Работал только на поездах. Так что его подержали, подержали – и выпустили. Ведь в чем, конкретно, могли его обвинить? В краже чемодана? Но чемодан-то был давно уже возвращен… Словом, он освободился, раздобыл где-то пушку. И начал – по всему городу – искать Интеллигента. Ну, и нашел однажды… И наткнулся на милицейскую пулю.
– Милиционер что же, был вместе с Игорем?
– В том-то и суть. Ты, старик, в корень смотришь. Они вместе прогуливались. И уже это одно – подозрительно.
– Ты так считаешь? – неуверенно проговорил Портвейн. – А кстати, – кто же первым открыл стрельбу?
– Копыто… Но – какая разница?
– Кое-какая разница все же есть. Да и вообще, иногда бывает так, что обстоятельства складываются против человека. Это, как в игре. Раз уже пошла плохая карта – ничего не поделаешь… Одна неудача нагромождается на другую, и все идет прахом. Такие случаи я знаю.
– Ты это – об Игоре?
– А хотя бы и о нем! Ну, подумай сам: если бы он, действительно, был стукачом – как ты считаешь – разве стал бы он, так открыто, разгуливать по улицам с милиционером? Он же не пацан, не новичок. Да даже и новички так не делают.
– Ну, завел шарманку, – сердито сказал Малыш. – Эту песню я уже слышал. Ты прямо слово в слово повторяешь то, что мне говорили в Полтаве.
– Вот видишь – не я один!
– Ну, что ж. Зато у меня другое мнение. И я имею право предъявить ему свой счет… Имею или нет?
– Имеешь, – засмеялся Портвейн, – о чем разговор! Ясное дело, имеешь.
– Ну и лады, – сказал Малыш. – И хватит об этом! Он нахмурился и отвернулся от собеседника. Извлек из кармана пачку папирос. Встряхнул ее и выдернул одну папиросу зубами. Затем потянулся за угольком… И вдруг заметил, какой большой и дымный костер разгорелся за то время, пока они беседовали. Раньше он не обращал на это внимания – слишком был увлечён своими переживаниями.
Портвейн все время подбрасывал в огонь сыроватые смолистые сучья… И теперь над костром, над тайгою, поднялся, упираясь в небо, столб густого, черно-желтого дыма.
И Малыш вскричал с тревогой и раздражением: – Ты что, лысый черт, натворил? Нас же тут сразу могут засечь… А ну, давай-ка поубавим огня. Давай, давай, шевелись!
Они торопливо разворошили костер. Старательно стали втаптывать в грязь горящие головешки. Вскоре пламя опало, и дым расточился.
* * *
Пламя опало, и дым расточился. И произошло это вовремя, в самый раз!… Километрах в пяти отсюда, из чащи на прогалину, вышел капитан Самсонов. Он вышел, остановился передохнуть и внезапно заметил на севере темное, желтоватое, медленно тающее облачко.
«Что это там, – насторожился он, – костер, что ли? Но кто же может быть в той стороне и в такую пору?…»
В той стороне, капитан знал это, нормальных дорог, в сущности, не было. Там имелись лишь путанные, едва приметные тропы, вьющиеся в кустах, по болотным кочкам. Туда изредка захаживали туземные охотники… Но сейчас ведь был май – а эта пора не охотничья!
В апреле и мае начинают телиться самки оленей и лосей. И обзаводятся потомством разные ценные пушные звери. Трогать их в такую пору нельзя! Ну, а на перелетную птицу охота пока еще не начиналась… Он еще не пробил, не наступил – час Великого Птичьего Вторжения.
Хотя, конечно, он должен наступить очень скоро. Возможно – на будущей неделе… Капитан невольно запрокинул голову, озирая безоблачное, бездонное, вечереющее небо. Скоро там, в вышине, затрубят лебеди, потянутся гусиные косяки! В нем пробудился охотник… Но тут же он вспомнил о браконьерах, о всяких бродягах – и вновь посмотрел на север.
Странное темное облачко растаяло, смешалось с клубами поднимающегося тумана. И капитан подумал с усмешкой: наверное, мне просто померещилось… Старею я, что ли?
И больше уже не раздумывая, не медля, он пошагал в сторону якутского стойбища.
Он направлялся в стойбище для того, чтобы увидеть шамана – и потолковать с ним о культе Священных Камней.
* * *
А тем временем Малыш – приглушив костер и покончив с воспоминаниями – опять успокоился, повеселел. Он извлек из мешка початую бутылку с водкой, краюху хлеба и колбасу. И сказал, подмигивая Портвейну:
– Давай-ка рванем еще – для сугрева! Солнце садится, и ночь, я чую, будет холодной…
– Давай, – обрадовался Портвейн. – Дело святое…
Он подождал, покуда Малыш отхлебнет из горлышка. И нетерпеливо перехватил бутылку. Сделал добрый глоток. И еще один… Отдулся, утер ладонью рот. И затем:
– Ночь, это точно, будет скверная… Главное, эта сырость проклятая. Вот, в чем беда! Надо бы, старик, перебраться куда-нибудь в другое место.
– Куда?
Малыш на миг перестал жевать и удивленно уставился на товарища.
– Чем тебе здесь плохо! Ну, правильно, сырость… Да ведь тут кругом, куда ни глянь, сплошная слякоть, грязь. Одно слово – болота! Куда ж денешься? И потом, мы же – ненадолго. Тунгус придет за нами через четыре дня.
– За это время можно плесенью покрыться, – пробормотал, кривясь, Портвейн. – А вон на том холме, наверняка, сухо! И вообще, удобно – к шахте ближе.
– Слишком уж близко.
– Но ведь нам все равно надо будет там побывать. До шахты иначе ж не доберешься… Только – через этот холм!
– Ну, что ж. И побываем… Но ночевать там – нет. Нельзя. Опасно.
– А когда мы вообще-то начнем?…
– Да завтра… Хотя, постой. Завтра у нас какое число?
– Тринадцатое.
– Ох, эту цифру я не люблю, – поежился Малыш.
– Да и я тоже, – тоскливо проговорил Портвейн.
– Ну, вот видишь… Значит, подождем до послезавтра. Но послезавтра – это уж точно!
18. Старый шаман. Встреча с рябым якутом. Неожиданная находка… Странный свет на вершине холма.
Стойбище, куда направлялся Самсонов, было довольно большим. В нем помещалось одиннадцать низких, круглых юрт, четыре «тордоха» – это высокие шалаши, покрытые оленьими шкурами, – и две бревенчатых, свежесрубленных избушки. Здесь обитали якуты-оленеводы.
Минувшей осенью якуты прикочевали сюда вслед за своими стадами и, поначалу, думали, что – ненадолго… Но затем им понравилось тут. Они освоились, привыкли. И даже начали строиться. И временное это поселение, разрастаясь, постепенно стало превращаться в маленькую деревушку.
В этих местах, в низине, на краю огромного мохового болота, оказалось много хорошего корма для оленей. Да к пастухам было тоже не худо – вблизи от приисковых магазинов… В свою очередь и приисковая администрация выигрывала от такого соседства, приобретая по сходным ценам свежее мясо. В общем, все были тут довольны. И только старшему инспектору, капитану Самсонову, хватало волнений и хлопот!…
Теперь он шагал по узкой улочке стойбища и с любопытством поглядывал по сторонам… Через дорогу, вприпрыжку, перебегал мальчуган лет десяти. Самсонов остановил его, подозвал – и спросил, пригнувшись:
– Где тут живет Нюргун, а? Я что-то забыл… Давно уже здесь не был.
– Нюргун? – проговорил мальчуган, поблескивая раскосыми кофейными глазами. – Который?
– А разве их много?
– Есть молодой и старый. Вот я тоже, Нюргун!
– Мне другой нужен, – засмеялся Самсонов. – Старый…
– Тогда иди вон в тот тордох, видишь? У входа собаки грызутся… Шаман там.
– А почему ты его зовешь шаманом? – поинтересовался капитан, – он что, разве камлает?
– Не знаю, – отвел взгляд лукавый маленький якут. – Так его многие зовут. Может, просто – дразнят?
* * *
Войдя в тордох, капитан сходу окунулся в дымную, жаркую, душную полутьму.
И в этой полутьме раздался медленный скрипучий голос:
– О! Начальник! Ну, здравствуй.
Посреди шалаша стояла небольшая железная печка. На ней посвистывал закопченный чайник. Сквозь приоткрытую дверцу печки виднелись пылающие, ярко-оранжевые угли… А рядом – на медвежьей шкуре – восседал сухощавый старик. Отсветы огня лежали на скуластом его лице, освещали короткие, росшие по краям рта, усы и редкую седую бородку.
Самсонов тотчас же узнал старого Нюргуна. И приметил он еще одну фигуру – поодаль, в глубине… Глаза его уже привыкли к полутьме. И фигура эта показалась знакомой.
– Садись, начальник, – сказал Нюргун скрипучим своим голосом. – Сейчас чай пить будем.
Старик не спросил, зачем пришел сюда капитан (спрашивать об этом гостя не полагалось!), но он явно ждал объяснений… Однако Самсонов не спешил.
Кряхтя, уселся он на расстеленные шкуры. Скрестил ноги. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Потом выгреб из кармана горсть трубочного душистого табаку. И протянул хозяину:
– Угощайся!
– Ай, спасибо, – сказал Нюргун. – Хороший у тебя табачок. Сладкий. Медом пахнет. – И он деликатно взял с ладони Самсонова щепотку.
– А ты что же, Степан? – позвал капитан, вглядываясь в сумрак. – Ползи сюда! Подымим вместе!
И тогда в полосу света из-за печки выдвинулся человек с темным лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Это был известный браконьер по кличке Рябой.
В последний раз Самсонов виделся с ним два месяца назад – в связи с находкой пропавшего самолета. Свидание их было весьма необычным; этого браконьера, нарушителя закона, капитан впервые в тот раз не штрафовал, не наказывал, а наоборот – награждал денежной премией…
И сейчас, угощая его табачком, капитан проговорил с добродушной улыбочкой:
– Я думал, ты уже на Вилюй подался – пить, веселиться… Ты же стал знаменитостью! А ты опять здесь… Или может, – решил вступить в колхоз?
– Нет, начальник, – набивая дареным табаком трубку, ответил Рябой. – Колхоз – не для меня. Я ж не пастух, я охотник.
«Хищник ты, браконьер, – подумал Самсонов, – вот ты кто!… И интересно было бы узнать: что ты сейчас делаешь в стойбище? И что тебя связывает с шаманом?»
* * *
Потом они пили крепкий, густо заваренный, черного цвета чай. Пили неторопливо, отдувались и крякали, утирали взопревшие лбы. И изредка обменивались общими малозначащими фразами о погоде, о здоровье… Говорить за чаем о конкретных делах таежный этикет строжайше запрещал!
Но наконец-то, церемония чаепития окончилась. Рябой ушел. И Самсонов приступил к делу.
– Я интересуюсь древними якутскими обычаями, – придвигаясь к старику, сказал он, – а здесь ты, пожалуй, самый крупный знаток…
– Не знаю, – пробормотал Нюргун. – Спрашивай!
– Ты мне вот что скажи… Священный камень у вас, кажется, называется «Эхекеен», не так ли?
– Так, – наклонил голову Нюргун.
– Это в переводе означает: «камень-дедушка»?
– Да… Но что ты хочешь, начальник?
– Хочу узнать, сколько таких «дедушек» находится в нашем районе?
– Есть немножко…
– Но все же, сколько? Мне вот известно, что один камень стоит неподалеку от села Оленек. Два – в верховьях реки. И где-то еще один имеется… Где-то рядом… Или я, может, ошибаюсь?
– Нет, начальник, не ошибаешься, – проскрипел Нюргун.
Все это время он сидел ссутулившись, опустив низко голову. Но теперь вдруг распрямился. И остро, пристально посмотрел капитану в глаза.
– Еще один Эхекеен стоит на прииске, на скрещении дорог! И я знаю, о чем ты думал…
– О чем же?
– Ты думал: Нюргун не скажет… А раз не скажет, значит он хитрит. Значит, он там камлает. Но Нюргун давно уже не камлает. Ему скрывать нечего. Он честно работает в колхозе…
– Ну, ладно, ладно, успокойся, – сказал, несколько смутясь, капитан. – Ничего я такого не думал. Просто поинтересовался.
– А зачем поинтересовался-то? – строго спросил старик. – Почему расспрашиваешь? Потому что там, на перекрестке, недавно убили коменданта. Я об этом слышал. Мы все слышали… Кто-то убил – а ты виновных здесь ищешь. Ай, нехорошо, начальник! Здесь ты ничего не найдешь.
Вскоре капитан покинул тордох. Беседа не получилась – и терять дальше время было бессмысленно.
«Действительно – шаман, лесной колдун, – подумал, выйдя на улицу, Самсонов. – Все насквозь видит… И ведь он, пожалуй, прав! Здесь я вряд ли что-нибудь найду».
Сомнения такого рода одолевали Самсонова не впервые;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Милиционер что же, был вместе с Игорем?
– В том-то и суть. Ты, старик, в корень смотришь. Они вместе прогуливались. И уже это одно – подозрительно.
– Ты так считаешь? – неуверенно проговорил Портвейн. – А кстати, – кто же первым открыл стрельбу?
– Копыто… Но – какая разница?
– Кое-какая разница все же есть. Да и вообще, иногда бывает так, что обстоятельства складываются против человека. Это, как в игре. Раз уже пошла плохая карта – ничего не поделаешь… Одна неудача нагромождается на другую, и все идет прахом. Такие случаи я знаю.
– Ты это – об Игоре?
– А хотя бы и о нем! Ну, подумай сам: если бы он, действительно, был стукачом – как ты считаешь – разве стал бы он, так открыто, разгуливать по улицам с милиционером? Он же не пацан, не новичок. Да даже и новички так не делают.
– Ну, завел шарманку, – сердито сказал Малыш. – Эту песню я уже слышал. Ты прямо слово в слово повторяешь то, что мне говорили в Полтаве.
– Вот видишь – не я один!
– Ну, что ж. Зато у меня другое мнение. И я имею право предъявить ему свой счет… Имею или нет?
– Имеешь, – засмеялся Портвейн, – о чем разговор! Ясное дело, имеешь.
– Ну и лады, – сказал Малыш. – И хватит об этом! Он нахмурился и отвернулся от собеседника. Извлек из кармана пачку папирос. Встряхнул ее и выдернул одну папиросу зубами. Затем потянулся за угольком… И вдруг заметил, какой большой и дымный костер разгорелся за то время, пока они беседовали. Раньше он не обращал на это внимания – слишком был увлечён своими переживаниями.
Портвейн все время подбрасывал в огонь сыроватые смолистые сучья… И теперь над костром, над тайгою, поднялся, упираясь в небо, столб густого, черно-желтого дыма.
И Малыш вскричал с тревогой и раздражением: – Ты что, лысый черт, натворил? Нас же тут сразу могут засечь… А ну, давай-ка поубавим огня. Давай, давай, шевелись!
Они торопливо разворошили костер. Старательно стали втаптывать в грязь горящие головешки. Вскоре пламя опало, и дым расточился.
* * *
Пламя опало, и дым расточился. И произошло это вовремя, в самый раз!… Километрах в пяти отсюда, из чащи на прогалину, вышел капитан Самсонов. Он вышел, остановился передохнуть и внезапно заметил на севере темное, желтоватое, медленно тающее облачко.
«Что это там, – насторожился он, – костер, что ли? Но кто же может быть в той стороне и в такую пору?…»
В той стороне, капитан знал это, нормальных дорог, в сущности, не было. Там имелись лишь путанные, едва приметные тропы, вьющиеся в кустах, по болотным кочкам. Туда изредка захаживали туземные охотники… Но сейчас ведь был май – а эта пора не охотничья!
В апреле и мае начинают телиться самки оленей и лосей. И обзаводятся потомством разные ценные пушные звери. Трогать их в такую пору нельзя! Ну, а на перелетную птицу охота пока еще не начиналась… Он еще не пробил, не наступил – час Великого Птичьего Вторжения.
Хотя, конечно, он должен наступить очень скоро. Возможно – на будущей неделе… Капитан невольно запрокинул голову, озирая безоблачное, бездонное, вечереющее небо. Скоро там, в вышине, затрубят лебеди, потянутся гусиные косяки! В нем пробудился охотник… Но тут же он вспомнил о браконьерах, о всяких бродягах – и вновь посмотрел на север.
Странное темное облачко растаяло, смешалось с клубами поднимающегося тумана. И капитан подумал с усмешкой: наверное, мне просто померещилось… Старею я, что ли?
И больше уже не раздумывая, не медля, он пошагал в сторону якутского стойбища.
Он направлялся в стойбище для того, чтобы увидеть шамана – и потолковать с ним о культе Священных Камней.
* * *
А тем временем Малыш – приглушив костер и покончив с воспоминаниями – опять успокоился, повеселел. Он извлек из мешка початую бутылку с водкой, краюху хлеба и колбасу. И сказал, подмигивая Портвейну:
– Давай-ка рванем еще – для сугрева! Солнце садится, и ночь, я чую, будет холодной…
– Давай, – обрадовался Портвейн. – Дело святое…
Он подождал, покуда Малыш отхлебнет из горлышка. И нетерпеливо перехватил бутылку. Сделал добрый глоток. И еще один… Отдулся, утер ладонью рот. И затем:
– Ночь, это точно, будет скверная… Главное, эта сырость проклятая. Вот, в чем беда! Надо бы, старик, перебраться куда-нибудь в другое место.
– Куда?
Малыш на миг перестал жевать и удивленно уставился на товарища.
– Чем тебе здесь плохо! Ну, правильно, сырость… Да ведь тут кругом, куда ни глянь, сплошная слякоть, грязь. Одно слово – болота! Куда ж денешься? И потом, мы же – ненадолго. Тунгус придет за нами через четыре дня.
– За это время можно плесенью покрыться, – пробормотал, кривясь, Портвейн. – А вон на том холме, наверняка, сухо! И вообще, удобно – к шахте ближе.
– Слишком уж близко.
– Но ведь нам все равно надо будет там побывать. До шахты иначе ж не доберешься… Только – через этот холм!
– Ну, что ж. И побываем… Но ночевать там – нет. Нельзя. Опасно.
– А когда мы вообще-то начнем?…
– Да завтра… Хотя, постой. Завтра у нас какое число?
– Тринадцатое.
– Ох, эту цифру я не люблю, – поежился Малыш.
– Да и я тоже, – тоскливо проговорил Портвейн.
– Ну, вот видишь… Значит, подождем до послезавтра. Но послезавтра – это уж точно!
18. Старый шаман. Встреча с рябым якутом. Неожиданная находка… Странный свет на вершине холма.
Стойбище, куда направлялся Самсонов, было довольно большим. В нем помещалось одиннадцать низких, круглых юрт, четыре «тордоха» – это высокие шалаши, покрытые оленьими шкурами, – и две бревенчатых, свежесрубленных избушки. Здесь обитали якуты-оленеводы.
Минувшей осенью якуты прикочевали сюда вслед за своими стадами и, поначалу, думали, что – ненадолго… Но затем им понравилось тут. Они освоились, привыкли. И даже начали строиться. И временное это поселение, разрастаясь, постепенно стало превращаться в маленькую деревушку.
В этих местах, в низине, на краю огромного мохового болота, оказалось много хорошего корма для оленей. Да к пастухам было тоже не худо – вблизи от приисковых магазинов… В свою очередь и приисковая администрация выигрывала от такого соседства, приобретая по сходным ценам свежее мясо. В общем, все были тут довольны. И только старшему инспектору, капитану Самсонову, хватало волнений и хлопот!…
Теперь он шагал по узкой улочке стойбища и с любопытством поглядывал по сторонам… Через дорогу, вприпрыжку, перебегал мальчуган лет десяти. Самсонов остановил его, подозвал – и спросил, пригнувшись:
– Где тут живет Нюргун, а? Я что-то забыл… Давно уже здесь не был.
– Нюргун? – проговорил мальчуган, поблескивая раскосыми кофейными глазами. – Который?
– А разве их много?
– Есть молодой и старый. Вот я тоже, Нюргун!
– Мне другой нужен, – засмеялся Самсонов. – Старый…
– Тогда иди вон в тот тордох, видишь? У входа собаки грызутся… Шаман там.
– А почему ты его зовешь шаманом? – поинтересовался капитан, – он что, разве камлает?
– Не знаю, – отвел взгляд лукавый маленький якут. – Так его многие зовут. Может, просто – дразнят?
* * *
Войдя в тордох, капитан сходу окунулся в дымную, жаркую, душную полутьму.
И в этой полутьме раздался медленный скрипучий голос:
– О! Начальник! Ну, здравствуй.
Посреди шалаша стояла небольшая железная печка. На ней посвистывал закопченный чайник. Сквозь приоткрытую дверцу печки виднелись пылающие, ярко-оранжевые угли… А рядом – на медвежьей шкуре – восседал сухощавый старик. Отсветы огня лежали на скуластом его лице, освещали короткие, росшие по краям рта, усы и редкую седую бородку.
Самсонов тотчас же узнал старого Нюргуна. И приметил он еще одну фигуру – поодаль, в глубине… Глаза его уже привыкли к полутьме. И фигура эта показалась знакомой.
– Садись, начальник, – сказал Нюргун скрипучим своим голосом. – Сейчас чай пить будем.
Старик не спросил, зачем пришел сюда капитан (спрашивать об этом гостя не полагалось!), но он явно ждал объяснений… Однако Самсонов не спешил.
Кряхтя, уселся он на расстеленные шкуры. Скрестил ноги. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Потом выгреб из кармана горсть трубочного душистого табаку. И протянул хозяину:
– Угощайся!
– Ай, спасибо, – сказал Нюргун. – Хороший у тебя табачок. Сладкий. Медом пахнет. – И он деликатно взял с ладони Самсонова щепотку.
– А ты что же, Степан? – позвал капитан, вглядываясь в сумрак. – Ползи сюда! Подымим вместе!
И тогда в полосу света из-за печки выдвинулся человек с темным лицом, изрытым оспой и испещренным жесткими морщинами. Это был известный браконьер по кличке Рябой.
В последний раз Самсонов виделся с ним два месяца назад – в связи с находкой пропавшего самолета. Свидание их было весьма необычным; этого браконьера, нарушителя закона, капитан впервые в тот раз не штрафовал, не наказывал, а наоборот – награждал денежной премией…
И сейчас, угощая его табачком, капитан проговорил с добродушной улыбочкой:
– Я думал, ты уже на Вилюй подался – пить, веселиться… Ты же стал знаменитостью! А ты опять здесь… Или может, – решил вступить в колхоз?
– Нет, начальник, – набивая дареным табаком трубку, ответил Рябой. – Колхоз – не для меня. Я ж не пастух, я охотник.
«Хищник ты, браконьер, – подумал Самсонов, – вот ты кто!… И интересно было бы узнать: что ты сейчас делаешь в стойбище? И что тебя связывает с шаманом?»
* * *
Потом они пили крепкий, густо заваренный, черного цвета чай. Пили неторопливо, отдувались и крякали, утирали взопревшие лбы. И изредка обменивались общими малозначащими фразами о погоде, о здоровье… Говорить за чаем о конкретных делах таежный этикет строжайше запрещал!
Но наконец-то, церемония чаепития окончилась. Рябой ушел. И Самсонов приступил к делу.
– Я интересуюсь древними якутскими обычаями, – придвигаясь к старику, сказал он, – а здесь ты, пожалуй, самый крупный знаток…
– Не знаю, – пробормотал Нюргун. – Спрашивай!
– Ты мне вот что скажи… Священный камень у вас, кажется, называется «Эхекеен», не так ли?
– Так, – наклонил голову Нюргун.
– Это в переводе означает: «камень-дедушка»?
– Да… Но что ты хочешь, начальник?
– Хочу узнать, сколько таких «дедушек» находится в нашем районе?
– Есть немножко…
– Но все же, сколько? Мне вот известно, что один камень стоит неподалеку от села Оленек. Два – в верховьях реки. И где-то еще один имеется… Где-то рядом… Или я, может, ошибаюсь?
– Нет, начальник, не ошибаешься, – проскрипел Нюргун.
Все это время он сидел ссутулившись, опустив низко голову. Но теперь вдруг распрямился. И остро, пристально посмотрел капитану в глаза.
– Еще один Эхекеен стоит на прииске, на скрещении дорог! И я знаю, о чем ты думал…
– О чем же?
– Ты думал: Нюргун не скажет… А раз не скажет, значит он хитрит. Значит, он там камлает. Но Нюргун давно уже не камлает. Ему скрывать нечего. Он честно работает в колхозе…
– Ну, ладно, ладно, успокойся, – сказал, несколько смутясь, капитан. – Ничего я такого не думал. Просто поинтересовался.
– А зачем поинтересовался-то? – строго спросил старик. – Почему расспрашиваешь? Потому что там, на перекрестке, недавно убили коменданта. Я об этом слышал. Мы все слышали… Кто-то убил – а ты виновных здесь ищешь. Ай, нехорошо, начальник! Здесь ты ничего не найдешь.
Вскоре капитан покинул тордох. Беседа не получилась – и терять дальше время было бессмысленно.
«Действительно – шаман, лесной колдун, – подумал, выйдя на улицу, Самсонов. – Все насквозь видит… И ведь он, пожалуй, прав! Здесь я вряд ли что-нибудь найду».
Сомнения такого рода одолевали Самсонова не впервые;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29