Вспомнив, что в кармане пиджака лежит визитная
карточка, которую дал Туровский, Костюкович позвонил на спортбазу.
- Да! Кто нужен? - отозвался хриплый бас.
- Пожалуйста, Туровского.
- Кто спрашивает?
- Скажите, доктор Костюкович.
- А в чем дело?
- Это я изложу Туровскому, - сдерживался Костюкович.
- Сейчас. Он в бассейне.
Ждать пришлось долго.
- Туровский слушает, - наконец раздался голос в трубке.
- Что это у вас за хам сидит у телефона?
Туровский хихикнул, а потом уважительно сказал:
- Это наш старший тренер... Что-нибудь случилось, Марк?
- Да. Зимин умер.
Туровский какое-то время молчал, затем, охрипнув вдруг, спросил:
- Когда это случилось?
- Два часа назад.
- Это ужасно! Ты даже не можешь понять, как это ужасно! - вырвалось у
Туровского. - Такой инсульт?! - то ли усомнился, то ли в отчаянии произнес
он, потом вдруг спросил: - Ты дома? Я перезвоню тебе минут через
десять-пятнадцать. Нам надо посоветоваться и в коллективе, и с матерью,
как быть.
- Хорошо, - сказал Костюкович.
Туровский позвонил через полчаса:
- Когда можно будет забрать тело?
- Сегодня и завтра - выходные. В понедельник я все оформлю, и после
вскрытия, во второй половине дня, до пяти, можете приехать. А лучше во
вторник. Я завтра опять дежурю ночь, заполню необходимые бумажки, а во
вторник к десяти-одиннадцати утра все будет готово, - сказал Костюкович.
- Ладно, - как-то неуверенно произнес Туровский.

Следующее ночное дежурство было вне графика, у коллеги в Донецке
сестра выходила замуж, попросил подменить. Отказывать не принято, самого
подменяли не раз. Хотя дежурить в ночь с воскресенья на понедельник не
любили: после субботних и воскресных лихих гуляний на пикниках, юбилеях,
свадьбах, где ели и пили не в меру, не считаясь ни с возрастом, ни со
здоровьем, "скорая" работала с особенной нагрузкой: инфаркты, инсульты,
почечные колики, всякие перфорации, внезапные кровотечения, драки с
тяжелыми травмами - вся больница стояла на ушах...
Не успел Костюкович закончить вечерний обход, как начался дурдом: в
коридоре раздался крик и плач, за Костюковичем прибежала медсестра.
Оказалось, умер лежавший с инсультом алкаш, хронический гипертоник, а
голосила его жена, он умер при ней. Затем вызвали на срочную консультацию
в травматологию; потом повторный инсульт выдала старушка - ветеран войны;
через два часа инвалид-слепой, которого должны были завтра переводить в
нейрохирургию по подозрению на опухоль, ковыляя в туалет, каким-то образом
поскользнулся, упал и сломал руку. Еще через час, с промежутком в двадцать
минут, привезли женщину - свеженький инсульт - и здоровенного мужика в
гипертоническим кризом, острым нарушением мозгового кровообращения. И
пошло-поехало. До пяти утра не то что прилечь, присесть, покурить не
удавалось; бутерброды, которые Костюкович взял с собой, так и остались в
кейсе, завернутые в фольгу...
Уже светало, когда он сел оформлять истории болезней, начав с
неуспевшей обрасти бумажками анализов и исследований истории Юрия Зимина.
На пятиминутке Костюкович сидел, помаргивая слипавшимися воспаленными
глазами, его покачивало, готов был тут же в ординаторской растянуться на
полу, но только бы вырубиться из яви, уплыть в глубину сна. Когда все
разговоры шли уже к концу, неожиданно вошел главврач. У него была страсть
делать такие неожиданные налеты в отделения и устраивать профилактические
разносы, поскольку повод для этого в любом отделении можно было найти
всегда. Длилась говорильня час; персонально Костюковича ничто, слава Богу,
не касалось, слушал он громоподобные речи главного вполуха. Наконец, в
начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед, Костюковича
поймали уже в коридоре и вернули к телефону.
- Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?
- Я после ночи, Варвара Андреевна, только сейчас освободился,
собирался к вам, - сказал он.
- Давайте быстренько...
Он поднялся этажом выше.
- Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, - сказала начмед, когда
он вошел. - Как ночь была?
- Кошмар, - коротко ответил он, подавая ей бумаги.
- Приезжали за трупом Зимина, а у меня - ничего, где его история
болезни? - она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем
(еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). - Я
сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот... - взглянула
на электрочасы, висевшие над дверью.
- Но вскрытия еще не было, - сказал Костюкович.
- Я тут выдержала осаду. Почитайте, - начмед протянула ему листок.
Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не
производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.
- Но мы же не имеем права без вскрытия, - сказал Костюкович. - Тем
более, если умирает молодой человек.
- Это я все знаю, - раздраженно произнесла начмед. - Но мать закатила
такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час.
И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь
с историей болезни.
- Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, - сказал Костюкович.
- Странно, - сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят
вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. - А что так, Марк
Григорьевич?
- Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой
гипертонии у молодого здоровенного парня.
- Как хотите, - она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя
что, других забот мало?"
- Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, - сказал он. -
Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло
недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них
произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В крайнем случае
подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем
разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для
матери это уже будет существенно.
- Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально - будь
по-вашему! Казалось бы, я должна требовать вскрытия, это мое право и
обязанность, а получается вроде мы поменялись ролями, - недовольно
произнесла начмед и позвонила в патологоанатомическое отделение. Трубку
взяла заведующая - доктор Каширгова.
- Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, - сказала начмед. - В
субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен. Труп
у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю
болезни, расскажет, в чем дело... Хорошо... Нет, он уверен, что диагнозы
совпадут.
Закончив разговор, она обратилась к Костюковичу: - Идите, Марк
Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас... И все-таки не возьму в толк, зачем
вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед, за то,
что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, -
хмыкнула она...
Устало спускаясь вниз, Костюкович понял, что до обеда вряд ли
вырвется отсюда домой...

4
Они сидели вдвоем в маленькой комнате, приспособленной под кабинет,
где стены были увешаны вымпелами, а на стеллаже стояли сияющие нержавеющим
металлом спортивные призы - кубки разной формы и достоинства:
республиканские, союзные, международные; были среди них и очень
престижные. Сюда, на второй этаж, через распахнутое окно с дорожек
бассейна, где тренировались пловцы, доносились голоса и плеск воды.
Старший тренер сборной Виктор Петрович Гущин, высокий, тяжелый, с
мощно обвисающими плечами стоял у окна, бросал иногда туда рассеянный
взгляд и разговаривал с врачом команды Олегом Константиновичем Туровским,
сидевшим на узеньком диванчике.
- Ты все уладил в больнице? - спросил Гущин.
- Да. Мать написала заявление. Начмед долго упиралась, кочевряжилась,
но мать с трудом умолила ее, - ответил Туровский.
- Поминки нужно по высшему разряду. Понял? Тут жмотничать нельзя.
Надо дать Алтунину сумму, составить список продуктов, пусть садится в
машину и шурует. Скажи ему, чтоб водку брал красивую, на винте, а не в
зеленых клизмах, минералки с запасом... - Он снова подошел к окну. На
светлом фоне его могучие плечи казались еще шире от легкой, особого кроя,
спортивной куртки. - Теперь вот что, Олег: матери надо помочь,
единовременную сумму. Понял?
- Само собой.
- Как думаешь, сколько?
- Полагаю, тысяч пятнадцать будет нормально.
- Нет, надо дать штук двадцать-двадцать пять. От нас двоих. Понял?
- Хорошо.
- Д-а-а... Подвел он нас. Осенью Европа, потом игры "Дружбы" в
Штатах... На него была вся надежда. Серебро, как минимум. А теперь я, как
мудак, залезший во фраке в сауну. Я получил его хорошее, "чистое мясо" и
пять лет доводил это "мясо" до кондиции. И на тебе - в самый пик...
Туровский слушал. Его не удивляло, что Гущин говорил о себе, о своих
проблемах, словно Зимин, померев, был повинен в них. Туровский знал, что
старший тренер при всем размахе и широте всегда оставался человеком
трезвого расчета, скрытным, крайне осторожным в проявлении эмоций. "Он и
женщину свою ревнует наверное только во сне", - подумал Туровский, и как
человек податливый, легковнушаемый еще раз позавидовал Гущину.
- У команды нет теперь лидера, - дернув вниз "молнию" на куртке,
Гущин большой пухлой ладонью погладил сильную безволосую грудь.
- Надо готовить замену. Володю Покатило, - сказал Туровский.
- Потянет ли он? Что он по сравнению с Зиминым!
- А какой выход?
- Он всегда второй, если не третий. Будапешт ему отменим. Нельзя,
если начнем готовить на Европу. Понял?
- Разумеется.
- Что ж, составляй графики для Покатило, - после некоторого раздумья
заключил Гущин. - И хорошо продумай схему.
- Ты его предупреди, чтоб поменьше болтал. До поры в команде не
должны знать, - сказал Туровский.
- Все равно поймут, когда я займусь им вплотную... Ох, как нам нужна
сейчас таможня!
- Там пока глухо, - сказал Туровский. - Ягныш звонит, сейчас ничего
не может.
- Бабки просил?
- Да.
- Сколько?
- Пять штук. Дадим?
- Дадим. Отработает. Он человек нужный, съезди к нему: одно дело по
телефону, другое, когда в глаза человека видишь... В общем, крутись, это и
твои заботы... Пойду в бассейн, погоняю их, - он вытащил из кармана
секундомер, глянул и, зажав в кулаке, вышел...

5
Костюкович не любил ходить на вскрытия, просто был обязан, если
умирал его больной, поскольку должно быть неопровержимо установлено,
совпадает ли его клинический диагноз с диагнозом патологоанатома. С
несовпадения обычно начинается много неприятностей разной степени - все
зависит от причин несовпадения: умер ли больной из-за халатности лечащего
врача; ошибся ли он в диагнозе, потому что случай очень сложный, или
врачу, вопреки его убеждению, диагноз был навязан
профессорами-консультантами, консилиумом, короче - авторитетами, а иногда
и давлением администрации.
Особенно не любил Костюкович начало аутопсий, когда патологоанатом
делал первый надрез. Если уже и приходилось идти на эту процедуру, то
предпочитал, чтоб вскрывала Сажи Каширгова. Он знал ее манеру: прежде чем
надеть перчатки, она зачем-то коротко дышала на пальцы, словно разогревала
их, а пальцы эти вовсе не вязались, как он полагал, с ее профессией -
тонкие, изящные, ухоженные; исходило от них даже что-то чувственное,
волновавшее его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22