Распальцовка для Шуры-Сулеймана была что боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О том, что проституток он возил только в багажнике своего «мерседеса», считая их недостойными находиться с ним в одном салоне, и о том, что как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся, извлекли из багажника почти через сутки; о постепенно нагревающихся электрических утюгах; о старинной истории с парикмахером: тот плохо постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за ним и ни о чем не догадывающихся клиентов. Сам Шура поглядывал за происходящим из соседней комнатки и покатывался со смеху — люди заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их под машинку. Какой-то старенький дед потребовал для жалобы директора; один из клиентов психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента — с такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами — бледное и перепуганное лицо парикмахера превратилось в подобие морды сенбернара…
Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых годов и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете.
Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее — он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.
— Знаешь меня? — Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы.
Игнат кивнул:
— Да. Ты — Шура-Сулейман. Тебя многие знают.
Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал.
— А ты кто?
«Ну, еще скажи: „Объявись, брат“», — с усмешкой подумал Ворон.
— Мое имя — Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.
Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый.
— Что, Шура, вы уже познакомились? — Он указал Сулейману на Игната. — Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг — друг детства.
Шура-Сулейман посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.
— Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.
— Это точно. — Лютый пребывал в прекрасном расположении духа. — У него много достоинств.
Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес:
— Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить? — И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся:
— Очень рад. — Поздоровался и высвободил руку. Рукопожатие Игната Сулейману понравилось — оно было не слабым, но и не вызывающим.
— Я тоже рад. — И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.
Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана — сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель.
— Торт наконец прибыл, — сообщил он Лютому.
— Хорошо.
— А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.
— Черт… сумасшедшая баба!
— Что меж вами случилось, Лютый? — спросил рыжий водитель.
— Ничего. Поверишь — ничего! Я сам понять не могу.
— Ну ладно, вроде все нормально, — произнес рыжий водитель. — Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.
— Оружия ни у кого нет?
— Обижаешь, — проговорил рыжий. — Только у охраны. Все уговор держат.
Даже Сулейман.
— Ладно, Это я так спросил. Вот дура баба…
— Вика?
Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:
— Что, нежные чувства? Дела сердечные?
— Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в последнее время… Словно ей кто про меня какого-то дерьма наплел. Неожиданно переменилась, и все тут.
— Я думал, — произнес рыжий водитель, — ее мужик-то, покойный, вроде с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался. А Миша Монголец такой паренек… Может, оттуда ноги растут?
— Ой, рыжий, — усмехнулся Лютый, — да Вика совсем не по этим гайкам.
Прекрати.
— Доверяй — но проверяй.
— Ладно, рыжий.
Лютый обнял водителя за плечи — они действительно были с ним давно, но… тот многого не догонял. Многого. Хотя завхоз из него получился прекрасный. К рыжему водителю Лютый относился с какой-то особенной теплотой. И не только потому, что никогда не бросал своих людей. И сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже ни при чем. Просто было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не было и уже никогда не будет.
Так думал Лютый, вовсе не догадываясь, что рыжий водитель просто восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.
— Ладно. Не будем о делах в такой день. Игнат, сейчас я тебя познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые. Идут!
Андрей и Марина показались в конце ковровой дорожки — молодые, красивые, успешные и, наверное, влюбленные. Жених и невеста, тили-тили-тесто…
Как две фотомодели на каком-нибудь знаменитом подиуме. Невеста в красном облегающем платье, делающем ее до невероятности сексуальной; Андрей в каком-то странном наряде — кителе и в спортивных туфлях. Эксцентричные модники, оба со странички глянцевого журнала. Оба в солнцезащитных очках долларов по пятьсот.
Игнат подумал, что в их время все было по-другому — строгий темный костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.
— Вот балбес он у меня! — усмехнулся Лютый, с нежностью глядя на брата. — Опять — шнурок… Слухай, Воронидзе, какие же они оба красивые! А, братан?!
Молодые шли к Лютому и Щедрину, здесь же были обе матери и члены обоих семейств.
«Свадебный марш» Мендельсона. Лютый выходит к ним навстречу — это уже явно не по сценарию. Подходит к брату, опускается на одно колено… Все немножко озадачены. Лютый завязывает брату шнурок. Щелкают затворы фотоаппаратов. Лютый поднимает взгляд, улыбается.
— Держись, братан!
Андрей несколько смущен. Смотрит на Марину.
— Мы держимся.
Лютый поднимается.
— Ну, краснокожий, поздравляю. — Старший брат всегда завязывал младшему шнурки. И всегда звал его краснокожим. — Сегодня ты похитил самую красивую женщину с их корабля.
Щедрин улыбается. Матери улыбаются со слезами на глазах. Щелкают затворы фотоаппаратов. Игнат подумал, что это могли бы быть лучшие фотографии со свадьбы. Прямо картинка к новой серии «Крестного отца» — заботливая рука, завязанный шнурок, блистательный клан…
— Будьте счастливы, — говорит Лютый и отходит к Щедрину.
Начинаются поздравления. Объятия. Всем-всем много-много счастья.
* * *
Лучшие фотографии со свадьбы будут совсем другими. И за них дадут много денег.
* * *
— Горько! — кричит Лютый. Он дарит молодым джип — роскошный «мерседес» М-класса. Это еще не все. Он финансирует их следующий фильм. Он готов вкладывать деньги в интересные проекты. Неплохая новость для прессы.
— Горько! — произносит Щедрин. Он дарит молодым пятикомнатную квартиру в элитном доме, полностью обставленную. — Дальше выкручивайтесь сами, — шутит банкир.
— Горько! — говорит Миша Монголец и кладет ключи от двухместного кабриолета «порше». Лютый понимает, что скорее всего это знак окончательного примирения.
— Горько! — кричат все гости, явно соревнуясь в блистательности своих подарков, в остроумии своих тостов.
— Горько! Горько!
* * *
В нескольких сотнях метров от накрытых столов бойцы ОМОНа в камуфляже двигаются вдоль рощи, расположенной напротив особняка Лютого. До них доносятся звуки веселой свадьбы, музыка, смех. Они занимают позиции.
— Действовать только по моему сигналу, — говорит тот, кто называл себя майором Гриневым.
Командир отряда Павел Лихачев кивает. Потом все же задает вопрос:
— А если опять будет команда «домой»? У Лютого многое замазано.
— Значит — домой. Мы здесь на всякий случай. На всякий пожарный…
— Я к тому, что там полный дом охраны.
Майор Гринев смотрит ему в глаза с холодным любопытством. Бойцы спецназа, прибывшие с Гриневым, — это снайперы. Сейчас они готовят свое оружие.
Паше глубоко наплевать на Лютого. Он будет не против, если эти бандиты перебьют друг друга. Совсем не против. Но все равно это дело попахивает дерьмецом.
— Покой мирных граждан, — произносит Гринев, — вот объект твоей заботы. Насильно мил не будешь, так ведь, а, Лихачев?
— Так точно.
— Если у них что начнется, какая заварушка, всех класть на землю!
Чтобы тут вооруженные головорезы по поселку не бегали. По любым стрелкам — огонь на поражение.
— Можете не повторять. В моем отряде так заведено, что достаточно одного инструктажа.
— Думаешь, Лихачев, где-то есть по-другому?
— За других говорить не берусь.
— Все правильно. О, слышишь, «горько» кричат?
— Слышу.
— Кино-то видел?
— С Лютого братом? Хэ, туфта! Пацан. Как в сказке навертели. Баба ничего играет.
— Банкирская дочка.
— Стрельба с двух рук, пистолеты появляются, как у фокусника. Шоу оно и есть. Нежизненно.
— Моей дочке понравилось. В Ваню-киллера так просто влюбилась.
Сидела, ревела, соплячка.
— Сколько ей?
— Четырнадцать.
— Барышня.
— Соплячка!
Паша Лихачев внимательно посмотрел на Гринева и спросил:
— Что вы мне хотели сказать? Вторая часть инструктажа?
Гринев вырвал травинку, погрыз сочную, близкую к корням часть стебля.
Отбросил травинку в сторону.
— Еще не пришло время.
— Когда?
— Успеется. Это быстро. Эй, — Гринев обернулся, — не высовываться!
Паша поглядел на особняк — да, отгрохали себе хоромы. И сосны, и речка, и дом что дворец — коммуняки себе такого не позволяли. Даже лифт по стене ползет. Снова на свадьбе закричали «горько». Теперь уже кричали дольше. А где-то наверху, в кронах деревьев, заливался одинокий соловей — надо же, средь бела дня… Паша вспомнил свою свадьбу, в общежитии, о том, как брали лавки у соседей и посуду напрокат, но все равно — в тесноте, да не в обиде — отгуляли что надо, весело. «Горько» кричать прекратили, значит, сейчас пьют. До того места ограды, что их интересовало, было не больше пятидесяти метров открытого пространства. Они подошли близко. Очень близко к дому Лютого. Паша думал о второй части инструктажа и об ощущении, от которого он никак не мог избавиться: они подошли очень близко к дому Лютого, и это дело все больше и больше пахнет дерьмецом. Да нет, уже не дерьмецом, а просто откровенным дерьмом. К которому его подталкивают и на которое ему, конечно, не укажут до тех пор, пока он не вляпается. Так что Паше лучше быть очень внимательным. Лучше глядеть в оба.
* * *
К фасадной, почти полностью стеклянной стороне дома Лютого примыкал такой же стеклянный колпак, и в нем ползал лифт. Три этажа вверх и два — под землю. Там сауна, тренажерный зал с прекрасной вентиляцией, со вкусом отделанная бильярдная и ниже — подземный гараж, подсобки. Всего пять уровней.
Колпак был темного, почти зеркального стекла, однако изнутри, из лифта, открывался прекрасный обзор на реку и сосновый бор.
Еще до начала свадьбы Лютый показывал Ворону дом, и они поднимались на лифте из бильярдной на третий этаж, где Игнату была отведена спальня. Здесь же, на третьем этаже, Игнат с удивлением обнаружил библиотеку.
— Ты чего, Рыжий, — спросил Ворон, — превращаешься в книжного человека?
— Да, в лютого библиотекаря!
Они рассмеялись, Владимир Ильич произнес:
— Ну, знаешь, для детей, братишка… Нормальное дело. Мы-то так дураками и помрем. Хотя, может, на старости лет… А если серьезно — я дам детям самое лучшее образование, чтобы были не чета нам. В Англии, наверное…
— Ничего, мы свои университеты в другом месте прошли.
— Это да. Но я не хочу им таких университетов. Хватит того, что их папки колотились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых годов и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете.
Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее — он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.
— Знаешь меня? — Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы.
Игнат кивнул:
— Да. Ты — Шура-Сулейман. Тебя многие знают.
Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал.
— А ты кто?
«Ну, еще скажи: „Объявись, брат“», — с усмешкой подумал Ворон.
— Мое имя — Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.
Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый.
— Что, Шура, вы уже познакомились? — Он указал Сулейману на Игната. — Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг — друг детства.
Шура-Сулейман посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.
— Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.
— Это точно. — Лютый пребывал в прекрасном расположении духа. — У него много достоинств.
Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес:
— Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить? — И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся:
— Очень рад. — Поздоровался и высвободил руку. Рукопожатие Игната Сулейману понравилось — оно было не слабым, но и не вызывающим.
— Я тоже рад. — И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.
Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана — сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель.
— Торт наконец прибыл, — сообщил он Лютому.
— Хорошо.
— А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.
— Черт… сумасшедшая баба!
— Что меж вами случилось, Лютый? — спросил рыжий водитель.
— Ничего. Поверишь — ничего! Я сам понять не могу.
— Ну ладно, вроде все нормально, — произнес рыжий водитель. — Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.
— Оружия ни у кого нет?
— Обижаешь, — проговорил рыжий. — Только у охраны. Все уговор держат.
Даже Сулейман.
— Ладно, Это я так спросил. Вот дура баба…
— Вика?
Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:
— Что, нежные чувства? Дела сердечные?
— Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в последнее время… Словно ей кто про меня какого-то дерьма наплел. Неожиданно переменилась, и все тут.
— Я думал, — произнес рыжий водитель, — ее мужик-то, покойный, вроде с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался. А Миша Монголец такой паренек… Может, оттуда ноги растут?
— Ой, рыжий, — усмехнулся Лютый, — да Вика совсем не по этим гайкам.
Прекрати.
— Доверяй — но проверяй.
— Ладно, рыжий.
Лютый обнял водителя за плечи — они действительно были с ним давно, но… тот многого не догонял. Многого. Хотя завхоз из него получился прекрасный. К рыжему водителю Лютый относился с какой-то особенной теплотой. И не только потому, что никогда не бросал своих людей. И сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже ни при чем. Просто было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не было и уже никогда не будет.
Так думал Лютый, вовсе не догадываясь, что рыжий водитель просто восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.
— Ладно. Не будем о делах в такой день. Игнат, сейчас я тебя познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые. Идут!
Андрей и Марина показались в конце ковровой дорожки — молодые, красивые, успешные и, наверное, влюбленные. Жених и невеста, тили-тили-тесто…
Как две фотомодели на каком-нибудь знаменитом подиуме. Невеста в красном облегающем платье, делающем ее до невероятности сексуальной; Андрей в каком-то странном наряде — кителе и в спортивных туфлях. Эксцентричные модники, оба со странички глянцевого журнала. Оба в солнцезащитных очках долларов по пятьсот.
Игнат подумал, что в их время все было по-другому — строгий темный костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.
— Вот балбес он у меня! — усмехнулся Лютый, с нежностью глядя на брата. — Опять — шнурок… Слухай, Воронидзе, какие же они оба красивые! А, братан?!
Молодые шли к Лютому и Щедрину, здесь же были обе матери и члены обоих семейств.
«Свадебный марш» Мендельсона. Лютый выходит к ним навстречу — это уже явно не по сценарию. Подходит к брату, опускается на одно колено… Все немножко озадачены. Лютый завязывает брату шнурок. Щелкают затворы фотоаппаратов. Лютый поднимает взгляд, улыбается.
— Держись, братан!
Андрей несколько смущен. Смотрит на Марину.
— Мы держимся.
Лютый поднимается.
— Ну, краснокожий, поздравляю. — Старший брат всегда завязывал младшему шнурки. И всегда звал его краснокожим. — Сегодня ты похитил самую красивую женщину с их корабля.
Щедрин улыбается. Матери улыбаются со слезами на глазах. Щелкают затворы фотоаппаратов. Игнат подумал, что это могли бы быть лучшие фотографии со свадьбы. Прямо картинка к новой серии «Крестного отца» — заботливая рука, завязанный шнурок, блистательный клан…
— Будьте счастливы, — говорит Лютый и отходит к Щедрину.
Начинаются поздравления. Объятия. Всем-всем много-много счастья.
* * *
Лучшие фотографии со свадьбы будут совсем другими. И за них дадут много денег.
* * *
— Горько! — кричит Лютый. Он дарит молодым джип — роскошный «мерседес» М-класса. Это еще не все. Он финансирует их следующий фильм. Он готов вкладывать деньги в интересные проекты. Неплохая новость для прессы.
— Горько! — произносит Щедрин. Он дарит молодым пятикомнатную квартиру в элитном доме, полностью обставленную. — Дальше выкручивайтесь сами, — шутит банкир.
— Горько! — говорит Миша Монголец и кладет ключи от двухместного кабриолета «порше». Лютый понимает, что скорее всего это знак окончательного примирения.
— Горько! — кричат все гости, явно соревнуясь в блистательности своих подарков, в остроумии своих тостов.
— Горько! Горько!
* * *
В нескольких сотнях метров от накрытых столов бойцы ОМОНа в камуфляже двигаются вдоль рощи, расположенной напротив особняка Лютого. До них доносятся звуки веселой свадьбы, музыка, смех. Они занимают позиции.
— Действовать только по моему сигналу, — говорит тот, кто называл себя майором Гриневым.
Командир отряда Павел Лихачев кивает. Потом все же задает вопрос:
— А если опять будет команда «домой»? У Лютого многое замазано.
— Значит — домой. Мы здесь на всякий случай. На всякий пожарный…
— Я к тому, что там полный дом охраны.
Майор Гринев смотрит ему в глаза с холодным любопытством. Бойцы спецназа, прибывшие с Гриневым, — это снайперы. Сейчас они готовят свое оружие.
Паше глубоко наплевать на Лютого. Он будет не против, если эти бандиты перебьют друг друга. Совсем не против. Но все равно это дело попахивает дерьмецом.
— Покой мирных граждан, — произносит Гринев, — вот объект твоей заботы. Насильно мил не будешь, так ведь, а, Лихачев?
— Так точно.
— Если у них что начнется, какая заварушка, всех класть на землю!
Чтобы тут вооруженные головорезы по поселку не бегали. По любым стрелкам — огонь на поражение.
— Можете не повторять. В моем отряде так заведено, что достаточно одного инструктажа.
— Думаешь, Лихачев, где-то есть по-другому?
— За других говорить не берусь.
— Все правильно. О, слышишь, «горько» кричат?
— Слышу.
— Кино-то видел?
— С Лютого братом? Хэ, туфта! Пацан. Как в сказке навертели. Баба ничего играет.
— Банкирская дочка.
— Стрельба с двух рук, пистолеты появляются, как у фокусника. Шоу оно и есть. Нежизненно.
— Моей дочке понравилось. В Ваню-киллера так просто влюбилась.
Сидела, ревела, соплячка.
— Сколько ей?
— Четырнадцать.
— Барышня.
— Соплячка!
Паша Лихачев внимательно посмотрел на Гринева и спросил:
— Что вы мне хотели сказать? Вторая часть инструктажа?
Гринев вырвал травинку, погрыз сочную, близкую к корням часть стебля.
Отбросил травинку в сторону.
— Еще не пришло время.
— Когда?
— Успеется. Это быстро. Эй, — Гринев обернулся, — не высовываться!
Паша поглядел на особняк — да, отгрохали себе хоромы. И сосны, и речка, и дом что дворец — коммуняки себе такого не позволяли. Даже лифт по стене ползет. Снова на свадьбе закричали «горько». Теперь уже кричали дольше. А где-то наверху, в кронах деревьев, заливался одинокий соловей — надо же, средь бела дня… Паша вспомнил свою свадьбу, в общежитии, о том, как брали лавки у соседей и посуду напрокат, но все равно — в тесноте, да не в обиде — отгуляли что надо, весело. «Горько» кричать прекратили, значит, сейчас пьют. До того места ограды, что их интересовало, было не больше пятидесяти метров открытого пространства. Они подошли близко. Очень близко к дому Лютого. Паша думал о второй части инструктажа и об ощущении, от которого он никак не мог избавиться: они подошли очень близко к дому Лютого, и это дело все больше и больше пахнет дерьмецом. Да нет, уже не дерьмецом, а просто откровенным дерьмом. К которому его подталкивают и на которое ему, конечно, не укажут до тех пор, пока он не вляпается. Так что Паше лучше быть очень внимательным. Лучше глядеть в оба.
* * *
К фасадной, почти полностью стеклянной стороне дома Лютого примыкал такой же стеклянный колпак, и в нем ползал лифт. Три этажа вверх и два — под землю. Там сауна, тренажерный зал с прекрасной вентиляцией, со вкусом отделанная бильярдная и ниже — подземный гараж, подсобки. Всего пять уровней.
Колпак был темного, почти зеркального стекла, однако изнутри, из лифта, открывался прекрасный обзор на реку и сосновый бор.
Еще до начала свадьбы Лютый показывал Ворону дом, и они поднимались на лифте из бильярдной на третий этаж, где Игнату была отведена спальня. Здесь же, на третьем этаже, Игнат с удивлением обнаружил библиотеку.
— Ты чего, Рыжий, — спросил Ворон, — превращаешься в книжного человека?
— Да, в лютого библиотекаря!
Они рассмеялись, Владимир Ильич произнес:
— Ну, знаешь, для детей, братишка… Нормальное дело. Мы-то так дураками и помрем. Хотя, может, на старости лет… А если серьезно — я дам детям самое лучшее образование, чтобы были не чета нам. В Англии, наверное…
— Ничего, мы свои университеты в другом месте прошли.
— Это да. Но я не хочу им таких университетов. Хватит того, что их папки колотились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47