Когда Фарли остановил машину, Сара спросила: «Хотите, пойдем вместе?»
Он покачал головой и, выуживая из кармана трубку, сказал: «Нет, это ваше дело. А я посижу, покурю».
Сара вошла в гостиницу. Холл был пуст, но в столовой, куда она заглянула сквозь стеклянные двери, сидело много народа — там подавали обед. Пустовал и столик дежурной. Сара нажала кнопку звонка, и в холл вышла сама Мелина. Некоторое время она вежливо оглядывала Сару, потом сказала: «Слушаю вас, сеньорита». Она немного растолстела за годы, проведенные в гостинице, но красоты не потеряла — так же как и темных волосков над верхней губой.
— Мелина, — тихо произнесла Сара, — ты не узнаешь меня?
Мгновение лицо бывшей служанки оставалось бесстрастным. Потом она ахнула, всплеснула руками и воскликнула: «О, нет, нет! Неужели?!»
И не успела Сара кивнуть, как Мелина бросилась к ней, обняла и поцеловала.
Ее искренняя радость передалась и Саре, обе всплакнули. Мелина провела ее к себе, усадила в кресло, отступила на шаг, оглядела с головы до ног, вновь обняла и засыпала вопросами. Обедала ли она? Сара, зная, что Ричард не хочет встречаться с Мелиной, ответила утвердительно. Может, стаканчик портвейна? Сара отказалась.
Вдруг глаза Мелины округлились, а руки повисли, как плети, и она пробормотала: «Но… но как же монастырь?»
С изумившим саму себя спокойствием Сара ответила: «Я оставила его навсегда. Из меня монахиня никудышная. Но, пожалуйста, Мелина, дорогая, не спрашивай меня больше. Когда-нибудь я приеду к тебе и все расскажу».
— Не оправдывайся, — живо откликнулась Мелина. — Я все понимаю. Не раз говаривала я твоей матери, что эта жизнь не для тебя… умоляла ее тебя разубедить. Ты не обязана мне ничего рассказывать. Кстати, я знаю, за чем ты приехала. Подожди.
Пока Мелины не было, Сара подошла к окну. Ричард переставил машину в тень под акацию. Вскоре Мелина вернулась, прижимая к груди сверток из коричневой вощеной бумаги, перевязанный толстой веревкой с синим сургучом на узлах.
— Кто привез тебя сюда? — спросила Мелина со свойственной ей проницательностью.
— Один мужчина. Истинный друг. Он спас мне жизнь, когда я ушла из монастыря. И не спрашивай больше ни о чем. Однажды расскажу все сама.
— А я и не любопытствую. Не мое это дело. Я даже рада, что Карло уехал к друзьям — он ведь об этом, — Мелина постучала пальцем по свертку, — ничего не знает. А я знаю одно — этот сверток мне оставила твоя мать, на случай, если ты когда-нибудь ко мне обратишься.
— А если бы я не приехала?
— Я должна была хранить его вечно, но не вскрывать, а в завещании указать, чтобы его сожгли, тоже не вскрывая. Странная просьба, но, по-моему, твоя мать чувствовала — ты приедешь за ним. Так и случилось. А сейчас порадуй меня — обещай навестить, когда устроишь свою жизнь.
— Обещаю.
— Отлично. Я рада, что ты больше не монахиня. — Она расплылась в улыбке. — Затворничество — это не про тебя, ты все же чем-то похожа на мать.
Сара вернулась к автомобилю, Фарли вышел навстречу и, словно личный шофер, усадил ее на переднее сиденье, сел за руль, завел мотор, произнес: «До виллы далеко, приедем поздно. Хотите, поедим где-нибудь по дороге?»
— Нет, спасибо, Ричард.
— Ладно.
Они тронулись в путь. Сара сидела бок о бок с Ричардом, сверток положила на колени. Фарли, конечно, заметил его, но виду не подал. «В этом весь Ричард, — подумала Сара. — Чувствую, не верит он, что я способна отблагодарить его». Он, по-видимому, считал ее слова — а теперь она могла быть сама с собой откровенной — новым проявлением истерии, уже загнавшей ее однажды в море. Добродушно поддакивал ей, но всерьез не воспринимал. Она ощупала сверток, но угадать, что в нем, не смогла. И вдруг с ужасом подумала: «А что если там хлам, который не стоит ни гроша? Что, если мать и впрямь была не в себе, когда договаривалась с Мелиной?» Ей вспомнилось, как в предсмертные дни разум вдруг отказывал матери и она начинала заговариваться. Сара живо представила, как мать набивает сверток всем, что попадается под руку.
— Удивительный случай приключился со мной в Эсториле, — заговорил Ричард неожиданно. Рассказ о нем вас позабавит. Однажды я провел там неделю. Знаете, я никогда не играл на деньги, а тут решил попробовать. Поставил все, что у меня было, и вдруг выиграл столько, что хватило открыть ресторан. Но, как говорится, Бог дал, Бог и взял. Верно?
Сара прикоснулась ладонью к его руке. Слова Ричарда почему-то — она так и не поняла, почему — развеяли ее опасения.
Когда они выехали с площади и повернули к шоссе на Лиссабон, за ними увязался серый запыленный «Вольво». За рулем сидел Мэттью Гейнз, пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и длинным лицом, сын уже умерших португалки и англичанина. Его отец работал в Опорто в пароходной конторе и в конце концов женился на дочери хозяина дома, где снимал квартиру. При необходимости Гейнз мог выдать себя и за португальца, и за англичанина — это несомненное достоинство сделало бы его богатым и знаменитым, если бы не всепобеждающая лень, что давала знать о себе в самое неподходящее время. Однако он весело мирился с ней — лень выпестовала его воображение и научила убедительно лгать, когда работа требовала пошевеливаться.
Парочка, за которой он теперь следил, не возбуждала у него любопытства. Он съездил в Мончик и разыскал виллу Лобита. Разговориться с садовником, который вместе с женой-домоправительницей жил в хижине на самой границе поместья, труда не представляло — того так и подмывало поведать встреченному в пивной незнакомцу о сеньорите Брантон, сбежавшей из монастыря. А в субботу вечером садовник намекнул, что «сеньорита» и ее друг поедут поутру в Лиссабон.
Следуя за Сарой и Ричардом, он без труда убедил себя, — так бывало всегда, когда лень вступала в свои права, — что рано или поздно они вернутся на виллу. А сидеть за рулем целый день ему не хотелось. Во всяком случае, на этот раз. Он решил проехать за ними через Лиссабон до шоссе на виллу, а потом вернуться в столицу и поразвлечься там до утра. Что тут предосудительного? Платили мало, работать приходилось почти всегда впотьмах, пенсии не обещали, а отчет он напишет столь обтекаемо, что уличить его в «халяве» будет невозможно. Кроме того, если бы начальники хоть немного соображали, они для слежки за парочкой на обратном пути выделили бы другую машину. Один и тот же автомобиль, встретившийся по дороге в оба конца, обеспокоит даже слабоумного. А судя по тому, что удалось разглядеть в бинокль, мужчина за рулем казался отнюдь не таким и, видимо, был способен постоять за себя.
Впрочем, Мэттью прекрасно знал, как задобрить боссов — брось им пригоршню крошек и они довольны — самонадеянные мерзавцы, считающие, будто управляют миром, и он вращается вокруг них, а не Солнца. Их умиротворит даже такое: «Ездили в Эсториль, в гостиницу „Глобо“. Сеньорита заходила туда одна. Вышла со средних размеров бумажным свертком. Села в машину и уехала вместе с сеньором Фарли». Счастливчик этот «сеньор», если «сеньорита» ему благоволит.
Он следовал за машиной Ричарда, тоненько насвистывал сквозь зубы. В конце концов ему же поручено «обеспечить легкий контакт»! А что может быть легче, чем возобновить слежку завтра?
На виллу они вернулись уже ночью. Фабрина, домоправительница, оставила им, к удовольствию Фарли, холодный ужин. А Саре день показался столь бурным, что и есть не хотелось. Когда она вошла в просторную прихожую, прижимая сверток к груди, Фарли сказал: «На мой счет не тревожьтесь. Я поем один, — перевел взгляд с ее лица на сверток и улыбнулся. — Все понятно. Хочется поскорей подняться наверх и вскрыть его, так?»
Она кивнула с признательностью и подумала: «Догадывается ли он — наверно, да, он меня уже хорошо понимает — о моих сомнениях?» Сару преследовал образ матери — смятенной, забывавшейся, укладывающей в сверток грошовые безделушки…
— Верно, — сказала она, — именно этого мне и хочется, Ричард.
Услышав его ответ, она убедилась — Фарли ее опасения понимает. Сложив толстые губы в простоватую улыбку, он пожал плечами и произнес: «Да вы не волнуйтесь. Если в свертке окажется хлам, я не зареву. Как бы вы ни думали, я считаю, вам не за что меня благодарить. Даже за бензин на поездку в Лиссабон». Он коснулся ее щеки костяшками пальцев — так добрый дядюшка стремится развеять глупенькие страхи маленькой племянницы. Потом отвернулся, пошел на кухню и на ходу бросил: «Спокойной ночи. Приятных снов».
Груз переживаний затуманил Саре глаза на пути вверх по широкой лестнице, ведшей к портрету матери, который теперь скрывался в глубокой тени — свет горел только у входной двери.
В спальне Сара зажгла все лампы и села за маленький письменный стол у окна. Взяв дрожащими руками маникюрные ножницы, она перерезала веревки и липкую ленту на свертке. Из него выпали два других, завернутые в мягкое белое полотно. Один — длинный и плоский, второй — прямоугольный и легче первого. А между ними лежал белый незапечатанный и неподписанный конверт. Руки Сары дрожали по-прежнему, когда она вынула оттуда сложенный вчетверо лист писчей бумаги. Развернув его, увидела вверху герб виллы Лобита и сразу узнала мелкий аккуратный старомодный почерк матери. Документ, составленный, судя по дате, за неделю до ее смерти, гласил:
"О содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан… "
Сара помнила отца Ансольдо. Фабрина сказала, что он умер.
«… а также сеньорите Мелине Монтес, моей личной служанке, которую я обязываю передать его в полное и безраздельное владение моей дочери Саре Брантон».
Документ подписала мать, заверили отец Ансольдо и Мелина, расписавшаяся по-девичьи. Ниже был еще абзац, который мать добавила, видимо, когда свидетели ушли:
«Сара, доченька моя, если это письмо попадет тебе в руки, поставь за меня свечу и помолись за спасение моей души и искупление многочисленных грехов».
Сара так растрогалась, что тотчас упала на колени, преклонила голову и стала молиться за мать, хотя и сама не вела праведную жизнь. Не скоро нашла она силы вернуться за столик к двум оставшимся сверткам. Тем временем взошла луна, в придорожных каштанах запел свежий ветер. Сара сидела в спальне и так же, как когда-то мать, смотрела на умытый лунным светом мир за окном. Мать любила эту виллу и обязательно возвращалась сюда после скитаний… пожить без затей и, как теперь понимала дочь, попытаться обрести покой и надежду — ей всегда их очень не хватало.
Сара медленно сняла полотно с длинного свертка. Обнажился узкий сафьяновый футляр. Она открыла его, и у нее зарябило в глазах — так засверкало его содержимое в мягком свете настольной лампы. Казалось, на волю вырвалась сама красота, столь долго томившаяся под крышкой футляра. Сара сразу узнала пояс матери, тот, с портрета на лестнице, хотя наяву видела его впервые.
Она вынула пояс из футляра, разложила на руках. Он состоял из крупных прямоугольных расписанных эмалью золотых звеньев, усыпанных алмазами и изумрудами. Пряжку, окаймленную мелкими сапфирами, с каждой стороны поддерживал пухлый купидон, а сама она представляла собой большой овальный медальон с изображением поднимавшейся из моря Венеры. По нижней кромке шли слова, написанные по-латыни: «Победит добродетель». Несколько минут Сара сидела как зачарованная, глаз не могла оторвать от пояса, чувствуя, как его вес оттягивает пальцы, поворачивала то одно звено, то другое, наслаждаясь игрой света на камнях. И наполняла ее великая радость — не только от созерцания красоты, но и от сознания, что такой пояс стоит много денег.
Наконец Сара заметила белую карточку на дне футляра. Отложив пояс, взяла ее. Вновь почерк матери, те же выцветшие чернила, что и в письме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Он покачал головой и, выуживая из кармана трубку, сказал: «Нет, это ваше дело. А я посижу, покурю».
Сара вошла в гостиницу. Холл был пуст, но в столовой, куда она заглянула сквозь стеклянные двери, сидело много народа — там подавали обед. Пустовал и столик дежурной. Сара нажала кнопку звонка, и в холл вышла сама Мелина. Некоторое время она вежливо оглядывала Сару, потом сказала: «Слушаю вас, сеньорита». Она немного растолстела за годы, проведенные в гостинице, но красоты не потеряла — так же как и темных волосков над верхней губой.
— Мелина, — тихо произнесла Сара, — ты не узнаешь меня?
Мгновение лицо бывшей служанки оставалось бесстрастным. Потом она ахнула, всплеснула руками и воскликнула: «О, нет, нет! Неужели?!»
И не успела Сара кивнуть, как Мелина бросилась к ней, обняла и поцеловала.
Ее искренняя радость передалась и Саре, обе всплакнули. Мелина провела ее к себе, усадила в кресло, отступила на шаг, оглядела с головы до ног, вновь обняла и засыпала вопросами. Обедала ли она? Сара, зная, что Ричард не хочет встречаться с Мелиной, ответила утвердительно. Может, стаканчик портвейна? Сара отказалась.
Вдруг глаза Мелины округлились, а руки повисли, как плети, и она пробормотала: «Но… но как же монастырь?»
С изумившим саму себя спокойствием Сара ответила: «Я оставила его навсегда. Из меня монахиня никудышная. Но, пожалуйста, Мелина, дорогая, не спрашивай меня больше. Когда-нибудь я приеду к тебе и все расскажу».
— Не оправдывайся, — живо откликнулась Мелина. — Я все понимаю. Не раз говаривала я твоей матери, что эта жизнь не для тебя… умоляла ее тебя разубедить. Ты не обязана мне ничего рассказывать. Кстати, я знаю, за чем ты приехала. Подожди.
Пока Мелины не было, Сара подошла к окну. Ричард переставил машину в тень под акацию. Вскоре Мелина вернулась, прижимая к груди сверток из коричневой вощеной бумаги, перевязанный толстой веревкой с синим сургучом на узлах.
— Кто привез тебя сюда? — спросила Мелина со свойственной ей проницательностью.
— Один мужчина. Истинный друг. Он спас мне жизнь, когда я ушла из монастыря. И не спрашивай больше ни о чем. Однажды расскажу все сама.
— А я и не любопытствую. Не мое это дело. Я даже рада, что Карло уехал к друзьям — он ведь об этом, — Мелина постучала пальцем по свертку, — ничего не знает. А я знаю одно — этот сверток мне оставила твоя мать, на случай, если ты когда-нибудь ко мне обратишься.
— А если бы я не приехала?
— Я должна была хранить его вечно, но не вскрывать, а в завещании указать, чтобы его сожгли, тоже не вскрывая. Странная просьба, но, по-моему, твоя мать чувствовала — ты приедешь за ним. Так и случилось. А сейчас порадуй меня — обещай навестить, когда устроишь свою жизнь.
— Обещаю.
— Отлично. Я рада, что ты больше не монахиня. — Она расплылась в улыбке. — Затворничество — это не про тебя, ты все же чем-то похожа на мать.
Сара вернулась к автомобилю, Фарли вышел навстречу и, словно личный шофер, усадил ее на переднее сиденье, сел за руль, завел мотор, произнес: «До виллы далеко, приедем поздно. Хотите, поедим где-нибудь по дороге?»
— Нет, спасибо, Ричард.
— Ладно.
Они тронулись в путь. Сара сидела бок о бок с Ричардом, сверток положила на колени. Фарли, конечно, заметил его, но виду не подал. «В этом весь Ричард, — подумала Сара. — Чувствую, не верит он, что я способна отблагодарить его». Он, по-видимому, считал ее слова — а теперь она могла быть сама с собой откровенной — новым проявлением истерии, уже загнавшей ее однажды в море. Добродушно поддакивал ей, но всерьез не воспринимал. Она ощупала сверток, но угадать, что в нем, не смогла. И вдруг с ужасом подумала: «А что если там хлам, который не стоит ни гроша? Что, если мать и впрямь была не в себе, когда договаривалась с Мелиной?» Ей вспомнилось, как в предсмертные дни разум вдруг отказывал матери и она начинала заговариваться. Сара живо представила, как мать набивает сверток всем, что попадается под руку.
— Удивительный случай приключился со мной в Эсториле, — заговорил Ричард неожиданно. Рассказ о нем вас позабавит. Однажды я провел там неделю. Знаете, я никогда не играл на деньги, а тут решил попробовать. Поставил все, что у меня было, и вдруг выиграл столько, что хватило открыть ресторан. Но, как говорится, Бог дал, Бог и взял. Верно?
Сара прикоснулась ладонью к его руке. Слова Ричарда почему-то — она так и не поняла, почему — развеяли ее опасения.
Когда они выехали с площади и повернули к шоссе на Лиссабон, за ними увязался серый запыленный «Вольво». За рулем сидел Мэттью Гейнз, пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и длинным лицом, сын уже умерших португалки и англичанина. Его отец работал в Опорто в пароходной конторе и в конце концов женился на дочери хозяина дома, где снимал квартиру. При необходимости Гейнз мог выдать себя и за португальца, и за англичанина — это несомненное достоинство сделало бы его богатым и знаменитым, если бы не всепобеждающая лень, что давала знать о себе в самое неподходящее время. Однако он весело мирился с ней — лень выпестовала его воображение и научила убедительно лгать, когда работа требовала пошевеливаться.
Парочка, за которой он теперь следил, не возбуждала у него любопытства. Он съездил в Мончик и разыскал виллу Лобита. Разговориться с садовником, который вместе с женой-домоправительницей жил в хижине на самой границе поместья, труда не представляло — того так и подмывало поведать встреченному в пивной незнакомцу о сеньорите Брантон, сбежавшей из монастыря. А в субботу вечером садовник намекнул, что «сеньорита» и ее друг поедут поутру в Лиссабон.
Следуя за Сарой и Ричардом, он без труда убедил себя, — так бывало всегда, когда лень вступала в свои права, — что рано или поздно они вернутся на виллу. А сидеть за рулем целый день ему не хотелось. Во всяком случае, на этот раз. Он решил проехать за ними через Лиссабон до шоссе на виллу, а потом вернуться в столицу и поразвлечься там до утра. Что тут предосудительного? Платили мало, работать приходилось почти всегда впотьмах, пенсии не обещали, а отчет он напишет столь обтекаемо, что уличить его в «халяве» будет невозможно. Кроме того, если бы начальники хоть немного соображали, они для слежки за парочкой на обратном пути выделили бы другую машину. Один и тот же автомобиль, встретившийся по дороге в оба конца, обеспокоит даже слабоумного. А судя по тому, что удалось разглядеть в бинокль, мужчина за рулем казался отнюдь не таким и, видимо, был способен постоять за себя.
Впрочем, Мэттью прекрасно знал, как задобрить боссов — брось им пригоршню крошек и они довольны — самонадеянные мерзавцы, считающие, будто управляют миром, и он вращается вокруг них, а не Солнца. Их умиротворит даже такое: «Ездили в Эсториль, в гостиницу „Глобо“. Сеньорита заходила туда одна. Вышла со средних размеров бумажным свертком. Села в машину и уехала вместе с сеньором Фарли». Счастливчик этот «сеньор», если «сеньорита» ему благоволит.
Он следовал за машиной Ричарда, тоненько насвистывал сквозь зубы. В конце концов ему же поручено «обеспечить легкий контакт»! А что может быть легче, чем возобновить слежку завтра?
На виллу они вернулись уже ночью. Фабрина, домоправительница, оставила им, к удовольствию Фарли, холодный ужин. А Саре день показался столь бурным, что и есть не хотелось. Когда она вошла в просторную прихожую, прижимая сверток к груди, Фарли сказал: «На мой счет не тревожьтесь. Я поем один, — перевел взгляд с ее лица на сверток и улыбнулся. — Все понятно. Хочется поскорей подняться наверх и вскрыть его, так?»
Она кивнула с признательностью и подумала: «Догадывается ли он — наверно, да, он меня уже хорошо понимает — о моих сомнениях?» Сару преследовал образ матери — смятенной, забывавшейся, укладывающей в сверток грошовые безделушки…
— Верно, — сказала она, — именно этого мне и хочется, Ричард.
Услышав его ответ, она убедилась — Фарли ее опасения понимает. Сложив толстые губы в простоватую улыбку, он пожал плечами и произнес: «Да вы не волнуйтесь. Если в свертке окажется хлам, я не зареву. Как бы вы ни думали, я считаю, вам не за что меня благодарить. Даже за бензин на поездку в Лиссабон». Он коснулся ее щеки костяшками пальцев — так добрый дядюшка стремится развеять глупенькие страхи маленькой племянницы. Потом отвернулся, пошел на кухню и на ходу бросил: «Спокойной ночи. Приятных снов».
Груз переживаний затуманил Саре глаза на пути вверх по широкой лестнице, ведшей к портрету матери, который теперь скрывался в глубокой тени — свет горел только у входной двери.
В спальне Сара зажгла все лампы и села за маленький письменный стол у окна. Взяв дрожащими руками маникюрные ножницы, она перерезала веревки и липкую ленту на свертке. Из него выпали два других, завернутые в мягкое белое полотно. Один — длинный и плоский, второй — прямоугольный и легче первого. А между ними лежал белый незапечатанный и неподписанный конверт. Руки Сары дрожали по-прежнему, когда она вынула оттуда сложенный вчетверо лист писчей бумаги. Развернув его, увидела вверху герб виллы Лобита и сразу узнала мелкий аккуратный старомодный почерк матери. Документ, составленный, судя по дате, за неделю до ее смерти, гласил:
"О содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан… "
Сара помнила отца Ансольдо. Фабрина сказала, что он умер.
«… а также сеньорите Мелине Монтес, моей личной служанке, которую я обязываю передать его в полное и безраздельное владение моей дочери Саре Брантон».
Документ подписала мать, заверили отец Ансольдо и Мелина, расписавшаяся по-девичьи. Ниже был еще абзац, который мать добавила, видимо, когда свидетели ушли:
«Сара, доченька моя, если это письмо попадет тебе в руки, поставь за меня свечу и помолись за спасение моей души и искупление многочисленных грехов».
Сара так растрогалась, что тотчас упала на колени, преклонила голову и стала молиться за мать, хотя и сама не вела праведную жизнь. Не скоро нашла она силы вернуться за столик к двум оставшимся сверткам. Тем временем взошла луна, в придорожных каштанах запел свежий ветер. Сара сидела в спальне и так же, как когда-то мать, смотрела на умытый лунным светом мир за окном. Мать любила эту виллу и обязательно возвращалась сюда после скитаний… пожить без затей и, как теперь понимала дочь, попытаться обрести покой и надежду — ей всегда их очень не хватало.
Сара медленно сняла полотно с длинного свертка. Обнажился узкий сафьяновый футляр. Она открыла его, и у нее зарябило в глазах — так засверкало его содержимое в мягком свете настольной лампы. Казалось, на волю вырвалась сама красота, столь долго томившаяся под крышкой футляра. Сара сразу узнала пояс матери, тот, с портрета на лестнице, хотя наяву видела его впервые.
Она вынула пояс из футляра, разложила на руках. Он состоял из крупных прямоугольных расписанных эмалью золотых звеньев, усыпанных алмазами и изумрудами. Пряжку, окаймленную мелкими сапфирами, с каждой стороны поддерживал пухлый купидон, а сама она представляла собой большой овальный медальон с изображением поднимавшейся из моря Венеры. По нижней кромке шли слова, написанные по-латыни: «Победит добродетель». Несколько минут Сара сидела как зачарованная, глаз не могла оторвать от пояса, чувствуя, как его вес оттягивает пальцы, поворачивала то одно звено, то другое, наслаждаясь игрой света на камнях. И наполняла ее великая радость — не только от созерцания красоты, но и от сознания, что такой пояс стоит много денег.
Наконец Сара заметила белую карточку на дне футляра. Отложив пояс, взяла ее. Вновь почерк матери, те же выцветшие чернила, что и в письме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33