— Нам же нужно налево.
— Сперва нам нужно оторваться от мента. Зайцы, когда убегают от волка, страшно петляют.
— А потом — что? Будем, как наскипидаренные, мотаться по городу? Нет, надо бросать тачку и отрываться пешим ходом…
— И далеко уйдем с мешком на плечах, на котором красуется надпись «Коммерческий банк „Прометей“? Быстренько сворачивай…Осторожней, черт возьми, костей не соберем!
Перед самым «Икарусом», который они обогнали, Ройтс съехал с центральной трассы и тут же развернувшись, вновь переехал трассу и устремился в сторону речки.
Через пять минут они попали в относительно спокойную часть города. Миновали несколько кварталов из малоэтажных, частной застройки, особняков и подъехали к забору Рощинского.
К их счастью, возле дома никого не было. Когда машина остановилась, они с проворностью пожарного расчета выскочили из нее и бросились к багажнику. Перекинуть мешок через забор было делом нескольких секунд.
— Давай, старик, жми по газам! — махнул рукой Пуглов и сам в два приема перемахнул плотно сбитую высоченную ограду.
Приземлился он в мокрые от росы кусты жасмина. Рядом почувствовал упругую кочку мешка. Он слышал как удалялся Ройтс, и жуткое волнение последних минут стало покидать Альфонса. Он расслабился: вот так бы лежать и лежать. Но что странно, он не чувствовал себя победителем.
Пахло сырой землей. В доме, видно, почувствовав чужака, залаял Форд. Пуглов нащупал мешок и попытался найти его горловину. Однако после недолгого раздумья к дому он пошел налегке, оставив деньги в кустах.
Ставни на окнах уже были закрыты, и только сквозь их сердечки струился свет.
Пуглов подошел к окну и попытался в едва различимую щелочку заглянуть в комнату. Но сделать это не удалось: отверстие приходилось как раз на переплет рамы. Прислушался — от дома исходила тишина.
Обойдя угол, Альфонс приблизился к крыльцу. Остановился и снова прислушался. И как ни осторожен был его шаг, как ни сдерживал он дыхание, Форд все равно чувствовал присутствие постороннего и лай перемежал злобным рыком. «Что же я тяну резину?» — ругнул себя Пуглов и решительно поднялся на крыльцо. Взялся за ручку двери, нажал на нее. Форд зашелся затяжным лаем. Пуглов не знал, что за дверью уже стоит Рощинский, прислушиваясь к едва различимым шагам позднего гостя.
— Кто там? — громко спросил Рощинский.
— Это я — Алик Пуглов.
Щелкнул отлетевший вверх крючок, и дверь широко распахнулась.
— Надеюсь, ты без своего дружка заявился? — Рощинский отступил на шаг вглубь коридора.
В комнате никого не было. На столе лежали две колоды карт — хозяин только что закончил раскладывать пасьянс.
Рощинский уселся за стол, не приглашая Пуглова сделать то же самое.
— Что произошло, Алик? На тебе нет лица…
— Все в порядке, — Пуглов избегал прямого взгляда Рощинского. — Разговор будет короткий, но содержательный.
— Ну что ж, послушаю и тебя…
— Вы когда-то остро нуждались в наличке, так?
— Допустим. И эта проблема не снята до сих пор.
— Хочу вам предложить много наличных, но, разумеется, не бескорыстно…
— Не тяни, Алик, открывай прикуп, — Рощинский плотнее запахнул на груди халат. — И разреши узнать, какой суммой располагаешь? Сотней, штукой или счет идет на миллион?
— Плата по договоренности.
— Говори конкретно — кто кому должен платить?
Пуглов ладонью вытер вспотевший лоб. Ему хотелось курить и он достал из куртки пачку «Голливуда».
— Я буду платить, но за это вы должны оказать мне небольшую услугу.
— Интересно послушать, о какой услуге идет речь?
— На время, буквально на день-два мне надо оставить у вас деньги. Вернее, мешок с деньгами…
И без того выпученные глаза Рощинского при этих словах еще больше расширились и, казалось, они вот-вот стеклянными шариками выпадут из глазниц и разобьются.
— Чьи деньги?
— Собственность коммерческого банка. Мне от вас нечего скрывать.
— Значит, речь идет о солидном куше? — Рощинский задумчиво барабанил пальцами по столу. — И ты мне за это отстегнешь какой-то гонорар?
— Я бы не хотел попусту тратить время…Называйте сами любую сумму.
— А где же сам мешок? С твоим приятелем остался?
— Он в надежном месте…Решайте, Владимир Ефимович. Дорога каждая минута.
На лице хозяина дома заплескалась ненависть.
— Сволочи! — сказал он. — Один спозаранку заявляется и с ножом в руках требует от меня золота, другой, рисуясь этаким доброхотом, сам предлагает тысячи…
Пуглов слушал и ничего не понимал.
— Я пришел к вам не кроссворды решать, — сказал Пуглов. — Да или нет?
— Ты посмотри, Алик, на меня повнимательнее и спроси себя: может ли такой сыч, как Рощинский, играть в азартные игры без надежды выиграть?
— Я ничего вам сверхъестественного не предлагаю, — нетерпение охватило Альфонса. — Я предлагаю вам честную сделку — все!
— Нет, ты, видимо, меня не понял. Я могу отвечать перед кем угодно, но только за свои грехи. Отвечать за чужие — извини, бэби. Пойми, Алик, я уже не молод для таких дел и хочу дотянуть свой век на свободе. Я и так проклинаю тот день, когда с вами связался.
В кладовке вдруг зло, с бесовскими переливами, залаял Форд. Шумно стукнула передняя дверь, потом вторая, и в комнату ввалился Ройтс. Обвел помещение накаленным взглядом. Он был взбешен.
— Где мешок? — рыкнул Таракан.
— Там, где мы с тобой его оставили.
Рощинский, глядя на вошедшего с нескрываемой неприязнью, язвительно бросил: «Когда порядочные люди входят в чужой дом, они здороваются».
В груди Владимира Ефимовича стала расти и набирать силу лютая ненависть. Он сам был тираном и потому тиранию ненавидел.
Однако на замечание Рощинского Ройтс не отреагировал. Громко, не таясь, он стал доказывать Пуглову, что мешку с деньгами самое место в доме, и вообще нечего разводить лясы с человеком, который сам по уши замаран кровью.
Лицо Рощинского все более приобретало кирпичный оттенок, а под глазами набухали кроваво-водянистые мешки. Его надпочечники явно не справлялись с работой.
— Стоп, закрой, фраер, свою фрамугу! — Рощинский резко стукнул ладонью по столу. В кладовке истошно взвыл Форд. — Хватит мне давить на психику, у меня вы ничего не оставите.
У Ройтса от такого меморандума нос и губы покрылись желтовато-пепельным налетом. Он сделал шаг в сторону Рощинского, но его остановил Пуглов.
— Игорь, не спеши, сейчас разберемся, — и к Рощинскому: — Владимир Ефимович, вы берете нас за гланды. Мы сегодня провернули такое дело, какое удается раз в сто лет, и только случайность привела нас к вам. Надеюсь, я ясно выражаюсь? День, от силы два понадобятся, чтобы перенести бабки в другое место. Сейчас же у нас нет другого варианта, а у вас нет оснований так нас кидать…
Крикнув «один момент», Ройтс выскочил за дверь. На лицо Пуглова легла легкая нерешительность, но, видимо, поняв, куда отправился приятель, продолжал:
— Между прочим, когда вам понадобилась моя помощь, я не стал торговаться. И что вы имеете в виду, когда говорите, что один спозаранку заявляется к вам и с ножом в руках?
— Или ты, Алик, темнишь или наивничаешь. Ты хочешь сказать, что не знаешь о том, как твой Таракан приходил ко мне и угрозами пытался что-то из меня вытянуть? Слава Богу, Форд ему чуть яйца не откусил, а так бы…
— Век свободы не видать, я об этом ничего не знаю….
Стукнула дверь, и в комнату, пятясь, вошел Ройтс, таща за собой мешок с деньгами. По-видимому, последние слова Рощинского дошли и до его ушей — он сказал:
— Я хотел от тебя получить то, что ты за свою барсучью жизнь наворовал у государства.
К нему больше не обращались на «вы» и это, как ни странно, больно его укололо. Он сидел грузным бонзой и на лицо его наползала опасная тень.
— А ты что, дешевизна, меня за руку держал? Я всю жизнь комбинировал, играл по крупному, ломал голову и, в отличие от тебя, не глотничал. Ты же, сухотка, берешь мышцей и страхом, а я — головой. И не я пришел к тебе, а ты, как гаденыш, приполз ко мне…И если уж на то пошло, взял я у государства, государству и возвращу…
— Подумаешь, целка после семи абортов! Тоже мне цаца с жидовской требухой.
— Игорь, заткнись! — Пуглов понимал, что план его ломается.
А Таракану не терпелось, наконец, высыпать содержимое мешка на пол и немедленно приступить к дележу добычи. Но ему мешали, и это вызвало в нем звериную ярость.
— Да что ты берешь его в голову! — рассупонился Ройтс. — Если мы с тобой, Алик, пошли ва-банк, давай будем последовательными.
— Что ты имеешь в виду? — Пуглов начал теряться, его раздражали оба — и Ройтс и хозяин дома.
— Не хочет этот гамбургер играть в наши игры, что ж, тем хуже для него. Я тебе давно говорил, что этот баклан оправляется на золотом унитазе. А зачем ему металл? Вот и поменяемся: мы ему часть этих бабок, он нам — свой золотой резерв. Только надо этого Буратинку как следует потрясти, — Ройтс сплюнул на пол, рядом с ногой Рощинского.
— Трясите, сукины дети! Маргофоньте, если не боитесь Бога, — голос Рощинского звучал зловеще. Лицо покрылось пепельной бледностью, лоб разгладился, а губы сжались в змеиные жгутики. — Только ты, Игорь, сначала подойди ко мне, и я шепну тебе на ухо, где все искать….Только учти, такому археологу, как ты, и золотая кровать не поможет, — обе руки Толстяка покоились на коленях под столом.
Ройтс выскочил в коридор, открылась дверь в кладовку, раздался рык Форда, за ним — выстрел, второй…
Пепельный цвет на лице Рощинского стал превращаться в лунную безликость.
Ройтс из коридора прошел на кухню и оттуда вернулся с электрическим утюгом. Он выдернул из него шнур и сделал петлю.
— Сейчас я его…
Пуглов не успел протянуть руку, чтобы сдержать порыв Таракана, как тот уже оказался рядом со стулом, на котором непоколебимо восседал Рощинский.
— Если в прошлый раз я не пощекотал тебя ножичком, то сейчас ты от меня не уйдешь…
Но когда оставались считанные сантиметры и должен был произойти ритуал приношения жертвы, стол вдруг взлетел в воздух. Вернее, взлетело то, что секунду назад было столом. Картечь из правого ствола «франкота» разнесла в щепки старый мореный дуб, некогда бюргерской мебели. Растерзанные выстрелом волокна хлопчатобумажной скатерти, словно тополиный пух, летали по комнате. Облако синего, пахнущего порохом дыма, плавало под потолком.
— К стене! — с одышкой проговорил Рощинский. — Я вас, сволочей, научу любить свободу, — он поднялся со стула и, пятясь, отошел к окну. В кладовке на его голос откликнулся недобитый Форд. Это было такое страдальческое стенание, что даже у Пуглова что-то зашлось в груди.
От неожиданности происходящего Альфонс решился дара речи, а Ройтс, как подкошенный, рухнул на пол.
— К стене! — повторил, не повышая голоса, Рощинский. Обрез в его руках всеми тремя стволами обнюхал воздух.
Инстинкт самосохранения подсказал Пуглову: «Брось все и беги отсюда!» Ни малейших иллюзий у него уже не было.
— Ваша взяла, Владимир Ефимович! — выбросил последний козырь Альфонс. — Оставляем деньги у вас и разойдемся по-хорошему. И никаких претензий друг к другу…
Пуглов ждал ответа. Таракан приподнялся на одно колено, его бил неудержимый озноб.
Рощинский подошел к телефону и с аппаратом вернулся и уселся на стул.
— Мне понадобилось почти сорок лет, чтобы понять, что иду не по той дорожке. В какой-то мере вы оба стали той соломинкой, которая перебила верблюду хребет, — Рощинский сделал паузу, он волновался и устал. — Но я вам обещаю, что вы никуда отсюда не уйдете и я собственноручно сдам вас милиции. Под расписку…
Он повернул к себе номеронабиратель и, почти не глядя, стал набирать цифры. При этом приклад «франкота» он упер в живот и стволы, тремя змеиными норками, направил в сторону гостей. Услышав в трубке отклик, он заговорил:
— Аня, прошу тебя, соберись и слушай, — голос Толстяка звучал спокойно и даже буднично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30