Комсомольцы вслух читали ученикам газеты, только что изданные книги, проводили беседы и собрания и, учась, сами учили других.
А жизнь тем временем шла своим чередом.
Как-то незаметно и скучно приняли в партию Евгения Денисовича Зернова.
Не принять было нельзя, он заведовал волнаробразом, надо было распространять партийное влияние на учителей, но и торжествовать особенно не приходилось. Шел уже не двадцатый, а двадцать первый год, война кончилась, человеку, вступившему в партию всего годом позже, не грозили ни мобилизация на фронт, ни борьба за хлеб в продотряде, митинговать можно было спокойнее, не рискуя получить пулю в спину.
Стояла засуха, в жаркий июльский день коммунисты собрались поговорить о заготовке кормов. Быстров в который раз твердил о том, что овес надо поискать у кулаков, а Данилочкин наставлял всех не оставлять невыкошенными ни одну ложбину и ни один овраг.
В конце собрания зачитали заявление Зернова, позвали дожидавшегося за дверью Евгения Денисовича.
— Что еще можете добавить, товарищ Зернов?
Он принялся повторять передовицу, напечатанную в «Орловской правде».
Евгений Денисович принарядился по случаю вступления, на нем розовая шелковая рубашка и черный гарусный шнурочек вместо галстука, позволил себе такую вольность, и собравшиеся старались ее не замечать.
— Как школы-то у вас? — спросил Данилочкин. — Обеспечите дровами?
Евгений Денисович развел руками, снабжение школ дровами зависело от того, с какой строгостью будет разговаривать с председателями сельсоветов Данилочкин.
Из десяти присутствующих шестеро голосовали «за», четверо воздержались.
Событие это облегчало Зернову продвижение по службе, а те, кто его принимал, считали полезным вовлекать учителей в партию.
Потом навалилась история с женитьбой Саплина.
Свадьбу он сыграл мировую, но Славу не позвал, лишь недели две спустя дошли до Славы слухи о свадьбе.
Саплин все реже и реже появлялся в волкомоле.
— Дела, хлопочу, чтоб не обижали батраков, — отговаривался он. — В Журавце, в Туровце, в Каменке…
А потом выяснилось, что он нигде не бывал, занят был своими делами. Мать оставил в Критове, а сам пошел во двор, в соседнюю волость, к самому что ни на есть стопроцентному кулаку Воскобойникову и, главное, венчался в церкви.
Девка у Воскобойникова кровь с молоком, заглядишься, а тут еще отцово богатство… Нашел Саплин свое счастье.
Недели через три после свадьбы встретились Ознобишин и Саплин в Барановке. Ознобишин приехал поговорить с ребятами по поводу предстоящего призыва в армию, а Саплин торговал там лошадь.
Столкнулись нечаянно, в сельсовете, Ознобишин проверял списки призывников, а Саплин хотел расплатиться с владельцем коня при свидетелях.
— Что ж ты?
— А что я?
— Мог бы невесту и в Критово привезти, мы бы ее перевоспитали.
— А капитал псу под хвост?
— Какие мы на тебя надежды возлагали!
— Рассчитался я с комсомолом, мне тоже пожить хочется. — Он вдруг порозовел, застеснялся. — Приезжай в гости… А, Вячеслав Миколаич? Первачом угощу. Мы и тебе невесту найдем…
Саплина вызвали на заседание волкомола. Он не явился. Исключили его заочно — «за измену комсомолу, за соблюдение религиозных обрядов, за связь с классовым врагом».
А года через три Саплин похоронил тестя и сам стал кулаком, сам нанимал батраков, пил первач, с женой жил душа в душу, а еще через несколько лет его раскулачили, и по этапу он отбыл в Сибирь.
16
Дождь лил как из ведра, дороги тонули в грязи, но никакая непогода не могла задержать успенских коммунистов.
«Всем членам и кандидатам РКП(б) Успенской волостной организации прибыть 19 октября 1921 г. в 2 часа дня в гор. Малоархангельск для прохождения чистки…»
Все шестнадцать членов да еще двое кандидатов собрались рано утром в волисполкоме…
Заболел было Быстров, завсобесом, Константин Филиппович, однофамилец Степана Кузьмича, но и за ним послали нарочного — ни дождь, ни болезнь не должны были воспрепятствовать выполнению партийного долга.
Степан Кузьмич ехал вместе со всеми. Грешно было гнать Маруську по такой грязи, дорога размыта ливнем, поэтому на каждой подводе, кроме возчика, всего лишь по двое ездоков.
Но к себе Степан Кузьмич Ознобишина не позвал — не то что недоволен Славой, но тот уже не воспринимает каждое замечание Быстрова как непреложную истину.
— Что-то мало в тебе классовой ярости, — упрекнул недавно Быстров Славу, когда тот в ответ на требование Быстрова поэнергичнее теребить мужиков со сдачей хлеба сказал, что прошло время пугать мужиков окриками и обысками.
Быстров взял к себе Еремеева, Славу же посадил в свою телегу Данилочкин.
— Прячься под брезент, парень, — рассудительно сказал он.
Предусмотрительный Данилочкин захватил огромное полотнище брезента и устроил над телегой навес, какие делают на своих повозках цыгане.
В пути Быстров с Еремеевым то и дело поторапливали отстающих, и всю дорогу Данилочкин брюзжал:
— Скачут сломя голову как на войну, тише едешь — дальше будешь.
Быстров и Еремеев всю дорогу сидели на грядках телеги, показывая, что дождь им не страшен, и так промокли, что вместо укома пришлось искать пристанище, чтобы обсушиться.
Успенские коммунисты не знали за собой серьезных грехов, почти все вступили в партию в трудные дни, но когда тебя призывают к ответу, каждому в пору заглянуть в глаза своей совести.
Да и чем черт не шутит, смотришь на себя сквозь розовые очки, а окружающие видят тебя таким, какой ты на самом деле.
Ввалился Данилочкин в канцелярию. У стола худой небритый мужчина. Слава не помнил его фамилию, но в лицо знал — заведующий учетом.
— Откуда?
— Из Успенского.
— Где только вы пропадаете? Вас ко скольким призывали? К двум?
— Дождь…
— Не любовное свидание, дождь дождем, а дело делом, Семин заждался вас.
— А при чем тут Семин? — удивился Данилочкин.
— Проходит чистку вместе с вашей организацией, у нас он всего два месяца.
Семина только назвали, а он уже тут как тут, в новой кожаной куртке.
Окинул испытующим взглядом Данилочкина и Славу.
— Василию Семеновичу!
— Василию Тихоновичу!
Со Славой поздоровался свысока:
— Здравствуй, Ознобишин.
Чем-то он изменился, все такой же сдержанный, молчаливый, внимательный, но и какой-то отчужденный.
— А где же остальные? — с легким раздражением спросил заведующий учетом.
— Сейчас будут, только грязь счистят.
— Чистить их будут здесь, — мрачно пошутил заведующий учетом. — Вы еще не знаете Неклюдова!
Неклюдов — председатель комиссии по чистке, в губкоме заведует отделом пропаганды и агитации, из губкома же заведующая женотделом Петрова и от укома Шабунин.
Заведующий учетом пошел доложить о приезде коммунистов из Успенского.
— И я с вами, — сказал Семин, проходя вместе с ним в кабинет.
— Хм, каков! — хмыкнул Данилочкин. — Без году неделю здесь, а уже свой…
Выглянул из двери Шабунин, поманил Данилочкина.
— Заходи, заходи, не теряй времени.
Данилочкин растерялся, не думал, что начнут с него, обдернул китель, решительно шагнул в кабинет.
Заведующий учетом вернулся в приемную, а минуту спустя показался и Семин.
Тем временем пришли остальные.
Быстров поинтересовался:
— А где Данилочкин?
— Там.
Быстров даже растерялся!
— Думал, начнут с меня.
Он считал себя более других ответственным за деятельность волостной организации, да так оно и было на самом деле.
— А кто там, в комиссии? — поинтересовался Давыдов, председатель Протасовского сельсовета.
Ответил Семин:
— Из губкома Неклюдов и Петрова и Шабунин от нас.
— А он — не очень?
Давыдов недоговорил, но все поняли — не очень ли строг Неклюдов.
— Только держись! — ответил Быстров вместо Семина. — Обязательно спросит, читаешь ли газеты… — Он в упор посмотрел на Давыдова. — А ты их не читаешь. Вот он и попросит тебя…
— Партия не читальня, — возразил Еремеев. — Солдата не спрашивают, умеет ли он читать, а умеет ли он стрелять.
— Однако в партии невеждам тоже не место, — неожиданно вмешался Зернов. — Куда стрелять, тоже надо понимать.
— Вот так и шпарь перед Неклюдовым, — одобрил Степан Кузьмич. — Такой же книжник, как и ты. Он даже книжку написал — «Пособие для руководителей политкружков».
Тут появился Данилочкин, на лбу поблескивают капли пота.
— Потеешь? — посочувствовал Еремеев. — Здорово пропесочили?
Данилочкин только рукой махнул.
— Газеты надо читать, — насмешливо повторил Быстров. — А ты небось ни в зуб.
— Какие там газеты, все больше о самогоне.
— Как борешься с самогонщиками?
— Сколько сам потребляю…
Позвали Зернова. Не в пример Данилочкину, его держали недолго.
— Все в порядке, — ответил он на молчаливый вопрос ожидающих. — Ни о газетах, ни о самогонке. Спросили, как работают школы, о моих отношениях с учителями. Приглашают Ознобишина.
Никогда не знаешь, когда придет твой черед! Слава пригладил рукой волосы, улыбнулся, вошел в кабинет.
За письменным столом Шабунина Неклюдов, строгий, бледный, с прилизанными волосами, в пиджачке, при галстуке, а Шабунин и Петрова, повязанная старушечьей коричневой косынкой, устроились у окна.
— Секретарь волкома в Успенском, — представил Шабунин вошедшего. — Вступил в комсомол еще до прихода белых.
Неклюдов внимательно рассматривал Ознобишина.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать.
— А кто ваши родители?
Этот вопрос задавали Славе еще год назад…
Те же слова, но какая разница! Доброжелательность и утверждение в одном случае, отрицание и недоверие в другом.
— Педагоги, — сказал Слава.
— А где сейчас ваш отец? — спросил Неклюдов.
— Убит.
— Кем? Где?
— На войне, — сказал Слава.
— Убит в четырнадцатом году, — добавил Шабунин. — На германском фронте.
— А мать?
— Мать учительствует в Успенском, — опять ответил Шабунин вместо Славы.
Неклюдов откинулся на стуле и прищурился, продолжая с недоверием смотреть на Ознобишина.
— Вы интеллигент?
Это был, как показалось Славе, каверзный вопрос, и он промолчал, не ответил.
— Ладно, — сказал Неклюдов. — А как вы считаете, способны ли вы руководить нашей молодежью?
Пытаясь определить степень политической подготовки Ознобишина, он спрашивал: почему произошел раскол на большевиков и меньшевиков, какие споры велись по поводу Брестского мира, чем вызвана замена разверстки натуральным налогом…
Слава ответил на все его вопросы.
— А откуда вы все это знаете? — придирчиво поинтересовался Неклюдов.
— Из газет, — отвечал Слава. — Другие коммунисты рассказывали.
Тогда Неклюдов спросил Ознобишина, что ему известно о совещании двадцати двух большевиков.
Этого Ознобишин не знал.
На помощь пришла Петрова. Быстров как-то рассказывал Славе о ней: в партию вступила еще в подполье, участница гражданской войны.
— Это вы приезжали к Землячке в Отраду? — задала она вопрос.
— Вы это о чем? — поинтересовался Неклюдов.
— О том, как Ознобишин пробрался через тылы белых в политотдел.
— А вам откуда об этом известно?
— Сама Землячка рассказывала. Является мальчик, привез документы…
Неклюдов с любопытством взглянул на Славу.
— Было так?
— Так, так, — вмешался Шабунин. — Даже больше.
Петрова укоризненно взглянула на Неклюдова:
— По-моему, хватит.
— Хватит, хватит, — поддержал Шабунин. — Наш парень.
Неклюдов медлил, Слава чувствовал — не нравится он чем-то Неклюдову.
— А с работой как, справляетесь?
— Справляется, — уже сердито сказал Шабунин. — Уком доволен им.
— Что ж, у меня больше вопросов нет, — закончил Неклюдов. — Переведем в кандидаты, пусть поучится, а дальше посмотрим.
— Зачем переводить? — удивился Шабунин. — Он у нас по всем статьям…
— Молод еще, — объяснил Неклюдов и даже упрекнул Шабунина: — Этак вы десятилетних детей начнете принимать в партию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117