Он внимательно всматривался в снимок, затем, хмыкнув, сказал:
- Это уже предмет для разговора с Чаусовым. Вызывайте его.
- Уже вызвала. Как будем с мерой пресечения?
- Поговорю с шефом, дам вам знать. Скорика не видели?
- Он опять в суде, там сегодня распорядительное заседание [судебная
процедура, предшествующая судебному заседанию; на распорядительном
заседании суд решает, имеются ли достаточные основания для предания
обвиняемого суду, соблюдены ли законы в стадии следствия], рассматривают
дело авиамеханика Лаптева.
И тут вошел Скорик. Он улыбался.
- Ну? - повернул к нему голову Щерба.
- Все в порядке. Адвокат посрамлен.
- Не спешите, Виктор Борисович. Посмотрим, что будет в судебном
заседании. У Киры Федоровны приятные новости. Как старый пессимист могу
сказать, что она, кажется, вышла на след.
- Кто же? - спросил Скорик.
- Чаусов, - сказала Кира...

Худой, какой-то изможденный, Чаусов сидел перед Паскаловой вытянув
тощую шею, словно аршин проглотил.
- Разговор у нас, наверное, будет долгий, Алексей Ильич. Уж больно
много вы, мягко говоря, нагородили неправды.
- Что вы имеете в виду? - обреченно спросил он.
- Оба ваших алиби. От первого вы отказались сами. Между прочим,
подставили таким образом Жадана. Я, честно говоря, даже зачислила его в
подозреваемые. Это что, был ваш расчет?
- Считайте, как хотите.
- Второе алиби опровергла Непомнящая. Нате, прочитайте.
Он с проснувшимся вдруг интересом стал читать показания своей
любовницы.
- Она немножко нафантазировала. Но в общем все правильно, - сказал
Чаусов. - Что дальше?
- Дальше я хотела бы знать, где же вы все-таки были в тот день и в то
время?
- А как вы считаете? - криво усмехнулся он.
- Я не считаю, я знаю, посмотрите, - Кира протянула ему снимок. Он
долго всматривался, затем вздрогнул, словно по телу прошла судорога.
Наконец сказал:
- Я не хотел его убивать. Так вышло.
- Расскажите все с самого начала, подробно.
- В тот день я пришел в музей, мне нужно было в отделе кадров сделать
запись в трудовую книжку с прежнего места работы, - начал он медленно,
повествовательно, словно это признание было давно заготовлено и сейчас
представился случай внимательному собеседнику все поведать. - В холл я
вошел почти одновременно с журналистами. Они галдели, упоминали
Гилевского. Служительница, Фоминична, не обратила на меня внимания, я
по-прежнему был для нее свой. И тут я решил последовать за репортерами,
меня сжигало желание услышать, что этот старый негодяй станет им говорить.
Когда поднялись, вошли в темный коридорчик, я остался за их спинами.
Гилевский отворил им дверь, видимо, не ждал их тогда, растерялся, дальше
порога не пустил. Но они набросились на него с вопросами. Он коротко
отвечал, стараясь поскорее избавиться от них, хотя это не вязалось с его
тщеславием. Меня он за их спинами и в полумраке коридорчика не видел.
Через плечо фоторепортера я заглянул в кабинет и обомлел: я увидел, что
сейф приоткрыт. В отличие от журналистов я-то знал, что это значит! Я
быстро вышел, спрятался в туалете на этом этаже, затем услышал голоса
репортеров, они уходили, сделав свое дело. Мое же дело только начиналось.
Выйдя из туалета, я бросился в кабинет Гилевского. Он не ожидал,
растерялся. Я крикнул ему: "Вы старый плут и мошенник!" Я увидел на его
письменном столе большой пакет в серой выцветшей бумаге, лежавшую рядом
тесьму, которой пакет был перевязан. "Вот он! - сказал я, указав на пакет.
- Вы лгали общественности все эти десятилетия! Каким образом вы открыли
сейф?! Откуда у вас второй ключ?!" Он не выдержал, заорал: "Вон отсюда,
соглядатай! Вон!" - и набросился на меня с кулаками. Вы можете понять, в
каком я был состоянии от всего увиденного. Всю жизнь меня морочил этот
шельмец. И когда он ударил меня по лицу и на мгновение отвернулся, я не
помня себя от обиды и гнева, схватил первое, что попалось на глаза -
лежавший рядом с пакетом музейный каменный топор, и ударил Гилевского в
затылок. Он упал. Я не думал, что убил его, так оглушил, ведь я не был
готов к тому, что увижу.
- Таким топором? - Кира извлекла из ящика стола топор.
- Да. Где вы его взяли, я же выбросил его потом на улице в урну? - не
поняв, воскликнул в нервном возбуждении Чаусов.
- Что было дальше? - не ответила Кира.
- В замках сейфа торчали оба ключа. Он, видимо, не ожидал, что в
такое время кто-нибудь пожалует, отпер сейф и извлек пакет. Он все время
хранил его там. Изредка на всякий случай перепрятывал и вновь возвращал на
место. Я запер сейф, второй ключ и пакет забрал и ушел.
- Каким образом?
- В задней комнате хранилища есть еще одна дверь, я знал о ней, я
снял крюк, протиснулся меж стеллажами, вышел на внутренний балкон, по нему
и ушел, - Чаусов полез в карман, вынул длинный ключ и положил Кире на
стол, затем наклонился, достал из целлофанового мешка с ручками большой
серый пакет, перевязанный тесьмой, положил рядом с ключом, вздохнул: - Вот
и все.
- Из каких соображений вы принесли и ключ, и пакет?
- Я понимал, что сегодня все будет кончено. Виктория сказала мне, что
была у вас.
- Вы просматривали содержимое пакета?
- Разве я мог удержаться?! Это же бесценно!
- Что-нибудь взяли оттуда?
- Ни клочка, клянусь! Все, что там было, все на месте.
Кира развязала пакет, ей тоже не терпелось хотя бы взглянуть на то,
ради чего возникли такие страсти. В пакете было много писем, конверт из
плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее нащупали
металлические предметы. Она извлекла их - тяжелые столбики, похожие на
зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по ним
еще недавно били молотком.
- Что это? - спросила Кира.
- Это самое дорогое - личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия
методом штамповки, посмотрите противоположный конец.
На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.
- В какую урну вы выбросили топор?
- Возле музея, за углом.
Кира поняла, что топорик этот ей не найти - из урны со дня убийства
уже не раз выбрасывали мусор.
- Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета: то он
заявляет, что не уходит на пенсию, то уходит сразу после 100-летнего
юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по датам все
это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору до того,
как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?
- Он хотел вывезти пакет из страны.
- Куда, кому? - спросила Кира.
- Полагаю, в США.
- Зачем?
- Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба, и
вы поймете.
- Он хотел это сделать все сорок лет?
- Не думаю. Сперва он просто сидел, как собака на сене, на этом
пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так
давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай - скандал
на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в качестве
арбитра.
И тут Кира вспомнила беглую, мало что сказавшую ей тогда запись,
сделанную рукой Гилевского на формулярной картонке: "Затея проста по
замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено
меркантильных помыслов". Кого и в связи с чем Гилевский собирался
убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах Гилевского, где
была и овировская анкета для выезда за рубеж.
- Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская мелочей, -
Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. - У вас ручка есть?
- Нет, - бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки...
- Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, - сказал Щерба.
К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым
пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков, приватные от
каких-то приятелей.
- Два дня назад я получил письмо из Израиля от одного давнего
знакомого, - сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на конверте была
марка - желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано
оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:
"Дорогой Михаил Михайлович! Получил ваше письмо. Как обрадовался,
представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать? Живу
я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть, конечно, не сравнить с
той, какая была - та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут паркетом и
не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь при моей гипертонии.
Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно. Какой
инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.
Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще
лет сорок назад про его папашу, Сэма Шобба. Это был очень известный
ювелир, он начал свое дело еще в тридцатые годы, а к концу сороковых
развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских и
магазинов. Умер он, кажется, году в сорок девятом или пятидесятом, все
перешло к его сыну Кевину. Этот работает с размахом, держит марку. Но
имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два назад
приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то нового
дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и все,
что могу сказать.
Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не
выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь, живу
прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро в дорогу. Еще раз
спасибо за письмо. Передайте привет Арончику, скажите этому старому
какеру, пусть работает, сколько сможет. Без работы тоска. С наилучшими
пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы".
- Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, - сказала Кира,
дочитав письмо.
- Что вы имеете в виду?
Она положила на стол Щербе пакет Диомиди, развязала тесьму и,
порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.
- Прочитайте.
Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:
"Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из отпуска в
Америке возвращается в Россию мой добрый знакомый, сотрудник нашего
посольства, господин Хьюз. С ним и передаю это письмо, он найдет
возможность доставить его вам. Поскольку в вашей стране послевоенная
разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было
бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом.
Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее время в Америку
совсем возвращается сотрудник нашего торгпредства в России господин
Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать для меня все ваши
новые замыслы - эскизы, и, главное - ваши личные клейма. Я найду лучших
ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29 марта
1949 года. Филадельфия".
- Н-да, - отложил письмо Щерба. - Написано-то по-русски.
- Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам
Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, - Кира извлекла из
пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с
открытку, разложила их перед Щербой. - Это и есть эскизы.
На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы
различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница,
диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23