старее.
— Александр Шестой… [Александр VI Борджиа (1431-1503) — римский папа, известный своей жестокостью]
— А у вас Троцкий. Правда, насколько я понимаю, теперь можно придерживаться разного мнения о Троцком.
В их препирательстве было мало логики, но это был первый случай, когда дело у них чуть не дошло до размолвки.
— А какого вы мнения об Иуде? В эфиопской церкви он считается святым.
— Санчо, Санчо, слишком мы по-разному на все смотрим, чтобы устраивать диспуты. Пойдемте ко мне, выпьем по рюмочке малаги… О господи, я же совсем забыл: епископ прикончил бутылку…
— Епископ… Вы позволили этому мерзавцу…
— Да то был другой епископ. Тот был очень хороший человек, но как раз от него-то и пошла моя беда.
— Пойдемте в таком случае ко мне и выпьем по рюмочке доброй водки.
— Водки?
— Польской водки, отец. Из католической страны.
Отец Кихот впервые пробовал водку. Первая рюмка показалась ему безвкусной, от второй он почувствовал приятное возбуждение.
— Вы будете скучать по своим обязанностям мэра, Санчо, — сказал он.
— Я решил отдохнуть. Я ведь ни разу не выезжал из Эль-Тобосо после смерти этого мерзавца Франко. Вот будь у меня машина…
Отец Кихот подумал о «Росинанте», и мысли его тотчас потекли по другому руслу.
— Москва слишком далеко, — донесся до него голос мэра. — К тому же там слишком холодно. Восточная Германия… Неохота мне туда ехать: слишком много немцев мы видели в Испании.
«А что если, — думал тем временем отец Кихот, — меня сошлют в Рим. „Росинанту“ ни за что не проделать такого пути. Епископ ведь упоминал даже про миссионерскую деятельность. А дни „Росинанта“ уже сочтены. Не брошу же я его умирать где-нибудь на обочине в Африке, чтобы над ним надругались из-за какой-нибудь коробки передач или дверной ручки».
— Ближайшее государство, где у власти стоит наша партия, — Сан-Марино. Еще рюмочку, отец?
Отец Кихот не раздумывая протянул руку.
— А что вы будете делать, отец, без Эль-Тобосо?
— Поступлю как укажут. Поеду куда пошлют.
— Будете, как здесь, нести веру верующим?
— Легче всего глумиться, Санчо. Я сомневаюсь, есть ли на свете человек, безоговорочно верующий.
— Даже папа римский?
— Возможно, в том числе и бедняга папа. Кто знает, о чем он думает ночью, в постели, после того, как прочтет свои молитвы?
— А вы?
— О, я такой же невежда, как и любой из моих прихожан. Просто я читал много книг, когда учился, — больше, чем они, но и только: все ведь забывается…
— И однако же вы верите во всю эту чепуху. В господа бога, в святую троицу, в непорочное зачатие…
— Хочу верить. И хочу, чтобы другие верили.
— Почему?
— Я хочу, чтобы они были счастливы.
— Пусть пьют водочку. Это лучше, чем фантазировать.
— Действие водки проходит. Оно уже сейчас испаряется.
— Как и верования.
Отец Кихот в изумлении поднял на Санчо глаза. До того он не без грусти смотрел на дно своей рюмки, в которой оставалось всего несколько капель водки.
— Ваши верования?
— И ваши тоже.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, отец, что жизнь делает свое грязное дело. Верования угасают, как и желание обладать женщиной. Не думаю, чтобы вы были исключением из общего правила.
— Вы считаете, мне не следует больше пить?
— Водка еще никому не причиняла вреда.
— Я на днях очень удивился, увидев, как много пил епископ из Мотопо.
— А где это — Мотопо?
— In partibus infidelium.
— Я немного знал когда-то латынь, но теперь уже позабыл.
— А я и не подозревал, что вы вообще ее знали.
— Мои родители хотели сделать из меня священника. Я ведь даже учился в Саламанке. Просто раньше я никогда вам этого не говорил, отче. In vodka veritas [в водке — истина (лат.)].
— Так вот откуда вам известно про эфиопскую церковь? Я был немного удивлен.
— Какие-то обрывки бесполезных знаний всегда прилипают к мозгу, как рачки — к кораблю. Кстати, вы читали, что советские космонавты побили рекорд пребывания в открытом космосе?
— Я что-то такое слышал вчера по радио.
— И, однако, за все это время они не встретили там ни одного ангела.
— А вы читали, Санчо, про черные дыры в космосе?
— Я знаю, что вы сейчас скажете, отче. Но ведь слово «дыры» употребляется лишь как метафора. Еще рюмочку. И не бойтесь вы каких-то там епископов.
— Ваша водка преисполняет меня надежды.
— На что?
— Весьма слабой надежды, надо сказать.
— Продолжайте же. Скажите. Какой надежды?
— Я не могу вам этого сказать. Вы будете надо мной смеяться. Может быть, когда-нибудь я вам расскажу о моей надежде. Если господь даст мне на это время. Ну и вы, конечно, — тоже.
— Надо нам почаще видеться, отче. Может, мне удастся обратить вас в веру Маркса.
— А есть у вас тут на полках Маркс?
— Конечно.
— «Das Kapital»? ["Капитал" (нем.)]
— Да. И он тоже. Вот. Я давно ничего из этого не читал. Сказать по правде, некоторые места мне всегда казались… Ну, словом, устаревшими… Вся эта статистика времен промышленной революции в Англии… Я думаю, вы тоже находите в Библии скучные места.
— Слава богу, мы не обязаны изучать Числа или Второзаконие, но Евангелие — это совсем не скучно. Господи, взгляните на часы! Неужели это водка так все убыстряет?
— Знаете, отец, вы напоминаете мне вашего предка. Он верил всему, что написано в рыцарских романах, которые и в его-то время уже были устаревшими…
— Я в жизни не читал ни одного рыцарского романа.
— Но вы же по-прежнему читаете все эти старые богословские книги. Они для вас — все равно что рыцарские романы для вашего предка. Вы верите им так же, как он верил своим книгам.
— Но ведь глас Церкви не устаревает, Санчо.
— Ну что вы, отче, устаревает. На вашем Втором Ватиканском соборе даже апостола Иоанна признали устаревшим.
— Что за глупости вы говорите!
— Вы же больше не читаете в конце мессы слова апостола Иоанна; «В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал» [Евангелие от Иоанна, I, 10].
— Удивительно, что вы об этом знаете.
— Я ведь иной раз захожу в церковь в конце мессы… чтобы удостовериться, что там нет моих людей.
— Я по-прежнему произношу эти слова.
— Но только не вслух. Ваш епископ не разрешил бы такого. Вы вроде вашего предка, который читал свои рыцарские романы тайком, так что только его племянница и доктор знали об этом, пока…
— Что за глупости вы болтаете, Санчо!
— …пока он на своем Росинанте не отправился совершать рыцарские подвиги в мире, который больше не верил старым сказкам.
— В сопровождении невежды по имени Санчо, — добавил отец Кихот с оттенком раздражения, о чем он тут же пожалел.
— Да, в сопровождении Санчо, — повторил мэр. — А почему бы и нет?
— Епископ едва ли откажет мне в небольшом отпуске.
— Надо же вам поехать в Мадрид купить себе форму.
— Форму? Какую форму?
— Пурпурные носки, монсеньер, и пурпурный… как же называется эта штука, которую они носят на груди под воротничком?
— Pechera [нагрудник (лат.)]. Глупости все это. Никто не заставит меня носить пурпурные носки и пурпурный…
— Вы же солдат церковной армии, отче. И вы не имеете права пренебрегать знаками различия.
— Я ведь не просил, чтоб меня делали монсеньером.
— Вы, конечно, можете подать в отставку и уйти из вашей армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29