Она улыбалась. “Я могу обманывать его”, — подумала она. То, что у ней получилась комедия с болезнью, внезапно дало ей уверенность, что то, что она сказала Паркеру прошлой ночью, ей удалось. Эти люди были сильными, опасными, это были убийцы, и, конечно, они были вооружены, но она была хитрее их. Маленькая хитрая мышка. Она могла играть в опасную игру, жонглируя словами и заставляя верить себе.
Они входили в гостиную, когда зазвонил телефон. Он мгновенно схватил ее за локоть сзади и сказал на ухо голосом, низким и угрожающим:
— Дай ему прозвонить три раза. И не забывай, что он далеко, а ты здесь.
— Понятно.
Он больно сжимал ее локоть.
— И не вздумай говорить глупости.
— Я все понимаю.
Он отпустил ее локоть и толкнул с гостиную. Не оборачиваясь, она слышала, что он пошел в другую комнату: в спальне находился другой телефон.
Телефон прозвонил во второй раз, когда она подходила к дивану. Был ли это Паркер? Если нет, то мог позвонить Генди Мак-Кей или кто-нибудь другой, кто знал, что Паркер живет здесь, и не допустят ли они ошибку. А если это Паркер, не допустит ли он тоже ошибку?
Во время паузы, наступившей между вторым и третьим звонками, она прижала фаланги пальцев к векам: это хлопанье глазами — признак панического состояния, ее ужасало: она боялась, что он поймет-таки ее состояние.
Третий звонок. Потерев веки и почувствовав, что все плывет перед глазами, она подождала, пока прекратится звонок. Ее надежда на благополучный исход исчезла внезапно, как будто никогда и не существовала. Ее эмоции находились между двух крайностей: экзальтацией и подавленностью, не находя спокойствия посредине их.
Молчание. Она сняла трубку и сказала:
— Алло!
Паркер:
— Алло! Это я.
Она закрыла глаза, сильно сжав веки, прекратилось их хлопанье, и темнота немного успокоила ее.
— Мистер Паркер? — спросила она. — Да, я ждала вашего телефонного звонка.
На другом конце провода не было сделано никакой паузы: он немедленно откликнулся на ее заявление:
— У вас есть для меня сообщение?
— Да.
Тот, который теперь слушал ее разговор из другой комнаты, днем задал ей определенный урок, прежде чем позвонил в “Вилмингтон”. Уверенная, что он не пропускает ни одного слова, она повторила все, что он приказал ей сказать.
— Это ведь не обычное сообщение, это пакет. Некий мистер Киган приходил и оставил его для вас. Он сказал, что вы немедленно захотите его увидеть.
— Мистер Киган? Какого рода пакет?
— Небольшой чемоданчик. Я его не открывала. Вы можете приехать за ним сегодня вечером?
— Нет, сегодня я не могу, в настоящий момент я нахожусь в Сиэтле и вернусь не раньше четверга.
— Но мистер Киган сказал, что это очень важно. Что по договоренности с вами, вы должны сразу же взять его.
— В настоящий момент я связан с Сиэтлом.
Он замолчал, чтобы подумать, а она пыталась мысленно передать ему свою просьбу: “Приезжай немедленно”.
— Я постараюсь приехать завтра вечером, — сказал он. — Около одиннадцати часов.
Сидя с закрытыми глазами, она задавала себе вопрос: “Говорит ли он правду? Нет, он не станет ждать так долго, зная, какая здесь ситуация. Он был вынужден сказать так, чтобы усыпить бдительность людей, которые слушали их разговор, и он знал об этом!”
— Хорошо.
— Завтра вечером в одиннадцать часов. “Его голос мне очень дорог”, — подумала она и удивилась той нежности, которую она к нему почувствовала. В сущности, она и он были в ее глазах двое отдельных индивидуумов, связь между которыми создавал общий интерес, у них были обязанности по отношению друг к другу, их соединяли физические, эмоциональные, психические отношения, но не сентиментальность. У каждого была также и своя жизнь, и они не контролировали друг друга и не пытались нарушить тот образ жизни, которым каждый жил до сих пор. Но вместе с тем она поняла, что не хотела бы, чтобы такая жизнь прекратилась, хоть в его голосе она никогда не слыхала нежных нот, она чувствовала, что он тоже привязан к ней. Но теперь, в этой тяжелой и опасной ситуации, в которой она сама не могла бы найти выход, она почувствовала, как нежность, которую она скрывала глубоко в себе, теперь вырвалась наружу.
“Нужно повесить трубку, — подумала она. — Ведь я лишь секретарша и передаю поручение”.
— В таком случае, до свидания, — наконец произнесла она.
— Завтра вечером, — повторил он.
Его голос был обычным, спокойным, и вообще все было, как обычно. Если она хорошо провела свою роль, то он ничем не испортил ее. Он тоже играл роль.
— Да, завтра вечером. Добрый вечер.
— Добрый вечер.
Она стояла с закрытыми глазами, все еще держа трубку около лица, и она услышала щелчок, когда прекратилось соединение, потом наступило молчание. Второй щелчок, менее громкий, подсказал ей, что слушающий в другой комнате, тоже положил трубку.
Настало время узнать у бандита, как она провела свою роль, узнать, выдержала ли она экзамен.
Она наконец с трудом открыла глаза и хотела повесить трубку, как вдруг в нескольких сантиметрах от своего лица увидела жирную физиономию. Он смотрел на нее блестящими глазами с идиотской улыбкой на жирных губах.
Она завопила и стремительно отступила к дивану, бросив ему в голову телефон, не думая, что делает. Она промахнулась, и телефон упал на плечо мужчины, шнур закрутился вокруг его правой руки. Он с улыбкой смотрел на нее, сжавшуюся около дивана, с клоунской неожиданностью упал навзничь и оказался сидящим на полу. Он сидел так, немного согнув ноги, положив руки на колени, и глядя на нее, громко расхохотался.
Первое впечатление ужаса быстро прошло, и Клер присмотрелась к нему. Это был Менни, который в течение двух часов спал на ее кровати. Его лицо было одновременно и откровенным и идиотским, как у счастливого идиота. Было ли возможным, что другой путешествовал с умалишенным. Другой вошел в гостиную.
— Что здесь происходит? Боже мой!
Менни освободил свою руку от телефонного шнура и радостным, удивительно мягким голосом объяснил:
— Она бросила мне телефон в голову.
— А что означают ее вопли?
— Я очень огорчена, — сказала Клер. Ее крики потрясли ее, и ей опять стало страшно, как тогда, когда она увидела их в первый раз в своем доме.
— Я не... я закрыла глаза, и я не знала, что он был здесь. Менни наконец совсем освободился от шнура и, повесив телефонную трубку, сказал:
— До чего она была хороша. Ты не поверишь, Жезуп, как она была хороша. Как будто она была мертва и вдруг очнулась.
— Черт возьми, что ты делаешь на полу?
Менни улыбнулся Клер, внезапно его выражение резко изменилось. Он протянул руку и положил ее на левое колено Клер, потом его рука скользнула по бедру.
— Ты хочешь пойти со мной?
Жезуп подошел, и на губах его появилась улыбка отвращения. Он сказал:
— Забудь ее, Менни. Она запломбирована.
Менни сделал гримасу, как обиженный ребенок, посмотрел вокруг себя, потом поднял глаза на Жезупа. Его рука осталась там, где была, между бедрами Клер.
— Как это случилось? Это неприятно.
— Ты сделаешь лучше, если уберешь руку, ты можешь подхватить эту неприятность своими ногтями.
Менни нахмурил брови, как капризный ребенок, у которого отобрали игрушку, и снова посмотрел на Клер.
— Такая красивая дама! Я не верю в это.
— Ну, действуй!
Клер стояла молча, перенесла свой взгляд на Менни и смотрела, как он боролся с проблемой. Жезуп был сам с приветом и мог его обманывать. И Менни решил выяснить.
— Ты подхватила грязную болезнь?
Она почувствовала себя смущенной, вынужденной ему лгать.
— Да, — ответила она и невольно отвела взгляд.
Еще более глупое положение: по ее щекам покатились слезы.
— Ну, ну...
Менни убрал свою руку и, поднявшись, сел на диван. Он неловко похлопал ее по руке.
— Не нужно стыдиться. Это может случиться с любым. Она молчала: ситуация была слишком невероятной, слишком смущающей. Она вздрогнула, покачала головой, по-прежнему отвернув от него лицо.
— Послушай, — сказал он, — не хочешь ли сыграть в сюрреализм? Ты умеешь играть?
Она повернулась, посмотрела на него и увидела его детскую физиономию, полную беспокойства, внушающую симпатию.
— Нет, я не умею играть, — ответила она.
— Ты называешь какого-нибудь знаменитого, — сказал он. — Как Ампрей Вогар или Филло, или кого угодно. И тогда ты говоришь: если эта персона была машиной, то была ли машиной так или иначе. Или цвет тот или иной. Или каким временем года эта персона была бы, если бы была временем года. Внимание, какой машиной они “хотели” быть, но какой машиной они “стали”? Сюрреализм, ты понимаешь?
— Да, мне кажется.
Менни повернул жирное лицо к компаньону.
— Жезуп! Ты хочешь играть?
— Я голоден, — ответил Жезуп. — Я пойду поищу что-нибудь поесть.
— А почему не послать за едой ее?
— Я не хочу, чтобы она дотрагивалась до моей пищи. Ты хочешь что-нибудь?
— Для чего? Ты хочешь сказать, что-нибудь съестное? Для чего?
Жезуп пожал плечами.
— Присмотри за ней, — сказал он. И он вышел из комнаты.
Менни повернулся.
— Согласен, я нашел кого-то. Задай мне один вопрос. Ты знаешь, какой машиной я буду, или каким цветом, или придумай что-нибудь.
Клер попыталась сосредоточиться. Страх и усталость одолели ее, а теперь она должна еще участвовать в дурацкой игре. Она потерла себе лоб и сказала:
— Какая машина? Мне кажется, это то, что я хотела бы узнать. Какой машиной станете вы?
— Одной “датсун”, — ответил он, и по тому, как он улыбнулся, ясно, что он вспомнил уже эпизод, который играл. — Ты мне скажешь, когда найдешь, что это значит, — сказал он. — Задавай мне другой вопрос.
“Как будто она умерла и вдруг очнулась”. Эта фраза Менни вертелась у нее в голове каждый раз, когда она слышала его голос. Не был ли это возможный союзник против Жезупа, или это была настоящая опасность?
— Ну-у, — протянул он, как нетерпеливый и счастливый ребенок. — Ну, задавай.
— Какого... какого цвета. Какого цвета вы будете?
Глава 5
Когда около девяти часов позвонили в дверь, они обедали, сидя за столом на кухне. Жезуп настоял на том, чтобы самому приготовить обед, потом, чтобы Менни и Клер пообедали вместе с ним, хотя ни у того, ни у другого аппетита не было.
Клер находила Менни одновременно и обаятельным и ужасающим. Соблазн был велик относиться к нему, как к упрямому, но очаровательному ребенку, но Менни совсем не был ребенком, у него, казалось, не было ничего взрослого, и Клер обнаружила, что в конце концов смотрит на него, как на приятного зверька, от которого не знаешь, чего ожидать в следующий момент. И, как у животного, умственные процессы в голове у Менни каялись и примитивными и вместе с тем необъяснимыми. Клер понимала, что было бы бесполезно спорить с ним, если он окажется против нее: с таким же результатом можно было бы спорить с пумой или другим диким животным. Усилия, которые она употребляла, чтобы сдерживать себя, следя за своим настроением в его присутствии, страшно действовали ей на нервы, но вместе с тем отвлекали ее от проблемы гораздо более важной, которую поставил Жезуп, являющийся шефом и держащим в руках ситуацию.
Какова бы не была причина опьянения Менни, а было очевидно, что он принял какой-то наркотик, он, очевидно, выслал его в ее комнате и теперь находился в состоянии туманной эйфории и все время улыбался, его мозг работал медленно, и многое казалось ему извращенным. Эта игра в сюрреализм у него принимала вид извращенной и искаженной действительности, образы Менни принимали вид очень странный, и время от времени он высказывал совсем невразумительные вещи.
Но всегда речь шла о мертвых. Они по очереди задавали вопросы, и, когда Клер выбрала одну жену сенатора, еще живую, Менни долго размышлял и пытался догадаться, потом страшно разозлился и закричал:
— Это не честно, она ведь живая!
— Вы мне не сказали, что...
— Ты не должна выбирать живых людей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20