Трупы любят его», – сказал мне Мюс. Хамре помолчал со значением. – Теперь я понимаю, что он имел в виду.
– Он меня не любит, – ответил я. – Мы встречались однажды у одного трупа, и я нашел ему убийцу. И после этогоон почему-то стал любить меня меньше.
Хамре остановился, но люди позади нас продолжали идти и натолкнулись на нас. Один из них выругался.
– Идите дальше, – сказал Хамре.
– Домик расположен на самом верху, – добавил я.
Хамре и я стояли рядом.
– Я полицейский, Веум, – сказал Хамре с нажимом. – Я уголовный следователь. Моя жизнь наполнена страданиями и бедами других людей. Людей, убивающих друг друга из-за бутылки пива, из-за пятидесяти крон, лежащих в сейфе вместе со старыми шахматными журналами, или из-за того, что кто-то спит не с тем, с кем следует. Или из-за других весьма тривиальных причин. Триста дней в году я расследую воровство, изнасилование, драки и другие более или менее тяжкие преступления, а на триста первый является кто-то и преподносит мне труп, и я с помощью пяти десятков других людей, делающих никому не видную работу, пытаюсь выяснить, кто убийца. Я не жду, что меня наградят за это медалью. Медали получают шефы полиции, министры юстиции и судьи. Следователи по уголовным делам чаще всего получают язву желудка. Я не жду ни похвальных грамот, ни почетных ленточек, ни чего-либо иного в этом роде. Я не жду даже простой похвалы. Но труп для меня вещь серьезная. С трупами не играют, трупы не падают с потолка, когда ты, задумавшись, сидишь в конторе.
– Но, послушай…
– Замолчи, Веум. Я произношу свои речи один раз и конспектов не оставляю. Мне в высшей степени наплевать, как ты зарабатываешь свои деньги, чтобы оплачивать квартиру, содержать автомобиль, покупать спиртное и хлеб насущный. Меня не интересует, кого из неверных супругов ты выслеживаешь и как ревностно ты выполняешь подобные задания. Я просто хочу сказать тебе одну вещь. Держись подальше от трупов. У меня большое желание посадить тебя за решетку прямо сейчас, еще до того, как выяснятся все детали этого дела.
– Но не можешь же ты сажать всех, кого подозреваешь, Хамре?
– Я могу посадить тебя,и этого вполне достаточно.
Он вдруг показался мне очень уставшим.
– Послушай, Веум, я ничего не имею против тебя лично.
Сам по себе ты хороший парень. При других обстоятельствах я готов был бы выпить с тобой пивка, если бы после этого у меня не испортилась репутация на работе. Я прошу тебя об одном одолжении: ничего не предпринимай, не копайся в этом деле. Не надо больше трупов, не ищи их. Хорошо?
– Ну, – пожал я плечами, – я попробую.
– Сделай это, пожалуйста, – произнес он сквозь плотно сжатые зубы и двинулся впереди меня к домику. Я поплелся за ним.
Я стоял у домика и ждал вместе с молоденьким полицейским, лицо у которого выглядело так, будто кто-то утрамбовал его сапогами. Оно было плоским, четырехугольным, как почтовая марка. Рот сжат, под ним волнами двигались желваки. Нам не о чем было друг с другом разговаривать.
Я решил думать о чем-нибудь приятном. Я подумал о Сольвейг Мангер. Чем она сейчас занимается? Сидит в освещенной комнате с книгой на коленях, протянув ноги на стул, и глядит прямо перед собой? А ее муж, наверное, сидит на другом стуле с новой биографией Хемингуэя в руках? А может, у стены стоит телевизор, а они сидят, освещенные светом экрана, и смотрят на чью-то чужую жизнь, проходящую перед ними? Теперь они не одни. Они больше никогда не будут одни. В комнате с ними всегда будет еще один человек – человек, который умер.
Да, ничего веселенького я не вспомнил.
Пригнувшись, из домика вышел Хамре. Он мрачно посмотрел на меня, лучше сказать, сквозь меня и проговорил:
– Они почему-то всегда не слишком красивы.
Никто не ответил.
Один за другим из домика выходили полицейские. Все были потрясены и молчали. Так обычно бывает сначала. Никто не знает, что сказать, никому не хочется делать то, что необходимо.
Хамре посмотрел на меня.
– Ты ничего не трогал? – безразличным тоном спросил он. – Все осталось как было?
– Да. Там не было никакого оружия, – кивнул я.
– Вот именно. И ты никого не заметил, когда поднимался сюда?
– Нет, ни единой живой души.
– Пожалуйста, прибереги свой юмор для другого Раза, Веум.
– А это вовсе не…
– Да, да, да, – махнул он рукой. – А зачем ты, собственно, сюда пришел?
– Я хотел поговорить с ним, – кивнул я в сторону домика.
– О чем?
Я сделал шаг вперед.
– Посмотри на мое лицо. Оно никогда не отличалось особой привлекательностью, но ты, наверное, заметил, что с ним что-то случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз?
– Это неизбежно. Я хочу сказать, что этого нельзя не заметить.
– Это было неизбежно для Джокера и его компании – я хочу сказать, повстречаться со мной.
Пауза.
Внизу на дороге остановились еще два автомобиля, и еще несколько человек направилось сюда через лес.
Четверо полицейских смотрели на меня.
– Ты сказал, что ему и тебе кое о чем надо было поговорить, что-то обсудить? – спросил Хамре.
– Да, но я…
– Не делай из нас идиотов, Веум, – перебил Хамре. – Мы знаем, что не ты его убил. Мы ведь не считаем тебя идиотом.
– Ты, Веум, известен как человек, который не убивает, но может ударить так, что человек теряет сознание, – сказал один из полицейских.
Я повернулся к нему и стал внимательно его разглядывать. Я никогда не видел его раньше, а то я бы его запомнил. Лицо его было покрыто веснушками горчичного цвета, а волосы, торчавшие под фуражкой, имели тот особый желто-рыжий оттенок, который напоминает выжженную солнцем траву.
– Я не понял, как твоя фамилия, – сказал я.
– Исаксен, – ответил он, – Педер…
Этот голос лучше всего было сразу позабыть, как последнюю фразу из плохой книги.
– Хватит вам, – сказал Хамре с раздражением и отошел к вновь прибывшим.
Я стоял и поглядывал на Педера Исаксена. Он тоже смотрел на меня жесткими глазами. Еще один из тех,кто не любит меня. Добро пожаловать! Набирается целый клуб. Ты не будешь чувствовать себя одиноко, Исаксен.
Я повернулся и сказал в спину Хамре:
– Я вам тут еще нужен?
Хамре повернулся с полураскрытым ртом и поднял палец к моему лицу.
– Ты останешься здесь, Веум. Ты не сдвинешься ни на метр. И не произнесешь ни одного слова.– – И он снова отвернулся.
Я ничего не ответил. Подошел к дереву, спиной привалился к стволу, достал мятный леденец и постарался выглядеть человеком, потерявшим интерес к жизни.
48
Через некоторое время подошло еще несколько полицейских, и уже не было оснований жаловаться на отсутствие активности. Люди приходили, становились в дверном проеме, заглядывали внутрь и потом распрямлялись с застывшими лицами. Кое-кто исчезал внутри домика, задерживался там на несколько минут и выходил. Что они делали там внутри, я мог только догадываться и фантазировать. Но когда мне скучно, моя фантазия, к сожалению, становится довольно грязной.
Никто со мной не разговаривал. Я стал как бы частью дерева, у которого стоял. Один раз Хамре появился из проема, озабоченно поглядел мимо меня на жилые дома и сказал своим коллегам:
– Нам придется очень многих допросить.
Пока я так стоял, я попробовал представить, как все это произошло. Наверное, у Джокера была здесь назначена с кем-то встреча. Они вошли внутрь, чтобы побеседовать. Потом поспорили о чем-то, и кто-нибудь из них выхватил нож. Это мог сделать либо Джокер, либо тот, кто с ним был. Из-за этого ножа они и подрались, и Джокер оказался побежденным.
Как легко все получилось. Но это было лишь предположение, поскольку я не мог ничего знать о том, кто был здесь с Джокером. Я не знал и того, имело ли это убийство какую-то связь со смертью Юнаса Андресена.
Существовал один человек, с которым я хотел бы поговорить до того, как это сделает Якоб Э. Хамре.
Но Якоб Э. Хамре сказал, чтобы я ждал здесь и не двигался. Однако он же сказал, чтобы я не произносил ни слова, так что, может, он не заметит, если я исчезну. В первый момент хотя бы.
В том, что он вообще это заметит,я не сомневался. Единственным аргументом моей защиты могло быть только одно: я должен был найти убийцу.
Я стоял и следил глазами за полицейскими. Скоро Хамре должен был освободиться и отдать место преступления в распоряжение технических работников, с тем чтобы заняться самим следствием – всей этой рутиной с бесконечными допросами.
Полицейские уже истоптали затейливым узором всю землю вокруг домика. Они стояли теперь маленькими группками и разговаривали. Никто на меня не смотрел.
Я пошевелился, сделал шаг от ствола и вернулся, став рядом с деревом. За деревом росли кусты с промежутком в одну-две ладони друг от друга. Если удастся прошмыгнуть между ними, то меня очень скоро скроет темнота.
Я оперся плечом о дерево и начал медленно двигаться вокруг ствола, чтобы спрятаться за ним.
Хамре вышел из домика. Он постоял в дверном проеме, и я заметил, что он бросил взгляд в мою сторону, а я притворился, будто не вижу его. Краем глаза я следил, как он рукой подзывает к себе кого-то из технических работников. Он сказал ему что-то и вместе с ним исчез в домике.
Я скользнул за дерево, боком пробрался сквозь кусты, быстро и неслышно прошел 10 – 15 метров и прибавил шагу.
Затаив дыхание от напряжения, я ждал, что меня кто-то окликнет. Но никто не крикнул. Я еще поднажал. Ветви деревьев хлестали мне в лицо, веточки хрустели под ногами. Но никто не звал меня.
Уже на асфальте внизу я сбавил скорость и сделал вид, будто я случайный прохожий. Но я сам чувствовал, что у меня неестественная походка и учащенное дыхание, так что вряд ли меня можно было принять за человека, совершающего ежевечерние прогулки в одиночестве.
Я быстро подошел к домам-башням. Вошел в нужный мне подъезд и, никого не встретив, направился к лифту. Я нажал кнопку двенадцатого этажа. Лифт двинулся вверх. Как чайка, взмывал он от этажа к этажу: первый, второй, третий… Я думал о Венке Андресен: точно так же и она стояла в лифте, только в другом доме. Четвертый, пятый, шестой. Юнас Андресен тоже ездил в таком лифте, когда жил здесь, до тех пор пока перед ним не захлопнулись двери всех лифтов. Седьмой, восьмой, девятый… Я подумал о Сольвейг Мангер. Я размышлял, бывала ли она когда-нибудь в лифте, похожем на этот. Но я не додумал эту мысль до конца, потому что между девятым и десятым этажами лифт остановился и сразу погас свет. Стало совсем темно.
Но страшнее всего было не то, что лифт остановился, и не то, что стало темно. Самым страшным было то, что примерно через минуту после того, как остановился лифт и погас свет, кабина начала снова двигаться, не равномерно, как прежде, а рывками. Казалось, что кто-то забрался в машинное отделение и при помощи ручной лебедки, которой пользуются, когда нет тока, медленно, но верно подтаскивал меня к себе. Кто-то неизвестный, кто уже однажды убил.
49
Когда застреваешь в лифте и выключается свет, становится по-настоящему темно. Над тобой нет неба, нет бледных звезд, нет луны за горизонтом, создающей иллюзию светлого неба. Нет хотя бы отдаленного электрического освещения, ни четырехугольного окошечка, к которому хочется прильнуть, ни туристского костра в долине. Нет ничего. Ты – в центре тьмы, и если ты вытянешь руку вперед, то почувствуешь, что тьма эта твердая и металлическая и она плотно-плотно окружает тебя.
Если ты заперт в лифте, но свет горит, у тебя есть хоть какая-то уверенность, он светит тебе и приносит утешение. Но когда ты заперт в лифте и кругом темно, уверенность пропадает. Тебе кажется, что лифт, как живое существо, сжимается вокруг тебя и что ты будешь раздавлен лифтом – это лишь вопрос времени.
В первую минуту, когда лифт остановился, я почувствовал страх – откровенный, ничем не прикрытый страх. Это был такой страх, который крепко в тебя вцепляется и заставляет дрожать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Он меня не любит, – ответил я. – Мы встречались однажды у одного трупа, и я нашел ему убийцу. И после этогоон почему-то стал любить меня меньше.
Хамре остановился, но люди позади нас продолжали идти и натолкнулись на нас. Один из них выругался.
– Идите дальше, – сказал Хамре.
– Домик расположен на самом верху, – добавил я.
Хамре и я стояли рядом.
– Я полицейский, Веум, – сказал Хамре с нажимом. – Я уголовный следователь. Моя жизнь наполнена страданиями и бедами других людей. Людей, убивающих друг друга из-за бутылки пива, из-за пятидесяти крон, лежащих в сейфе вместе со старыми шахматными журналами, или из-за того, что кто-то спит не с тем, с кем следует. Или из-за других весьма тривиальных причин. Триста дней в году я расследую воровство, изнасилование, драки и другие более или менее тяжкие преступления, а на триста первый является кто-то и преподносит мне труп, и я с помощью пяти десятков других людей, делающих никому не видную работу, пытаюсь выяснить, кто убийца. Я не жду, что меня наградят за это медалью. Медали получают шефы полиции, министры юстиции и судьи. Следователи по уголовным делам чаще всего получают язву желудка. Я не жду ни похвальных грамот, ни почетных ленточек, ни чего-либо иного в этом роде. Я не жду даже простой похвалы. Но труп для меня вещь серьезная. С трупами не играют, трупы не падают с потолка, когда ты, задумавшись, сидишь в конторе.
– Но, послушай…
– Замолчи, Веум. Я произношу свои речи один раз и конспектов не оставляю. Мне в высшей степени наплевать, как ты зарабатываешь свои деньги, чтобы оплачивать квартиру, содержать автомобиль, покупать спиртное и хлеб насущный. Меня не интересует, кого из неверных супругов ты выслеживаешь и как ревностно ты выполняешь подобные задания. Я просто хочу сказать тебе одну вещь. Держись подальше от трупов. У меня большое желание посадить тебя за решетку прямо сейчас, еще до того, как выяснятся все детали этого дела.
– Но не можешь же ты сажать всех, кого подозреваешь, Хамре?
– Я могу посадить тебя,и этого вполне достаточно.
Он вдруг показался мне очень уставшим.
– Послушай, Веум, я ничего не имею против тебя лично.
Сам по себе ты хороший парень. При других обстоятельствах я готов был бы выпить с тобой пивка, если бы после этого у меня не испортилась репутация на работе. Я прошу тебя об одном одолжении: ничего не предпринимай, не копайся в этом деле. Не надо больше трупов, не ищи их. Хорошо?
– Ну, – пожал я плечами, – я попробую.
– Сделай это, пожалуйста, – произнес он сквозь плотно сжатые зубы и двинулся впереди меня к домику. Я поплелся за ним.
Я стоял у домика и ждал вместе с молоденьким полицейским, лицо у которого выглядело так, будто кто-то утрамбовал его сапогами. Оно было плоским, четырехугольным, как почтовая марка. Рот сжат, под ним волнами двигались желваки. Нам не о чем было друг с другом разговаривать.
Я решил думать о чем-нибудь приятном. Я подумал о Сольвейг Мангер. Чем она сейчас занимается? Сидит в освещенной комнате с книгой на коленях, протянув ноги на стул, и глядит прямо перед собой? А ее муж, наверное, сидит на другом стуле с новой биографией Хемингуэя в руках? А может, у стены стоит телевизор, а они сидят, освещенные светом экрана, и смотрят на чью-то чужую жизнь, проходящую перед ними? Теперь они не одни. Они больше никогда не будут одни. В комнате с ними всегда будет еще один человек – человек, который умер.
Да, ничего веселенького я не вспомнил.
Пригнувшись, из домика вышел Хамре. Он мрачно посмотрел на меня, лучше сказать, сквозь меня и проговорил:
– Они почему-то всегда не слишком красивы.
Никто не ответил.
Один за другим из домика выходили полицейские. Все были потрясены и молчали. Так обычно бывает сначала. Никто не знает, что сказать, никому не хочется делать то, что необходимо.
Хамре посмотрел на меня.
– Ты ничего не трогал? – безразличным тоном спросил он. – Все осталось как было?
– Да. Там не было никакого оружия, – кивнул я.
– Вот именно. И ты никого не заметил, когда поднимался сюда?
– Нет, ни единой живой души.
– Пожалуйста, прибереги свой юмор для другого Раза, Веум.
– А это вовсе не…
– Да, да, да, – махнул он рукой. – А зачем ты, собственно, сюда пришел?
– Я хотел поговорить с ним, – кивнул я в сторону домика.
– О чем?
Я сделал шаг вперед.
– Посмотри на мое лицо. Оно никогда не отличалось особой привлекательностью, но ты, наверное, заметил, что с ним что-то случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз?
– Это неизбежно. Я хочу сказать, что этого нельзя не заметить.
– Это было неизбежно для Джокера и его компании – я хочу сказать, повстречаться со мной.
Пауза.
Внизу на дороге остановились еще два автомобиля, и еще несколько человек направилось сюда через лес.
Четверо полицейских смотрели на меня.
– Ты сказал, что ему и тебе кое о чем надо было поговорить, что-то обсудить? – спросил Хамре.
– Да, но я…
– Не делай из нас идиотов, Веум, – перебил Хамре. – Мы знаем, что не ты его убил. Мы ведь не считаем тебя идиотом.
– Ты, Веум, известен как человек, который не убивает, но может ударить так, что человек теряет сознание, – сказал один из полицейских.
Я повернулся к нему и стал внимательно его разглядывать. Я никогда не видел его раньше, а то я бы его запомнил. Лицо его было покрыто веснушками горчичного цвета, а волосы, торчавшие под фуражкой, имели тот особый желто-рыжий оттенок, который напоминает выжженную солнцем траву.
– Я не понял, как твоя фамилия, – сказал я.
– Исаксен, – ответил он, – Педер…
Этот голос лучше всего было сразу позабыть, как последнюю фразу из плохой книги.
– Хватит вам, – сказал Хамре с раздражением и отошел к вновь прибывшим.
Я стоял и поглядывал на Педера Исаксена. Он тоже смотрел на меня жесткими глазами. Еще один из тех,кто не любит меня. Добро пожаловать! Набирается целый клуб. Ты не будешь чувствовать себя одиноко, Исаксен.
Я повернулся и сказал в спину Хамре:
– Я вам тут еще нужен?
Хамре повернулся с полураскрытым ртом и поднял палец к моему лицу.
– Ты останешься здесь, Веум. Ты не сдвинешься ни на метр. И не произнесешь ни одного слова.– – И он снова отвернулся.
Я ничего не ответил. Подошел к дереву, спиной привалился к стволу, достал мятный леденец и постарался выглядеть человеком, потерявшим интерес к жизни.
48
Через некоторое время подошло еще несколько полицейских, и уже не было оснований жаловаться на отсутствие активности. Люди приходили, становились в дверном проеме, заглядывали внутрь и потом распрямлялись с застывшими лицами. Кое-кто исчезал внутри домика, задерживался там на несколько минут и выходил. Что они делали там внутри, я мог только догадываться и фантазировать. Но когда мне скучно, моя фантазия, к сожалению, становится довольно грязной.
Никто со мной не разговаривал. Я стал как бы частью дерева, у которого стоял. Один раз Хамре появился из проема, озабоченно поглядел мимо меня на жилые дома и сказал своим коллегам:
– Нам придется очень многих допросить.
Пока я так стоял, я попробовал представить, как все это произошло. Наверное, у Джокера была здесь назначена с кем-то встреча. Они вошли внутрь, чтобы побеседовать. Потом поспорили о чем-то, и кто-нибудь из них выхватил нож. Это мог сделать либо Джокер, либо тот, кто с ним был. Из-за этого ножа они и подрались, и Джокер оказался побежденным.
Как легко все получилось. Но это было лишь предположение, поскольку я не мог ничего знать о том, кто был здесь с Джокером. Я не знал и того, имело ли это убийство какую-то связь со смертью Юнаса Андресена.
Существовал один человек, с которым я хотел бы поговорить до того, как это сделает Якоб Э. Хамре.
Но Якоб Э. Хамре сказал, чтобы я ждал здесь и не двигался. Однако он же сказал, чтобы я не произносил ни слова, так что, может, он не заметит, если я исчезну. В первый момент хотя бы.
В том, что он вообще это заметит,я не сомневался. Единственным аргументом моей защиты могло быть только одно: я должен был найти убийцу.
Я стоял и следил глазами за полицейскими. Скоро Хамре должен был освободиться и отдать место преступления в распоряжение технических работников, с тем чтобы заняться самим следствием – всей этой рутиной с бесконечными допросами.
Полицейские уже истоптали затейливым узором всю землю вокруг домика. Они стояли теперь маленькими группками и разговаривали. Никто на меня не смотрел.
Я пошевелился, сделал шаг от ствола и вернулся, став рядом с деревом. За деревом росли кусты с промежутком в одну-две ладони друг от друга. Если удастся прошмыгнуть между ними, то меня очень скоро скроет темнота.
Я оперся плечом о дерево и начал медленно двигаться вокруг ствола, чтобы спрятаться за ним.
Хамре вышел из домика. Он постоял в дверном проеме, и я заметил, что он бросил взгляд в мою сторону, а я притворился, будто не вижу его. Краем глаза я следил, как он рукой подзывает к себе кого-то из технических работников. Он сказал ему что-то и вместе с ним исчез в домике.
Я скользнул за дерево, боком пробрался сквозь кусты, быстро и неслышно прошел 10 – 15 метров и прибавил шагу.
Затаив дыхание от напряжения, я ждал, что меня кто-то окликнет. Но никто не крикнул. Я еще поднажал. Ветви деревьев хлестали мне в лицо, веточки хрустели под ногами. Но никто не звал меня.
Уже на асфальте внизу я сбавил скорость и сделал вид, будто я случайный прохожий. Но я сам чувствовал, что у меня неестественная походка и учащенное дыхание, так что вряд ли меня можно было принять за человека, совершающего ежевечерние прогулки в одиночестве.
Я быстро подошел к домам-башням. Вошел в нужный мне подъезд и, никого не встретив, направился к лифту. Я нажал кнопку двенадцатого этажа. Лифт двинулся вверх. Как чайка, взмывал он от этажа к этажу: первый, второй, третий… Я думал о Венке Андресен: точно так же и она стояла в лифте, только в другом доме. Четвертый, пятый, шестой. Юнас Андресен тоже ездил в таком лифте, когда жил здесь, до тех пор пока перед ним не захлопнулись двери всех лифтов. Седьмой, восьмой, девятый… Я подумал о Сольвейг Мангер. Я размышлял, бывала ли она когда-нибудь в лифте, похожем на этот. Но я не додумал эту мысль до конца, потому что между девятым и десятым этажами лифт остановился и сразу погас свет. Стало совсем темно.
Но страшнее всего было не то, что лифт остановился, и не то, что стало темно. Самым страшным было то, что примерно через минуту после того, как остановился лифт и погас свет, кабина начала снова двигаться, не равномерно, как прежде, а рывками. Казалось, что кто-то забрался в машинное отделение и при помощи ручной лебедки, которой пользуются, когда нет тока, медленно, но верно подтаскивал меня к себе. Кто-то неизвестный, кто уже однажды убил.
49
Когда застреваешь в лифте и выключается свет, становится по-настоящему темно. Над тобой нет неба, нет бледных звезд, нет луны за горизонтом, создающей иллюзию светлого неба. Нет хотя бы отдаленного электрического освещения, ни четырехугольного окошечка, к которому хочется прильнуть, ни туристского костра в долине. Нет ничего. Ты – в центре тьмы, и если ты вытянешь руку вперед, то почувствуешь, что тьма эта твердая и металлическая и она плотно-плотно окружает тебя.
Если ты заперт в лифте, но свет горит, у тебя есть хоть какая-то уверенность, он светит тебе и приносит утешение. Но когда ты заперт в лифте и кругом темно, уверенность пропадает. Тебе кажется, что лифт, как живое существо, сжимается вокруг тебя и что ты будешь раздавлен лифтом – это лишь вопрос времени.
В первую минуту, когда лифт остановился, я почувствовал страх – откровенный, ничем не прикрытый страх. Это был такой страх, который крепко в тебя вцепляется и заставляет дрожать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44