над ступенями виднелась дверь, у которой Филипп имел обыкновение слушать церковные службы. Сейчас дверь была закрыта, но Робин не сводил с нее глаз. Торжественные звуки органа, пение хора над головой, пышные облачения священников, свечи, пламенеющие в драгоценных канделябрах, вместе с маленькой невзрачной дверью сбоку от алтаря завладели воображением юноши; их контраст поколебал его уверенность в том, что казалось несомненным.
Робин ожидал увидеть архиврага его страны, его веры, его самого, повелителя половины мира, чье жестокое правление обрекло на муки, если не на костер, безобидного путешественника только за то, что в его багаже были «Наставления» Катона, и отравило горечью детские и юношеские годы его сына. Но он видел лишь маленькую стеклянную дверь, которая могла бы вести в келью отшельника, и в действительности вела в небольшую спальню немногим лучше кельи. На двери не было занавесов, около нее не стояла стража. Что же за человек скрывался за ней? Через некоторое время дверь медленно открылась внутрь, и Филипп Испанский появился в проеме. Не торжествующий победитель, а обычный человек средних лет, одетый в простой костюм из черного бархата, с невыразительным и болезненным лицом. Оттопыренная нижняя губа придавала ему задумчивый и меланхолический облик. Если он и владел половиной мира, то это обладание явно не приносило ему радости, и, глядя на него, Робин понял жалобы, которые Санта-Крус в минуты дурного настроения изливал по адресу своего повелителя. Добросовестный труженик, расходующий мозг на примечания к документам – работу мелких чиновников.
Стоя в дверях так, чтобы видеть алтарь, но почти не быть видимым самому, Филипп подсматривал – это слово мелькнуло в голове у Робина, ибо в позе короля не было ни капли достоинства, – как поющие монахи присоединяются к хору. Уже давно ходила история о том, как Филипп сидел в последнем ряду мест на алтаре, когда из-за находящейся рядом с ним двери появился вестник в сапогах со шпорами и сообщил ему новость о победе при Лепанто и поражении турок. Робин интересовался, вспоминает ли сейчас король об этом дне, и не мечтает ли о другой победе, которая должна укрепить его веру в Ла-Манше, как та в Средиземноморье. Ибо некоторое время темные глаза Филиппа задержались на упомянутой двери, после чего он неуклюже, так как у него была искалечена нога, опустился на колени.
И в этот момент настроение Робина изменилось. С тех пор, как Ричард Браймер на берегу залива Уорбэрроу поведал ему со слезами на глазах свою страшную историю, его сердце сжигало пламя ненависти. Робин представлял Филиппа примитивным дикарем, испытывающим чувственную радость, причиняя боль, и прикрывающим служением Богу свое безмерное честолюбие. Но в печальном человеке, преклонившем колени у небольшой двери, не было заметно радости, а в его молитвах не ощущалось притворства.
Неожиданная сцена, последовавшая за изнурительным напряжением долгих месяцев в Лиссабоне и растущим с каждым днем возбуждением по пути в Мадрид, погрузила Робина в какой-то транс, значение которого он понял лишь впоследствии. Туман перед его глазами обволакивал торжественный блеск алтаря, красный ковер, покрывавший ступени и сверкающие облачения священников. Белое и красное, золотое и пурпурное смешались воедино, отодвигая происходящую церемонию мессы все дальше и дальше. Звуки хора и органа становились тише, словно удаляясь из церкви и монастыря на холмах Гуадаррамы и истаивая вдали.
Робин наблюдал этот разноцветный туман с бьющимся сердцем, ожидая неизвестно чего. Внезапно туман начал рассеиваться, а вокруг, казалось, наступила мертвая тишина. Алтарь, ступени, маленькая стеклянная дверь, Филипп Испанский – все исчезло, и на их месте появился огромный деревянный крест, на котором висела обнаженная фигура распятого Христа. Робин не мог определить, сколько продолжалось это молчание, и как долго видение оставалось перед его глазами. Но оно исчезло так быстро, как отражение в зеркале, а музыка и пение вновь зазвучали над головой.
Робин был уверен, что ему ниспослана весть, но он не мог понять ее значения. Однако юноша не сомневался, что понимание придет, когда настанет время. Он только испытывал странную уверенность, что весть эта исходит не столько от Бога, сколько от Человека на кресте.
Глава 27. Нищий на ступенях церкви
В доме Джованни Фильяцци Робин проснулся с восходом солнца. Наступил последний день его поисков. Тем или иным образом испытываемые им мучительные чередования страха и надежды сегодня должны прийти к концу. Либо Ричард Браймер был прав, и Джордж Обри умер на костре, либо прав Уолсингем, и отец Робина влачит жалкое нищенское существование. Быть может, доля правды была в обеих историях, и Джордж Обри умер в нищете.
«Через два часа я все узнаю», – подумал Робин, нарочно одеваясь помедленней.
Нищие и калеки не выползали из своих лачуг до тех пор, пока солнце не пригреет, а подающие им милостыню не появятся на улицах, Робин проверил, находится ли в ножнах шпага и торчит ли за поясом кинжал. Он надел простой костюм из серого бархата с белым кружевным воротником, надеясь, что подобная одежда не привлечет к нему ничье внимание своей экстравагантностью. Джакомо Ферранти накинул ему на плечи короткий серый плащ. На голову юноша надел атласную синюю шапку без всяких украшений.
– Пора идти, – промолвил Робин, читая про себя молитву. В последний момент у него задрожали колени, а ноги стали ватными.
– Да хранит вас Бог, синьор, – серьезно произнес Джакомо.
Он ничего не знал о цели поисков Робина, но видел, что юноша отправлялся на первую встречу с маркизом де Санта-Крус с куда большим мужеством, чем сейчас на улицы Мадрида.
Но за дверью Робин вновь обрел смелость. Воздух был свежим, солнце сияло на безоблачном небе. День обещал быть погожим.
«Я найду отца, – подумал Робин. – К тому времени, когда в Эбботс-Гэп зацветут розы, он уже будет дома, играя с Синтией в шары или отдыхая с трубкой в беседке».
Эта картина так воодушевила юношу, что он с трудом сдерживался, чтобы не побежать.
Однако, ему следовало шагать неторопливой походкой молодого дворянина, прогуливающегося, заглядывая в витрины магазинов, но не останавливаясь ни у одной из них. Улицы уже были полны народу. Торговцы в неброской одежде, спешащие по своим делам, бедняки в черных лохмотьях, модницы, щелкающие высокими деревянными каблуками, со своими служанками, девушки с мантильями на головах, сопровождаемые дуэньями, священники, идальго, всадники… Робин надеялся незаметно проскользнуть в толпе незамеченным, но скромность его наряда лишь привлекала к нему внимание. Стройная худощавая фигура, блестящие каштановые волосы под голубой атласной шапочкой, красивое лицо, которому долгие опасности и одиночество придали выражение особой одухотворенности, и более всего юношеская свежесть побуждали многие лица оборачиваться к нему, а девичьи глаза – задерживать на нем свои взгляды. Робин предусмотрительно узнал у Джакомо Ферранти, дорогу к церкви Святой Девы Альмуденской, поэтому ему было незачем останавливаться и задавать вопросы.
Сегодня не осталось ни следа от старого Мадрида, через который проходил Робин. В те дни это была смесь убожества и величия. Маленькие домишки непосредственно соседствовали с дворцами, грязная вода ручьями текла по узким улицам с высокими мрачными зданиями по обеим сторонам, где даже в полдень было темно, словно в ущелье. В одну из таких улиц свернул Робин. В дальнем ее конце солнце сверкало над площадью, блестевшей по контрасту с мрачной и длинной расщелиной между рядами домов, как раскаленный металл. На этой площади находилась церковь Святой Девы Альмуденской.
«Через десять минут я буду знать все», – подумал Робин.
Все его детство и юность были подготовкой к моменту, который должен наступить через эти десять минут. Когда показался угол церкви, сердце юноши бешено заколотилось. Он ускорил шаг и внезапно очутился на слепящем солнце.
Величественное здание было окружено открытым пространством. Робин пересек его и очутился у западной стороны церкви, перед широкой лестницей, поднимающейся к высоким дверям. По ней шло вверх и вниз множество людей, так что Робин не мог ничего разглядеть, кроме пустых ступеней, когда на какое-то мгновение толпа расступалась. У подножья толкалось много нищих, дети вели за собой слепых, женщины обнажали свои язвы, но того, кого он искал, не было заметно. Упав духом, юноша прошел вдоль фасада лестницы и внезапно остановился. Сбоку от людского потока он увидел нечто, казавшееся грудой выброшенного тряпья. Но эта груда шевелилась.
Первой реакцией Робина на увиденное было чувство тошноты и отказ воспринимать представившееся его глазам. Это существо никак не могло быть Джорджем Обри, его отцом и добрым товарищем по веселым играм на Пербек-Хиллз. Содрогнувшись, юноша отвернулся от лестницы. По годам Робин был все еще едва старше мальчика, и юность была не в состоянии смириться с жуткой деградацией, превратившей здорового и сильного мужчину в грязную кучу тряпок. Смерть – куда ни шло, но такой позор – никогда! Если бы это было возможно, он бы обвинил самого Господа Бога.
Повернувшись и пройдя несколько шагов, Робин устыдился собственной трусости. Так как не могло быть, чтобы это жалкое существо, скорчившееся на ступенях, оказалось его отцом, почему же он не должен подать ему милостыню, проклиная себя всю оставшуюся жизнь за проявленное малодушие?
«Какая же будет жизнь у Синтии и меня, если червь угрызений совести все время станет подтачивать корни моего сердца?»
Медленно поднимаясь зигзагами по ступеням, он начал приближаться к нищему.
На голову бедняги был наброшен капюшон, уберегающий от солнечных лучей, но тощая, как у скелета, рука протянулась вперед. Послышался жалобный дрожащий голос:
– Подайте, ради любви к Святой Деве! Подайте бедному и голодному, молодой сеньор!
С радостным криком, настолько велико было чувство облегчения, Робин выхватил кошелек из сумки на поясе. Этот плачущий голосок ничем не напоминал звучный и сильный голос Джорджа Обри.
– Ты получишь свою милостыню, старик, – сказал он.
Юноша с удовольствием высыпал бы нищему в ладонь все золото из своего кошелька, но сдержался из осторожности. Двое прохожих уже остановились, с любопытством глядя на него. В несколько секунд может собраться толпа, и тогда посыплются вопрос за вопросом.
Наклонившись к нищему, он бросил ему золотую монету и тихо произнес:
– Я приду повидать тебя снова, после наступления темноты.
Калека на ступенях бросил на него взгляд, и Робин впервые увидел его лицо. Оно было худым, бесцветным и лишенным выражения, глаза тускло поблескивали в глубоких впадинах, тощую шею бороздили морщины, седую бороду покрывала грязь. Это было лицо человека, настолько изможденного и опустившегося, каких Робин еще никогда не встречал. Но тем не менее это было лицо его отца.
У Робина закружилась голова. Церковь, лестница, люди, нищий, скорчившийся у его ног, внезапно заходили ходуном. Чтобы не у пасть, ему пришлось закрыть глаза и до боли стиснуть кулаки. Когда он снова открыл глаза, то увидел, что старик все еще с любопытством смотрит на него. Сын мог узнать отца, так как он разыскивал его, но как мог нищий узнать сына, которого видел в последний раз ребенком, в стройном молодом дворянине, говорившем с ним по-испански с итальянским акцентом?
– Я приду повидать вас вечером, – повторил Робин. – Где вы живете?
– В хижине, в конце Калье де Форкас.
– Я найду дорогу, ждите меня.
Голова старика опустилась и вновь скрылась за капюшоном. Но Робин услышал его голос:
– Я одинок и стар. Как видит ваше превосходительство, я всего лишь жалкий нищий, но я боюсь…
– Я не причиню вам вреда, – мягко произнес Робин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37