— Верно, — ответил Кэслейк, — я с детства знал, кем буду. — Он вновь сжал пистолет в руке. Женщина, что выгуливала собаку, вернулась и теперь уговаривала ее залезть в машину. Вдруг в памяти у Кэслейка всплыла Джоун. Когда он вернется, она только взглянет на него и сразу поймет, — да или нет. А вскоре и остальные сослуживцы узнают правду… Да, в мире любят победителей.
Женщина с собакой уехала. Фарли все болтал, часы на приборной доске показывали без десяти пять.
Глава десятая
Было почти восемь вечера, но сумерки еще не сгустились. Куинт стоял у окна в кабинете Кэслейка. Вечернее небо приобрело цвет грязного гусиного яйца. Куинт услышал, как Кэслейк закуривает у него за спиной. Курил он очень редко. Главный вопрос задавать не стоило — все было ясно и так. Мужчины просто взглянули друг другу в глаза, и старший увидел в них то, что часто замечал и раньше, у других молодых сотрудников. Такое от людей вроде Куинта не скроешь. Несколько минут назад Кэслейк постучал по синей замшевой книжке на столе и сказал: «Вот он».
— Хорошо. — Лишь одно это слетело с губ Куинта до того, как он подошел к окну. Но сейчас, не поворачиваясь, добавил: — Может, он нам еще и пригодится.
Куинт видел, как пеликан на пруду высоко задрал клюв и хлопал громоздкими крыльями. За деревьями светилось окнами Министерство иностранных дел. Гибель Беллмастера его работу не нарушит. Там к смертям и трагедиям привыкли. Авантюризм, кровопускание, защита империи — им все едино. Империи больше нет, но защищать страну по-прежнему надо, а потому нужны и люди, готовые жертвовать собой ради блага большинства. И Куинт как бы про себя, а на самом деле для Кэслей-ка — его нужно было утешить во что бы то ни стало — произнес: «Брантона мы не тронем. Впрочем, как знать… возможно, он нам еще и пригодится, несмотря на преклонные годы. Кстати, запись его встречи с Беллмастером вам стоит послушать. Он потешил себя от души. И обрадуется еще больше, когда вынесут заключение о „самоубийстве“. Однако выиграл в конце концов все-таки Беллмастер. Он избежал разоблачения. — Куинт повернулся лицом к Кэслейку: — Как у вас на душе?»
— Кошки скребут.
— Спервоначала так чувствует себя каждый. Хотя ваш случай особенный. Если бы этот старый дурак Гедди подоспел вовремя, вы бы так и не узнали правду о себе. Остались бы в неведении. Но ненадолго. Рано или поздно вы вновь оказались бы на том же распутье. Однако сегодня лезть в дебри ни к чему. Свой путь вы уже избрали. Давайте спокойно обсудим его завтра… или когда-нибудь при случае. Возьмите-ка выходной, проведите его с хорошими друзьями, развейтесь…
— Да, пожалуй.
— Вот славно.
Куинт подошел к Кэслейку, сочувственно тронул его за плечо и сказал: «А река все течет и течет под мостом в Барнстапле. Словом, что бы мы ни делали, какими мы ни были, солнце по-прежнему кружит над миром, который Бог сотворил, а человек обесчестил».
Куинт ушел, а Кэслейк сел за стол и понял — он уже не тот, каким сидел здесь еще вчера. Кэслейк узнал правду о себе, и это искалечило ему душу. Распахнулась дверь, вошла Джоун. Она тихонько притворила дверь за собой, стала у порога, взглянула на него с непроницаемым лицом. Они посмотрели друг другу в глаза, потом Кэслейк спросил: «Что, заметно?»
Она кивнула: «Да, как и у всех первое время. Независимо от того, смогли они или нет».
— А я, по-твоему, смог?
Она подошла ближе, уселась на край стола, и внезапно он понял — они стали друг другу родней.
— Смог, — ответила Джоун.
— Ты радуешься или сожалеешь?
— Ни то, ни другое. Я оставляю чувства дома.
Кэслейк поднялся, нежно провел рукой по ее щеке и предложил: «Тогда, может, пойдем к тебе и там все выясним?»
— С радостью. — Она взяла его руки и поцеловала их. Он тем временем тронул губами ее лоб и вдруг с сухим смешком сказал:
— Сейчас я задам глупый вопрос. Можно у тебя вымыться?
Джоун встала, но его руки не выпустила: «Конечно. И знай — ты не первый спрашиваешь меня об этом».
Он улыбнулся: «Что ж, душевным здоровьем и жизнью мы рискуем здесь все одинаково».
Гедди сидел у себя в кабинете за натертым до блеска письменным столом. Домоправительница давно ушла к себе. Он редко пил по вечерам, но сейчас перед ним стоял серебряный поднос с хрустальным графином. После ужина он заботливо наполнил графин коллекционным «Шато Марго», которое, как выяснилось после нескольких глотков, уже начало стареть, однако по-прежнему медом разливалось по жилам, изгоняло из головы остатки тревожных мыслей. Держа бокал в руке, он развалился в кресле, уставясь на бронзовую лошадку из Тайваня. «В старые времена, — подумал он, — отец из Челтнема в Пейнсуик добирался на шарабане быстрее, чем я сегодня на машине. Кругом объезды, заторы, обогнать не дают, машины плетутся еле-еле».
А когда он наконец достиг ответвления к Маяку, навстречу уже спешил автомобиль Кэслейка. Дорога была узкая, пришлось свернуть на обочину. Они остановились друг против друга, опустили окна. Едва Гедди начал объяснять, зачем приехал, Кэслейк грубо оборвал его, приказал немедленно возвращаться. Вводить Гедди в курс дела не стал, лишь буркнул: «Делайте, что вам говорят!» — и укатил. «Что ж, — Гедди пригубил кларе, — я и вернулся. Сказалась воспитанная проведенными в Клетке годами привычка подчиняться приказам. Да и бессмысленно было ехать дальше. Там уже или нельзя было ничего исправить, или не стоило возбуждать любопытство Фарли своим появлением». Гедди так ничего и не узнал, не услышал и ничего не попытался выяснить. Плохие вести подождут, хорошие же рано или поздно придут сами. А пока остается лишь молиться, вот только веру в молитвы он давно потерял, хотя видимость ее соблюдал — в церковь ходил исправно. Жизнь дает ответы на все вопросы, но всегда с опозданием. Или у Кэслейка нервы не выдержали и Фарли остался жив, или — Кэслейк не похож на размазню — парень погиб. Третьего не дано. Тут не Страна чудес, где «что есть, то есть, что должно быть, тому не миновать, а чего нет, того не будет. Такова логика». Впрочем… в Клетке рассуждают почти так же.
Он выпил еще вина, взглянул на фотографию на каминной полке, где был снят мальчишкой в соломенной шляпе. "Детство, отрочество, юность, — вздохнул он, — а потом — стоп… Черт, от кларе мысли путаются. Верно говорят: «Увидеть Неаполь и умереть». Там он и умер, много-много лет назад.
Десять вечера. После ужина это у Брантона уже четвертая рюмка виски. Да и не ужинал он почти. Выпивка утешает, если понимаешь — надо оставаться трезвым. Открылась дверь, вошла Долли. Плюхнулась в кресло напротив, схватила рюмку полковника, залпом выпила.
— Полегче, старушка, — вяло предостерег он.
— Еще!
Он налил ей из бутылки, а сам пошел за новой рюмкой, подумал: «Слава Богу, что есть виски. Утешает лучше любого священника» — и спросил: «Как она?»
— А как ты считаешь? Как на ее месте чувствовала бы себя любая другая? Доктор пока оглушил ее снотворным. Но рано или поздно наступит утро, она проснется и поймет — Ричарда больше нет. Господи, за что ей все это?
— Не спрашивай, старушка. Ни у меня, ни у Него. Бог молчит. Наверно, считает, так лучше. Мы еще не выросли, чтобы научиться понимать его. Я не раз видел, как гибли лучшие парни. Праведники. А злодеи выживали. Странный жребий, скажу я вам. Но все на места поставит время. Ведь жизнь больше всего похожа на реку, что вышла из берегов. Она все превозмогает. Года через три-четыре Сара вновь встретит хорошего парня. Сердце — не камень. Оно заживает.
Долли взглянула на него со слезами в глазах и простонала: «О Боже, Джимми, я забыла запереть кур».
— Не беспокойся. Я сам это сделаю. А ты иди поспи. И не забудь выпить пару таблеток.
Спускаясь по тропинке к курятнику, Брантон услышал вдали лисий лай. «Должно быть, лисята родились, — мелькнула мысль, — есть просят». Между туч мелькнул узкий серп умирающего месяца. Возясь с задвижкой на забранной сеткой двери, полковник подумал: «Ничего я в мире не понимаю и готов спорить — не понимает никто. Никто на всем свете, черт побери!»
Лисица залаяла вновь. От сильного вечернего ливня трава была сырая, и вскоре шлепанцы полковника промокли насквозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33