– Робин Обри, – повторила королева, любуясь чисто английским именем.
– Из Эбботс-Гэп в графстве Дорсет.
Это произнес стоявший парой шагов позади королевы бледный, чернобородый мужчина болезненного вида.
– Как? – весело воскликнула Елизавета. – Мой добрый Мавр знает тебя? Быть может, ты был пажом при дворе императора?
«Добрым Мавром» был государственный секретарь сэр Френсис Уолсингем; с прозвищем ему повезло больше, чем сэру Кристоферу Хэттону, вице-камергеру королевы, которого она именовала своим «Бараном». Однако, кличка не вызывала особого восторга у сэра Френсиса, который сдержанно улыбнулся.
– Ваше величество, отец мистера Обри был моим другом, – спокойно ответил он, и Робин сразу же понял, кто это такой.
– Робин Обри, – снова повторила Елизавета. – Значит, ты чистокровный англичанин!
– И в лице вашего величества преклоняю колени перед всей Англией!
Робин не смог бы придумать фразы, более радующей слух королевы, даже если бы он целый год учил ее наизусть, а не выпалил в порыве волнения. Елизавета больше всего на свете гордилась тем, что она чистокровная англичанка, и, несомненно, именно поэтому у нее было так много общего с ее народом – с присущими ему спортивным духом и безыскусным юмором.
– Славный парень, не так ли, сэр Френсис? – сказала королева, удовлетворенно вздохнув. – Сколько же тебе лет, малыш Робин?
– Четырнадцать, ваше величество. – И он поспешно добавил: – Но в следующем месяце мне исполнится пятнадцать.
– О Боже, ты уже почти мужчина! – воскликнула Елизавета. – А куда ты отправишься после Итона?
– В Оксфорд.
Возможно, за сегодняшний день Елизавета устала от науки, а быть может, она видела в Робине пажа, который бы украсил ее приемный зал. Ей нравились юноши такого типа. Вьющиеся каштановые волосы, широко посаженные карие глаза, красивой формы нос, упрямый подбородок, длинные худые руки и ноги, лицо слегка женственное, но не обнаруживающее слабости… Такие люди живут мечтами, но обладают достаточной силой духа, чтобы воплотить их в жизнь. Конечно, парень несколько щеголеват в его прекрасном камзоле и штанах, расшитых золотом, чулках из белого шелка, свисающем с плеч плаще из голубого бархата и алой плоской шапочке, которую он держал в руке. Глядя на него, Елизавета, безусловно, думала, что он стал бы заметной фигурой в Уайтхолле.
– Оксфорд! – произнесла она с легкой гримасой. – Тратить зрение на книги!
– Нет, ваше величество, я надеюсь потратить его на шпагу и использовать ее на вашей службе.
– Ну еще бы! – сухо откликнулась королева. – Ты завоюешь всю землю и вручишь ее в качестве рождественского подарка бедной женщине, которая желает только жить в мире и дружбе с ее соседями. Уж лучше ты, как школяры в холле, написал бы для меня оду, умоляя выйти замуж и иметь кучу детей.
– Ваше величество! – воскликнул Робин, откинув голову. – Если бы я был взрослым и принцем вдобавок, то написал бы оду, в которой превзошел бы всех школяров, вместе взятых!
Неужели это он, Робин Обри, так смело, свободно и радостно обменивался любезностями с самой королевой Англии? И при этом слова сами собой слетали с его губ! Он пребывал в состоянии такого напряжения, когда человек словно раздваивается: одна его половина говорит и действует, а другая стоит рядом, критикуя или одобряя каждые слово и жест. Как же воспримет ее величество такую смелость? Не преподаст ли она ему такой же урок, как мистеру Хорьку? Робин затаил дыхание, но ее величество громко расхохоталась и потрепала его по плечу.
– Льстец! – с явным удовольствием заметила она. – Мсье д'Алансон имеет соперника – ему следует остерегаться. – В этот момент ее взгляд упал на злополучный бант, висящий на рукаве. Уже не раз она оборачивала жизненные неприятности себе на пользу в великих делах – пусть же одна из них послужит ей в малом.
– Малыш Робин, если ты устанешь от Оксфорда и от тамошних занятий фехтованием, принеси этот бант ко мне в Уайтхолл, и я постараюсь найти для тебя местечко.
Робин с почтением взял бант и поцеловал руку, вручившую его ему.
– Вставай, парень, а не то, ей-богу, у тебя заболят колени от стояния на камнях. Проводи меня к карете.
Елизавета простилась с ректором и старшим наставником и поднялась в карету вместе с придворными дамами.
– Да благословит тебя Господь, малыш Робин! – крикнула она, помахав мальчику рукой, в то время как карета, сопровождаемая приветственными криками, покатилась вверх на холм, в сторону Виндзорского замка. Перебросившись со своим «Мавром» двумя-тремя словами о Робине, она забыла о нем на многие дни. А между тем королева оставила мальчика в полном смятении и с чувством стыда при мысли, что цель, которой он намеревался посвятить жизнь, стала внезапно бесплотной, словно тень.
В 1581 году Елизавете было сорок семь лет, и, прожив жизнь, полную волнений и опасностей, от которых было немудрено преждевременно состариться, она тем не менее выглядела молодой и сильной, не став ни полной, ни худощавой. Истинная принцесса с головы до пят, Елизавета была в большей степени англичанкой, нежели думала сама, – англичанкой наших дней с ее отвращением к жестокости, неспособностью таить злобу против старых врагов, уверенностью, что бедность нуждается в более эффективной помощи, чем пустые утешительные слова. У нее было достаточно врагов, даже среди тех, кто притворялся ей преданным. Но для честной молодежи она служила образцом. Неудивительно, что мысли Робина тянулись к королеве, как к магниту. Служба ей была для него песней, а смерть за нее – дверью в рай.
– Что она сказала?
– Что ты ответил?
– Ты будешь завтра при дворе?
– Ну да, а не следующий день очутишься в Тауэре!
Робин очутился в центре группы товарищей. Дружеские и завистливые вопросы сыпались на него дождем. Счистив пыль с колен, он нахлобучил алую шапочку на густые каштановые волосы.
– У нас была личная беседа, – ответил Робин, улыбаясь и напуская на себя величавое спокойствие. Однако, оглядевшись вокруг, он перестал улыбаться, и на его лице мелькнула тень.
– Где Хамфри? – спросил он.
Но Хамфри Бэннет и Хорек, он же мистер Чарлз Стаффорд из колледжа Иисуса в Кембридже, ускользнули в свой дом на краю деревни.
Робина это немого огорчило. Из-за него его друг был болезненно унижен перед лицом других учеников.
«Помирюсь с Хамфри за ужином, – подумал он, – хотя в присутствии мистера Стаффорда это будет не так уж просто».
Тем временем ему предстояло выдержать битву с самим собой – пусть небольшую, но более серьезную, чем те, которые случались до сегодняшнего дня. Робин должен был одержать в ней победу, прежде чем он займет место за столом во время вечернего ужина.
Глава 2. Репетиция
Хамфри был единственным сыном овдовевшего сэра Роберта Бэннета, ведущего богатую и великолепную жизнь в Хилбери-Мелкум – большом доме на полпути между Дорчестером и Уоремом и немного севернее обоих упомянутых городов. Он происходил из древней католической семьи, но в те годы испытывал из-за этого сравнительно малые неудобства. Трудности были еще впереди. Пока же разумная женщина, сидящая на английском престоле, глядя на Европу, раздираемую войнами, твердо решила, что в ее королевстве религия не станет разделяющей линией в политике.
Дом Робина – Эбботс-Гэп – находился менее чем в двух милях от Хилбери-Мелкум, и хотя он воспитывался в протестантской вере, его дяде и опекуну, занятому собственными делами на севере графства, так же как и сэру Роберту Бэннету, казалось вполне удовлетворительным, чтобы у мальчиков в Итоне был общий наставник. Этим наставником стал Чарлз Стаффорд, секретарь сэра Роберта Бэннета. Его предложил сэр Роберт, и добрый дядюшка на другом конце графства согласился с выбором, избавлявшим его от лишних хлопот.
Наставник и оба его ученика занимали последний дом на длинной и единственной улице Итона. Просторное здание включало кабинет и спальню для каждого, помещение для слуг и общую комнату для приема пищи и отдыха.
В тот вечер Робин тихо проскользнул к себе в кабинет и уселся у окна, выходящего на луга, чтобы принять важное решение и выиграть битву с самим собой. У него была священная цель, и он никогда не думал, что ему придет в голову отречься от нее. Но мальчик не мог предвидеть заманчивого искушения королевской милостью, которое одолевало его сегодня. Робин чувствовал унижение, но был честен с собой. Да, он испытывал искушение. Слава о дворе Елизаветы гремела повсюду. Нигде не существовало столько блеска, веселья и благоприятных возможностей. Королева, отважная и жизнерадостная, одним росчерком пера могла даровать власть и богатство. Конечно, у этого сверкающего зеркала была и темная сторона, но она не могла испугать мальчика. Паж при дворе королевы! Вцепившись руками в колени, он словно видел открывшийся перед ним мир: огромные дома, наполненные радостным смехом, рыцарские турниры…
«Я могу потратить на это несколько лет, – думал Робин, убеждая себя. – Ведь так или иначе мне придется ждать, пока я стану взрослым мужчиной».
Но когда он станет взрослым и, возможно, будет заниматься приятным и прибыльным делом, то разве не начнет откладывать год за годом то, что поклялся осуществить? Не перестанет ощущать стыд за отказ от намеченной цели, который притупит праздность? А когда он достигнет средних лет, то уже будет слишком поздно. Как в кривом зеркале, мальчик увидел себя бегущим от намеченной цели, жалким, презренным и не сознающим этого.
– Нет! – воскликнул Робин, вскакивая на ноги. Старательно умывшись, словно желая смыть чистой водой грязные мысли, он направился в общую комнату, где застал мистера Стаффорда и Хамфри уже заканчивающими ужин.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Робин, кланяясь мистеру Стаффорду. – Я не уследил за временем.
Мистер Стаффорд протестующе поднял руку.
– Ни слова, умоляю! Простые смертные, вроде Хамфри и меня, едва ли могут ожидать хороших манер от королевского фаворита. И так с его стороны можно считать снисхождением, что он вообще согласен ужинать с нами.
Робин не ответил, так как испытывал чувство вины. Он всегда занимал второе место, рассматривая это как должное. Сэр Роберт Бэннет из Хилбери-Касла был куда более важной фигурой в графстве Дорсет, чем четырнадцатилетний Робин Обри. Мистер Стаффорд сам пребывал в зависимости от этого семейства, и вполне естественно, что во время визита королевы он подтолкнул Хамфри вперед и оттащил Робина назад. За последовавшее унижение, которому подверглись Хамфри и наставник, Робин был склонен упрекать себя. Он бросил виноватый взгляд через стол на Хамфри, черноволосого парня, одного с ним роста, весьма миловидного в своем сером бархатном камзоле, но с таким сердитым выражением на лице, которое напрочь уничтожало всякие следы красоты.
– Я очень сожалею, – заговорил Робин. – Не о том, что произошло со мной. Любой парень во всем мире отдал бы год жизни за такую милость. Но я всем сердцем желал бы… – он запнулся, подыскивая слова, которые не посыпали бы соль им на раны, – чтобы это не причиняло вам боли.
Хамфри Бэннет сердито пожал плечами.
– Не будем говорить об этом, – проворчал он. Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы не мистер Стаффорд. Он не мог позволить обиде заглохнуть и с этой целью принялся вновь возбуждать ее.
– Да, но мы должны говорить об этом, мой дорогой Хамфри, – возразил он вкрадчивым бархатным голосом. – Сегодня день Робина. Весьма вероятно, что такого у него больше никогда не будет. Ему придется реформировать свой календарь, чтобы начинать год с этого дня и таким образом сохранить его в памяти. Было бы неблагодарным со стороны Робина не воспользоваться удачей, что он, несомненно, сделает. Как видишь, он уже вернулся к происшедшему, любезно желая, чтобы его триумф не причинил нам, бедным, боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37