– Я уже приготовил план нашего бегства. Никто ничего не заподозрит.
– О, Робин! – воскликнул Джордж Обри, ломая руки. – Зачем ты пришел?
– Я пришел за вами! Уолсингем получил письмо несколько лет назад, где сообщалось о вас. Но он не мог послать сюда никого другого, и ему пришлось ждать, пока я вырасту.
– Вырастешь! – Старик протестующе кашлянул. – Ты еще малыш, Робин! Но они не смогут мучить и калечить тебя, как меня! Ты должен идти.
– Мы оба, – возразил Робин и, увидев упрямое выражение на лице отца, опустился на табурет. – Или никто.
Юноша не намеревался лишиться награды за долгую службу у адмирала Санта-Крус. Он не для того разыскал отца, чтобы оставить его нищим и опустившимся. Старик прожил все эти годы в таком страхе, что ему мерещились опасности и пытки даже этим тихим вечером. Разве Джакомо не поджидает его на расстоянии мили, у реки, с двумя лошадьми и мулом для отца? Так неужели он должен, имея при себе набитый кошелек и свободный путь впереди, убежать и оставить Джорджа Обри ползти каждый день на ступени собора, а вечером скрываться в своей жалкой норе?
– Оба или никто, – твердо повторил Робин.
В облике Джорджа Обри произошло странное изменение. Он слегка выпрямился, в глазах появился блеск, на губах мелькнула улыбка. Робин подметил вспышку той душевной бодрости, которая некогда делала отца веселым товарищем по играм.
– Хорошо, мы уйдем оба, – кивнул Джордж Обри. – Но только по-моему, Робин. Ты ведь мой сын и должен меня слушаться, верно? Так вот, ты еще можешь прожить очень долгую жизнь. Поэтому убей меня и уходи. Только поскорее, Робин! – Он повернул голову, прислушиваясь, и затем упал перед сыном на колени, вцепившись скрюченными пальцами в рукоятку его шпаги.
– Видишь, как легко она вынимается из ножен. Я умру без мучений, Робин. Сердце вот здесь! – Он положил руку на грудь. – Я едва ощущаю его биение. Один укол, и оно остановится навсегда!
Робин поднял отца за плечи, усадил на табурет и стал рядом с ним.
– Никогда вы не будете стоять передо мной на коленях!
Юноша понимал, что не может найти нужных слов, так как они с отцом, всегда говорившие друг с другом откровенно, оказались разлученными на долгие годы. Взгляд старика блуждал из стороны в сторону – в нем, как и в его униженной позе, ощущался стыд.
– Я должен, – прошептал он так тихо, что Робин с трудом расслышал его. – Должен стоять перед тобой на коленях, мой мальчик. – И старик простер вперед руки жестом отчаяния. – Они ищут тебя, Робин!
Робин на момент испугался, а затем недоверчиво улыбнулся. Это, несомненно, предлог, чтобы заставить его уйти без отца.
– Меня? Странно!
– Они ищут Карло Мануччи! – Старик дернул сына за рукав, раздраженный его упрямством. – Юношу, который говорит по-испански с итальянским акцентом. Ты никогда не писал так о себе, Робин?
Улыбка исчезла с лица Робина. Писал ли он о Карло Мануччи, говорящем по-испански с итальянским акцентом? Да, однажды писал!
– Я писал Уолсингему.
– Твое письмо прочли те, кому оно не предназначалось.
– Но я послал его с надежными людьми.
– Его прочли в Англии.
– Кто?
– Кто-то из соседей. Больше мне ничего не известно.
– Больше знать и не требуется, – вздохнул Робин.
Он стал серьезным и спокойным. Конечно, письмо попало в руки Бэннетов – отца или сына, а быть может, обоих. Джорджу Обри незачем было винить себя и жертвовать собой. К тому же он преждевременно страшился опасности.
Через несколько дней – возможно, даже завтра – кто-то может разузнать про Карло Мануччи, и возникнет угроза разоблачения. Но сейчас они в безопасности, а завтра уже будут в горах.
– Я прибыл в Мадрид только вчера вечером, отец, причем под совсем другим именем и не подвергаясь никаким расспросам. Никто не знает, что Карло Мануччи находится здесь, кроме трех человек, которым я доверил свою жизнь уже много месяцев назад.
Эти трое – Фильяцци, Андреа Ферранти и Джакомо Ферранти. Никто из них не мог предать его.
– Инквизиция знает все. – прошептал Джордж Обри, и страшная мысль подобно молнии ослепила Робина, заставив его пошатнуться. Как мог нищий, выклянчивающий милостыню на церковных ступенях, знать о том, что разыскивают Карло Мануччи? И все же он знал об этом! Неужели ему поручили искать юношу, говорящего по-испански с итальянским акцентом? Иначе откуда он вообще мог слышать эту фразу? Задавая себе эти вопросы, юноша, не отрываясь, смотрел на старика, не смеющего поднять на него взгляд.
– Это вы, отец, предали меня! – воскликнул он.
В его голосе слышался ужас – ужас не перед своим отцом, а перед тем, что подобное могло произойти; ужас, более походящий на изумление.
– Теперь ты понимаешь, Робин, что должен уходить, пока они не пришли за тобой, а они скоро придут. Убей меня и уходи!
– Нет! – возразил Робин. Он не уйдет, не поняв всего, даже если за ним придут. Зачем ему жить дальше, если он не в силах осмыслить обрушившийся на него кошмар?
– Почему? Отец, почему вы предали меня и нас обоих?
Старик снова рухнул бы перед сыном на колени, если бы Робин не удержал его.
– Ты не в состоянии понять, Робин, до чего может довести боль даже сильного человека – а ведь ты помнишь, что я был таким. Взгляни на меня теперь! Боль довела меня до этого позора! Я не знал, Робин, что им нужен ты, и не осмеливался снова взглянуть в лицо этому ужасу! – И он начал всхлипывать, точно обиженный младенец. – Я провел годы под землей, во мраке, с железным воротником на шее, не дающим наклонить голову… Меня пытали на дыбе, грозили костром и снова пытали… Они водили меня с процессией кающихся на Кемадеро и заставляли наблюдать медленную страшную агонию сжигаемых заживо. Их ноги, бедра, живот поглощало пламя, а они еще жили и кричали от нестерпимой боли! Пусть Господь сделает так, чтобы ты никогда не знал и не понимал ничего подобного, Робин! В конце концов, они швырнули меня на церковные ступени… – он не мог решиться произнести постыдное слово – шпионить для них. Человек на лестнице видит и слышит многое – он может оказаться полезным. Мне разрешили жить на этих условиях, продолжая грозить железным воротником, дыбой и костром… А затем появился Карло Мануччи – юноша, которого мне велели разыскать… Возможно, мне удалось бы заслужить освобождение. Боже, если бы они только позволили мне умереть, как должен позволить ты, мой мальчик, прежде чем уйти. Я не могу вернуться в темницу, Робин!
Мольбы Джорджа Обри о быстрой и легкой смерти, терзавшие сердце юноши, почти убедили его. Но он не мог поддаться им.
– В Англии меня ждет девушка, к которой я не могу возвратиться и сказать, что убил своего отца. Так что не просите меня об этом!
В поведении старика произошло странное изменение, которого Робин не мог понять. Он опустил голову, и юноше показалось, что на его губах мелькнула хитрая довольная улыбка, как будто он нашел выход из их отчаянного положения. Так оно и было. Джордж Обри не мог надеяться выхватить из ножен шпагу Робина, прежде чем тот ему не помешает. Но его внимание привлекла блеснувшая в пламени свечи украшенная драгоценными камнями рукоятка кинжала в бархатных ножнах за поясом сына. Однако, чтобы завладеть им, нужна хитрость. Робин ощутил, как руки отца вцепились в его расстегнутый камзол, из-под которого он достал кольцо на цепочке, и услышал испуганный шепот:
– Тише, Робин! Слушай!
Это был старейший трюк в мире, но в девяноста случаях из ста он срабатывал.
Робин обернулся к двери, и старик тут же выхватил из ножен кинжал. Оттолкнув сына, он поднялся. На момент скрюченные ноги и спина распрямились, послышался радостный смех. В минуту его смерти сын должен увидеть прежнего Джорджа Обри.
– Теперь ты можешь идти, Робин. Я ухожу первым!..
Вонзив себе кинжал в сердце, старик пошатнулся и рухнул на пол.
Робин осторожно положил тело Джорджа Обри на убогое ложе. Для его отца больше не будут цвести алые розы в саду Эбботс-Гэп. Здесь, в этой конуре, среди нищеты и грязи окончились его страдания. Но что значат грязь и нищета перед лицом смерти?
Опустившись на колени, Робин с сыновним почтением извлек кинжал из груди отца. Клинок был красным и влажным, и юноша сунул его в ножны, не вытирая. Его глазам представились огни и орнаменты церкви Эскуриала, а затем их вновь сменило огромное распятие, и послышался шепот Человека на кресте. Он вновь не понял смысла слов, но знал, что не случайно услышал их в эту священную минуту. Придет время, когда их значение станет для него ясным.
– Прощайте, отец, до встречи в ином мире, – вслух произнес Робин, целуя холодный лоб старика.
Когда он выпрямился, раздался громкий стук в дверь и чей-то зычный голос приказал:
– Откройте!
Глава 29. Старые трюки хороши всегда
Робин был абсолютно спокоен. В кабинете адмирала Санта-Крус непосредственная опасность уже превращала его в человека из стали и льда, но тогда у него было хоть немного времени для обдумывания каждого шага. Теперь же, вынужденный действовать немедленно, юноша испытывал не страх, а только ненависть. Вытащив из ножен шпагу, он поставил ее у стены рядом с дверью, придвинув к ней табурет. Затем, взяв в левую руку свечу, он бесшумно подошел к двери и стал спиной к выходящей на улицу стене хижины. Дверь, открывавшаяся внутрь, находилась по его правую руку. Робин протянул к ней руку, и в этот момент резкий приказ прозвучал снова:
– Откройте!
Юноша беззвучно рассмеялся. Он отпер дверь правой рукой, и, когда ключ повернулся в замке, руки пришедших надавили на панель. Крепкий засов напрягся, но не сломался.
– Откройте!
В голосе звучала властность, не нуждавшаяся в подкреплении приказа ругательствами и проклятьями.
«Да, я открою, но слишком быстро для вас», – подумал Робин.
Бросив свечу на пол, он наступил на нее. Хижина погрузилась во мрак. В маленьком окошке под потолком мерцала звезда. Робин помахал ей рукой. Кто знает, быть может, Синтия в этот момент смотрит на ту же звезду из окна своей спальни в Уинтерборн-Хайд? Взяв левой рукой за ножку деревянный табурет, юноша поднял его над головой, а правой рукой нащупал эфес шпаги, по-прежнему стоявшей у двери, упираясь острием в пол. Схватив шпагу, он отодвинул засов.
Отец использовал с ним старый трюк и добился своего. Робин собирался применить еще один против служителей инквизиции и также достичь успеха. Дверь открылась внутрь, заслонив собой юношу. Двое мужчин в черном с капюшонами на головах вошли гуськом. Первый держал факел в левой руке и шпагу в правой, второй нес пику.
– Так вот как ты держишь свое обещание, – мрачно произнес первый, обращаясь к трупу на койке и думая, что нищий просто спит. Но он не успел окончить фразу, так как табурет обрушился ему на голову, повалив его на пол. Покатившись под ноги второму солдату с пикой, первый прижал его к стене. Второй же едва успел увидеть Робина при свете факела, валявшегося на полу. Он схватился за пику, но это оружие было чересчур длинным для столь небольшого пространства. Тупой конец ударился об стену, и в тот же миг шпага Робина, блеснув в пламени факела вонзилась солдату в живот и приколола его к стене.
Опустив шпагу, Робин захлопнул дверь, ударив стоящего у порога третьего солдата, который с руганью свалился наземь, в то время как четвертый крикнул:
– Что случилось?
Робин подобрал факел. Несколько секунд он с окаменевшим лицом наблюдал, как умирающий солдат, все еще сжимавший пику, извивался, словно марионетка, на стене, к которой был приколот, барабанил по полу ногами и, задыхаясь, молил избавить его от невыносимой боли.
– Ты причинял боль другим, так испробуй собственное лекарство, – сказал юноша.
Он выдернул шпагу, солдат соскользнул со стены, а пика свалилась на доски пола. Двое стоявших за дверью были в нерешительности. Робин слышал, как они спорят, временами умолкая, чтобы прислушаться к происходящему внутри, но юноша застыл без движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– О, Робин! – воскликнул Джордж Обри, ломая руки. – Зачем ты пришел?
– Я пришел за вами! Уолсингем получил письмо несколько лет назад, где сообщалось о вас. Но он не мог послать сюда никого другого, и ему пришлось ждать, пока я вырасту.
– Вырастешь! – Старик протестующе кашлянул. – Ты еще малыш, Робин! Но они не смогут мучить и калечить тебя, как меня! Ты должен идти.
– Мы оба, – возразил Робин и, увидев упрямое выражение на лице отца, опустился на табурет. – Или никто.
Юноша не намеревался лишиться награды за долгую службу у адмирала Санта-Крус. Он не для того разыскал отца, чтобы оставить его нищим и опустившимся. Старик прожил все эти годы в таком страхе, что ему мерещились опасности и пытки даже этим тихим вечером. Разве Джакомо не поджидает его на расстоянии мили, у реки, с двумя лошадьми и мулом для отца? Так неужели он должен, имея при себе набитый кошелек и свободный путь впереди, убежать и оставить Джорджа Обри ползти каждый день на ступени собора, а вечером скрываться в своей жалкой норе?
– Оба или никто, – твердо повторил Робин.
В облике Джорджа Обри произошло странное изменение. Он слегка выпрямился, в глазах появился блеск, на губах мелькнула улыбка. Робин подметил вспышку той душевной бодрости, которая некогда делала отца веселым товарищем по играм.
– Хорошо, мы уйдем оба, – кивнул Джордж Обри. – Но только по-моему, Робин. Ты ведь мой сын и должен меня слушаться, верно? Так вот, ты еще можешь прожить очень долгую жизнь. Поэтому убей меня и уходи. Только поскорее, Робин! – Он повернул голову, прислушиваясь, и затем упал перед сыном на колени, вцепившись скрюченными пальцами в рукоятку его шпаги.
– Видишь, как легко она вынимается из ножен. Я умру без мучений, Робин. Сердце вот здесь! – Он положил руку на грудь. – Я едва ощущаю его биение. Один укол, и оно остановится навсегда!
Робин поднял отца за плечи, усадил на табурет и стал рядом с ним.
– Никогда вы не будете стоять передо мной на коленях!
Юноша понимал, что не может найти нужных слов, так как они с отцом, всегда говорившие друг с другом откровенно, оказались разлученными на долгие годы. Взгляд старика блуждал из стороны в сторону – в нем, как и в его униженной позе, ощущался стыд.
– Я должен, – прошептал он так тихо, что Робин с трудом расслышал его. – Должен стоять перед тобой на коленях, мой мальчик. – И старик простер вперед руки жестом отчаяния. – Они ищут тебя, Робин!
Робин на момент испугался, а затем недоверчиво улыбнулся. Это, несомненно, предлог, чтобы заставить его уйти без отца.
– Меня? Странно!
– Они ищут Карло Мануччи! – Старик дернул сына за рукав, раздраженный его упрямством. – Юношу, который говорит по-испански с итальянским акцентом. Ты никогда не писал так о себе, Робин?
Улыбка исчезла с лица Робина. Писал ли он о Карло Мануччи, говорящем по-испански с итальянским акцентом? Да, однажды писал!
– Я писал Уолсингему.
– Твое письмо прочли те, кому оно не предназначалось.
– Но я послал его с надежными людьми.
– Его прочли в Англии.
– Кто?
– Кто-то из соседей. Больше мне ничего не известно.
– Больше знать и не требуется, – вздохнул Робин.
Он стал серьезным и спокойным. Конечно, письмо попало в руки Бэннетов – отца или сына, а быть может, обоих. Джорджу Обри незачем было винить себя и жертвовать собой. К тому же он преждевременно страшился опасности.
Через несколько дней – возможно, даже завтра – кто-то может разузнать про Карло Мануччи, и возникнет угроза разоблачения. Но сейчас они в безопасности, а завтра уже будут в горах.
– Я прибыл в Мадрид только вчера вечером, отец, причем под совсем другим именем и не подвергаясь никаким расспросам. Никто не знает, что Карло Мануччи находится здесь, кроме трех человек, которым я доверил свою жизнь уже много месяцев назад.
Эти трое – Фильяцци, Андреа Ферранти и Джакомо Ферранти. Никто из них не мог предать его.
– Инквизиция знает все. – прошептал Джордж Обри, и страшная мысль подобно молнии ослепила Робина, заставив его пошатнуться. Как мог нищий, выклянчивающий милостыню на церковных ступенях, знать о том, что разыскивают Карло Мануччи? И все же он знал об этом! Неужели ему поручили искать юношу, говорящего по-испански с итальянским акцентом? Иначе откуда он вообще мог слышать эту фразу? Задавая себе эти вопросы, юноша, не отрываясь, смотрел на старика, не смеющего поднять на него взгляд.
– Это вы, отец, предали меня! – воскликнул он.
В его голосе слышался ужас – ужас не перед своим отцом, а перед тем, что подобное могло произойти; ужас, более походящий на изумление.
– Теперь ты понимаешь, Робин, что должен уходить, пока они не пришли за тобой, а они скоро придут. Убей меня и уходи!
– Нет! – возразил Робин. Он не уйдет, не поняв всего, даже если за ним придут. Зачем ему жить дальше, если он не в силах осмыслить обрушившийся на него кошмар?
– Почему? Отец, почему вы предали меня и нас обоих?
Старик снова рухнул бы перед сыном на колени, если бы Робин не удержал его.
– Ты не в состоянии понять, Робин, до чего может довести боль даже сильного человека – а ведь ты помнишь, что я был таким. Взгляни на меня теперь! Боль довела меня до этого позора! Я не знал, Робин, что им нужен ты, и не осмеливался снова взглянуть в лицо этому ужасу! – И он начал всхлипывать, точно обиженный младенец. – Я провел годы под землей, во мраке, с железным воротником на шее, не дающим наклонить голову… Меня пытали на дыбе, грозили костром и снова пытали… Они водили меня с процессией кающихся на Кемадеро и заставляли наблюдать медленную страшную агонию сжигаемых заживо. Их ноги, бедра, живот поглощало пламя, а они еще жили и кричали от нестерпимой боли! Пусть Господь сделает так, чтобы ты никогда не знал и не понимал ничего подобного, Робин! В конце концов, они швырнули меня на церковные ступени… – он не мог решиться произнести постыдное слово – шпионить для них. Человек на лестнице видит и слышит многое – он может оказаться полезным. Мне разрешили жить на этих условиях, продолжая грозить железным воротником, дыбой и костром… А затем появился Карло Мануччи – юноша, которого мне велели разыскать… Возможно, мне удалось бы заслужить освобождение. Боже, если бы они только позволили мне умереть, как должен позволить ты, мой мальчик, прежде чем уйти. Я не могу вернуться в темницу, Робин!
Мольбы Джорджа Обри о быстрой и легкой смерти, терзавшие сердце юноши, почти убедили его. Но он не мог поддаться им.
– В Англии меня ждет девушка, к которой я не могу возвратиться и сказать, что убил своего отца. Так что не просите меня об этом!
В поведении старика произошло странное изменение, которого Робин не мог понять. Он опустил голову, и юноше показалось, что на его губах мелькнула хитрая довольная улыбка, как будто он нашел выход из их отчаянного положения. Так оно и было. Джордж Обри не мог надеяться выхватить из ножен шпагу Робина, прежде чем тот ему не помешает. Но его внимание привлекла блеснувшая в пламени свечи украшенная драгоценными камнями рукоятка кинжала в бархатных ножнах за поясом сына. Однако, чтобы завладеть им, нужна хитрость. Робин ощутил, как руки отца вцепились в его расстегнутый камзол, из-под которого он достал кольцо на цепочке, и услышал испуганный шепот:
– Тише, Робин! Слушай!
Это был старейший трюк в мире, но в девяноста случаях из ста он срабатывал.
Робин обернулся к двери, и старик тут же выхватил из ножен кинжал. Оттолкнув сына, он поднялся. На момент скрюченные ноги и спина распрямились, послышался радостный смех. В минуту его смерти сын должен увидеть прежнего Джорджа Обри.
– Теперь ты можешь идти, Робин. Я ухожу первым!..
Вонзив себе кинжал в сердце, старик пошатнулся и рухнул на пол.
Робин осторожно положил тело Джорджа Обри на убогое ложе. Для его отца больше не будут цвести алые розы в саду Эбботс-Гэп. Здесь, в этой конуре, среди нищеты и грязи окончились его страдания. Но что значат грязь и нищета перед лицом смерти?
Опустившись на колени, Робин с сыновним почтением извлек кинжал из груди отца. Клинок был красным и влажным, и юноша сунул его в ножны, не вытирая. Его глазам представились огни и орнаменты церкви Эскуриала, а затем их вновь сменило огромное распятие, и послышался шепот Человека на кресте. Он вновь не понял смысла слов, но знал, что не случайно услышал их в эту священную минуту. Придет время, когда их значение станет для него ясным.
– Прощайте, отец, до встречи в ином мире, – вслух произнес Робин, целуя холодный лоб старика.
Когда он выпрямился, раздался громкий стук в дверь и чей-то зычный голос приказал:
– Откройте!
Глава 29. Старые трюки хороши всегда
Робин был абсолютно спокоен. В кабинете адмирала Санта-Крус непосредственная опасность уже превращала его в человека из стали и льда, но тогда у него было хоть немного времени для обдумывания каждого шага. Теперь же, вынужденный действовать немедленно, юноша испытывал не страх, а только ненависть. Вытащив из ножен шпагу, он поставил ее у стены рядом с дверью, придвинув к ней табурет. Затем, взяв в левую руку свечу, он бесшумно подошел к двери и стал спиной к выходящей на улицу стене хижины. Дверь, открывавшаяся внутрь, находилась по его правую руку. Робин протянул к ней руку, и в этот момент резкий приказ прозвучал снова:
– Откройте!
Юноша беззвучно рассмеялся. Он отпер дверь правой рукой, и, когда ключ повернулся в замке, руки пришедших надавили на панель. Крепкий засов напрягся, но не сломался.
– Откройте!
В голосе звучала властность, не нуждавшаяся в подкреплении приказа ругательствами и проклятьями.
«Да, я открою, но слишком быстро для вас», – подумал Робин.
Бросив свечу на пол, он наступил на нее. Хижина погрузилась во мрак. В маленьком окошке под потолком мерцала звезда. Робин помахал ей рукой. Кто знает, быть может, Синтия в этот момент смотрит на ту же звезду из окна своей спальни в Уинтерборн-Хайд? Взяв левой рукой за ножку деревянный табурет, юноша поднял его над головой, а правой рукой нащупал эфес шпаги, по-прежнему стоявшей у двери, упираясь острием в пол. Схватив шпагу, он отодвинул засов.
Отец использовал с ним старый трюк и добился своего. Робин собирался применить еще один против служителей инквизиции и также достичь успеха. Дверь открылась внутрь, заслонив собой юношу. Двое мужчин в черном с капюшонами на головах вошли гуськом. Первый держал факел в левой руке и шпагу в правой, второй нес пику.
– Так вот как ты держишь свое обещание, – мрачно произнес первый, обращаясь к трупу на койке и думая, что нищий просто спит. Но он не успел окончить фразу, так как табурет обрушился ему на голову, повалив его на пол. Покатившись под ноги второму солдату с пикой, первый прижал его к стене. Второй же едва успел увидеть Робина при свете факела, валявшегося на полу. Он схватился за пику, но это оружие было чересчур длинным для столь небольшого пространства. Тупой конец ударился об стену, и в тот же миг шпага Робина, блеснув в пламени факела вонзилась солдату в живот и приколола его к стене.
Опустив шпагу, Робин захлопнул дверь, ударив стоящего у порога третьего солдата, который с руганью свалился наземь, в то время как четвертый крикнул:
– Что случилось?
Робин подобрал факел. Несколько секунд он с окаменевшим лицом наблюдал, как умирающий солдат, все еще сжимавший пику, извивался, словно марионетка, на стене, к которой был приколот, барабанил по полу ногами и, задыхаясь, молил избавить его от невыносимой боли.
– Ты причинял боль другим, так испробуй собственное лекарство, – сказал юноша.
Он выдернул шпагу, солдат соскользнул со стены, а пика свалилась на доски пола. Двое стоявших за дверью были в нерешительности. Робин слышал, как они спорят, временами умолкая, чтобы прислушаться к происходящему внутри, но юноша застыл без движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37