Кто тебя держит? Встала и ушла... делов-то...
- Я потом все тебе расскажу... Ах, Наташка, Наташка... Мне остается сигануть с пятнадцатого этажа... Не оставляй меня одну, не оставляй! - Аллочка прижалась ко мне лицом. - Будь со мной, будь со мной! Боюсь... боюсь... Знаю, много чего знаю...
Я ей и верила и не верила. Верила, что нервы у неё в раздрызге, что наркота - это не шуточки, что Аллочка, конечно же, должна многое знать из жизни этого непростого Дома...
Но почему я должна была идти у неё на поводу и думать, будто она - только жертва обстоятельств, а не одно из звеньев в цепи преступлений? Почему я должна была доверять этим слезам и мольбам?
И, все-таки, Аллочка заставила меня поверить глубине собственных страданий и страха перед злыми силами, готовыми убить ее:
- Все ещё не доверяешь мне? - она оторвала лицо от моей груди и уставилась на меня со всей яростью в сверкающих глазах. - Тогда смотри! Смотри! выхватила из кармашка белого халата ланцет и резанула себя по руке. Разрез тотчас набух кровью, темно-алые гроздья посыпались на пол.
Больше я не могла обижать Аллочку недоверием и рассудочно мыслить.
- Вот дурочка, вот дурочка, - приговаривала и туго стягивала рану на её тонком запястье своим чистым носовым платком. - Что теперь? Что?
- Пошли! - сказала она побелевшими губами. - Держись рядом... Мне бы только выбраться отсюда... Только бы схватить попутку... При тебе не посмеют... Все-таки, свидетель...
- Да кто "они"? Кто не посмеет-то?
- Потом, потом... Быстро пошли... я халат здесь брошу...
После такой подготовки мне казалось, что Аллочку кто-то непременно должен остановить, задержать... и, возможно, меня заодно.
Однако мы с ней беспрепятственно вышли на крыльцо Дома. Никто её не окликнул даже... Только старушка-циркачкка "Вообразите" успела сказать нам вдогонку:
- Девочки! Вообразите, австралийка Хельда Купер прыгнула с парашютом! В свои девяносто пят лет! Ее имя попало в книгу рекордов Гиннеса!
- Быстро, быстро! - Аллочка едва не вприпрыжку помчалась к калитке, уволакивая и меня следом за собой.
И надо же - сразу за калиткой, словно поджидая Аллочку, стоял Георгий Степанович и сейчас же шагнул к неей заодно со своей картинной бородой, развевающейся на ветру:
- Аллочка! Вы уже домой? А я так рассчитывал на массаж! У меня, к сожалению, разболелся позвоночник...
Аллочка умоляюще взглянула на меня и по-детски схватила за руку, потянула прочь, отговариваясь от Георгия Степановича:
- Сейчас не могу, мне самой неважно, потом, завтра, после... обязательно...
И мне, сквозь зубы:
- Скорее! Хватай машину! Вон она! Вон!
Невдалеке, действительно, стояла темно-синяя машина. Из не выбирался толстый мужчина с кейсом.
- Хватай, а то уедет! - почти в истерике кричала медсестра.
Машина тронулась, поехала в нашу сторону. Мы с Аллочкой вместе подняли руки...
Конечно, я не должна была этого делать, то есть раскатывать по Москве на "тачке". У меня, Наташи из Воркуты, не могло быть таких денег... Я сообразила это, когда машина уже остановилась возле нас. Хотела отойти в сторону, но не смогла. Аллочка схватила меня за рукав и втянула внутрь, увещевая:
- Я плачу! У меня есть! Только не бросай меня! Умоляю! Иначе меня убьют!
- Куда? - спросил шофер.
- Только не ко мне! - шепнула Аллочка мне на ухо. - Давай к тебе!
Что было делать? Я назвала адрес Михаиловой квартиры... Так подумала: "Все равно все в Доме, кому надо, знают, где я живу".
Одно смутило - что у меня там... не завалялся ли где на видном месте мой паричок... Виделось: любопытная истеричка Аллочка едва войдет в комнату сейчас же примется все рассматривать, трогать, спрашивать "а это что?", "а это?" Во всяком случае, я решила, что желание медсестрички спрятаться у меня какой-то её хитрый ход.
И ошиблась. На полдороге она вдруг вытащила из сумочки деньги, протянула шоферу:
- Остановите!
Мы вылезли. Машина отъехала.
- Боюсь, - сказала Аллочка, глядя ей вслед. - Вдруг это какая-нибудь подставная... Чересчур легко мы её поймали. Давай не к тебе, давай... здесь посидим, вон на той скамейке.
Она пошла вперед, я - за ней. Сели. Аллочка вынула из сумочки пачку сигарет, закурила, протянула пачку мне. Я наклонилась с сигареткой в губах к её зажигалке...
- Ты куришь?! - изумилась она. - Вроде, ни разу не видела...
- По настроению... Сейчас в самый раз.
Скамейка стояла среди кустов. Над нами нависали зеленые ветви, пронизанные солнцем. Скрипела галька под ногами медленно уходящей вдаль пары пожилых людей. Беспризорная собачонка с облезлой спиной смотрела мне в глаза и не могла насмотреться. Мимо проносилось стадо машин, разноцветных, разнокалиберных и словно обезумевших от возможности наконец-то с помощью скорости освободиться от навалившихся проблем и исчезнуть из этого скучного переулка.
Всякого я ждала в те минуты от Аллочки. Но только не этих слов, что вдруг пробились сквозь её поблекшие, ненакрашенные губы:
- Я не только себя спасала, но и тебя. Нас вычислили...
- Не понимаю...
- Не притворяйся, все понимаешь, - был ответ. - Ты, Танечка, корреспондент газетки, провалилась...
- Какой я тебе корреспондент? Какой газетки?
- Ой, не надо дальше-то танцевать... Мне-то хоть не ври. Я ведь от Николая Федоровича...
- От какого... Николая Федоровича?
- Таня, не надо, - ласково, горестно попросила медсестричка. - От прекрасного человека, старого разведчика... Ты решила, что он до тебя совсем ничего не знал про наш Дом? Ошибаешься... За этим Домом давно следили... Ох, как я устала, как устала... Не мое это дело - сыщиком быть. Уговорили... Или ты все ещё мне не веришь?
- Нет, - вырвалось у меня.
- Тогда... - Аллочка порылась в сумочке, вытащила полоску бумаги, протянула мне, - читай...
Я, к своему крайнему ужасу, удивлению, увидела номер домашнего телефона Николая Федоровича, написанным еле-еле заметно тонким серым карандашом.
- Пойди, позвони, спроси у него, если мне не веришь, - Аллочка тяжело, устало вздохнула. - Ох, не девичье это все дело, ох, не девичье...
Я не знала, что и думать, а что предпринять - тем более. В голосе медсестрички звучала такая будничная, убедительная уверенность в ясности ситуации... Мне показалось, что выход вдруг нашелся... Когда Аллочка настойчиво повторила:
- Ну позвони же Николаю Федоровичу! От тебя же не убудет! Корона с головы не упадет!
- Ладно, - сказала я. - Давай позвоню... спрошу, откуда меня знает этот Николай Федорович!
Мне мнилось, что я нашла самый удачный вариант ответа.
Телефон сыскался не сразу. Он прятался на задворках старого трехэтажного дома. Аллочка сама стала набирать номер Николая Федоровича, а когда набрала и услыхала ответ, радостным тоном ответила:
- Да, да, Николай Федорович! Мы обе! Не достанут! Таня все не верит... Дать ей трубку? Держи, Татьяна...
Я взяла теплую, нагретую солнцем трубку:
- Николай Федорович?
- Танечка, конечно же, я, - услыхала знакомый голос. - Очень рад, мой генерал, что вы обе вне зоны опасности. Теперь дело за нами... Как говорится, "наше дело правое - враг будет разбит". Устала? Очень?
- Очень, - вырвалось у меня.
Последнее, что увидела отчетливо, - дверь в подвал, обитая цинком, в ржавых шляпках гвоздей. Телефон примостился поблизости от нее. Эта дверь словно бы поехала на меня, потом понеслась... И прихлопнула. Меня убили. Я это отчетливо поняла, но это знание уже было ни к чему. Как и любое другое... Удар, боль - и ничего больше - ни света, ни тьмы, ни каких-либо, как пишут, непременных пульсирующих обрывков сознания, - ни рая, ни ада, в том числе.
Между прочим, и никакого тоннеля с ярким спасительным светом в конце, как опять же рассказывают о том некоторые счастливцы и счастливицы. Видно, ведающие распределением благ на том свете или в его сенцах почему-то не захотели скрасить мое пребывание там, в запределье. И я поныне не имею желания обижаться. Мало ли, какая была у них причина...
Кстати, теперь, имея опыт, считаю, что изо всех способов исчезновения из жизни - тот, что был применен ко мне, самый классный. Безо всяких проволочек, которые уж непременно вынудят к безумию, к жажде продолжения существования, заставят впадать и раз, и два в отчаяние от одной мысли, что вот-вот сейчас никогда-никогда больше не увидишь вон того листка подорожника в меридианных полосках, и шатающейся по траве сизой тени от клена, а черная крошечная мошка на желтке одуванчика ещё будет жить, а солнце - согревать её и нежить...
Но это потом, потом я задним числом закручусь в вихре сумасшествия, представив себе, что ещё чуть, ещё чуть-чуть, и меня могло не быть на этой привычной земле... Знаете ли, какая это жуть! И я вольно-невольно, до птичьего какого-то крика, сорвавшегося с губ, пожалела всех, всех, всех, кого когда-либо вели убивать. Да простит меня Бог, - но всех-всех-всех, безвинных и виноватых, потому что "жизнь отдать - не поле перейти", потому что а что ещё есть у человека самого дорогого, бесценного кроме? Он сам и есть Жизнь.
Конечно, конечно, я понимаю, что можно пойти на гибель ради какой-то высокой цели, когда от твоего поступка станет лучше другим и прочее... Ради спасения, к примеру, тонущего ребенка... Но я-то говорю о тех случаях, которых в России сегодня считать-не пересчитать, когда один человек вынимает нож... пистолет... гранату и, не дрогнув, убивает другого, то есть ворует у Бога его создание, то есть падает в черную бездну тягчайшего греха и последней степени растления...
Понимаю, после театрализованного, с "партером" для иностранных журналистов, с ликующим криком бандюг и грабителей, расстрела Белого Дома из танковых пушек, размышлять с рыданием о неправедной воле рядового человека-убийцы как-то несерьезно, забавно даже... И тем не менее, тем не менее - не могу удержаться. Потому что я сама побывала в шкуре того, у кого отняли жизнь.
Да, конечно, и после бойни в Чечне, и тысяч погибших в "зонах локальных конфликтов" призывать внимание к себе, к маленькой точечке, если смотреть с самолета, который ещё не набрал высоту, - кому-то и впрямь покажется занятием нелепым, пустопорожним...
И так посмотреть: в силах ли я запугать муками совести, карой Божьей молодых, здоровых, ухватистых мужиков, желающих жить на всю железку, хоть день да мой, и чтоб шампанское лилось Ниагарским водопадом и чтоб в этом самом водопаде купалась, зазывно посмеиваясь и тряся грудками, отборная суперкрасотка?
И все-таки, и все-таки... А вдруг?!
... Но к событиям, к делу. Очнулась я не знаю когда, не знаю где, не знаю почему... Какое-то время вообще не могла сообразить, зачем пришла в себя, если вместо меня - одна звенящая боль в голове... Темень и боль. И вдруг ещё одна в бедре, короткая... Догадалась: укол... Значит, во всяком случае, не в раю, а если и в аду, то в земном...
Долго-долго боялась открывать глаза. Что увижу? Дыбу? Виселицу? Раскаленную подошву утюга, готового пытать? Все, все варианты измывательства над живой человеческой плотью, попавшие туда с кино-, телеэкранов, из рассказов очевидцев пронеслись в моей голове. И там же, среди этого хаоса ужасов, вопросик: "Кто меня так? Аллочка подставила или её тоже кто-то подставил?" И второй: "Николай Федорович... кто вы? Что значил ваш со мной последний телефонный разговор?"
Рука нащупала, как ни странно, не щербатый пол, а шелковистую гладь покрывала... Да ведь и тело явно не было брошено кое-как на ледяные каменные плиты темницы. Оно лежало на мягком... И наручники отсутствовали. С трудом, кое-как, стараясь обеими руками удержать на весу хрустальный звон в голове - я села и только тогда осмелилась открыть глаза.
Нет, не совсем так. Я ещё вспомнила, чему меня учил Родион Шагалов на курсах по самбо. Хотя я не отличалась упорством, последовательностью в достижении поставленной в понедельник цели, все-таки, кое-чего успела схватить и закрепить, чтобы в случае чего применить наизусть. В те уже далекие благостные дни студенческой жизни, где самая-то напряженка и великие страдания отмечали разве что сессии, - я и предположить не могла, что именно меня могут схватить, полуумертвить, засунуть туда, куда Им надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52