Николаев мельком взглянул на него и был поражен выражению его лица, на тонких губах Клементьева застыла какая-то презрительная усмешка. А глаза были круглые и страшные. Но тот поймал взгляд Николаева и убрал усмешку с губ.
— Ты слышал, она сказала ему: Слава Богу, что я знаю, что не ты, — сказал Николаев Гусеву.
— Откуда она может это знать?
— Спросим попозже. Но я действительно думаю, что Воропаев на это не способен. Жидок он очень, хоть и совершенно беспринципен…
— Сам бы не сумел, мог нанять…
— Не исключено. Будем проверять алиби.
Для Веры Георгиевны и Кирилла сняли два одноместных номера в той же гостинице. Николаев боялся оставлять её одну, но она сама попросила дать ей побыть наедине со своими мыслями.
— Вы за меня не тревожьтесь. Я с собой ничего не сделаю, — сверкая глазами, сказала она. — У меня ещё есть дела на этой Земле. Впрочем, вы же, наверное, хотите со мной поговорить. Пожалуйста…
Николаев пригласил её в кафетерий попить кофе. Она согласилась.
— Вы знаете, Павел Николаевич, — мечтательно произнесла Вера Георгиевна. — А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая беленькая, пухленькая, кругленькая, как мячик… — Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. — Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался её учить держаться на воде. Представляете, в два годика… Я ему говорю — она же захлебнется, а он сам так радовался… А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь, работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все…
— Вы сообщите ему про…это?
— Нет, коротко отрезала Вера Георгиевна. — Зачем? Я сама её вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь.
— Но вы же говорили, что он зовет вас к себе.
— Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом… А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: «Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану.» Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии… А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да… кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно… Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич?
— М-м-м-да…, — промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он её мог утешить?
Чрез стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему.
— Да…, — внимательно поглядела на Николаева Вера Георгиевна. — Вы, случайно, не подозреваете его в организации этого убийства?
— …Я не могу ответить на этот вопрос, я веду следствие, и здесь есть определенные законы…
— Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Вы ведь знаете, я не люблю Кирилла, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что я помогла им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. А я рассказываю вам про это для того, чтобы вы знали — Кирилл к этому кошмару отношения не имеет.
… Вера Георгиевна пошла к себе в номер, а Николаев зашел в ресторан и показал официантам фотографии Лены и Андрея.
— Были, точно были, — возбудился черненький вертлявый официант. — Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за тем столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара… Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать.
— Сидели допоздна?
— Да, до самого закрытия. Последними выходили.
— Ладно, большое вам спасибо.
— Всегда готов. А что, — вдруг спросил официант. — Не те ли это самые, которых ночью…
Николаев многозначительно промолчал.
— Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял… Ай, ай, ай… Какие красивые ребята…
— Они все время сидели одни? К ним никто не подходил?
— Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает — откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах… Без слов, так сказать. Крутейшее время… Да, вот ещё — старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю — богатый старик… Ходит в дранье, но знаю — скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят.
— Как можно найти этого старичка?
— Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Посидел он недолго с ними и встал из-за стола очень недовольный, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел…
Из номера Николаев позвонил Клементьеву.
— Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Съездим к нему?
— И немедленно.
… Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом.
Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты. Над круглым столом висел огромный старинный абажур. На столе лежали какие-то старинные книги.
— Без предисловий, господа, — сказал Исаак Борисович. — У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно…У-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней — я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит — он принялся зажимать пальцы на руках. — А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм.
— Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, — посоветовал Николаев.
— Вы будьте осторожны в своем возрасте! — вдруг взорвался Исаак Борисович. — А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, — Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. — И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?
Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.
Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.
— Никитский ботанический сад, — сказал Клементьев. — Они там снимали дом.
… Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.
Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет — две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов — мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива…
— Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
— Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Ты слышал, она сказала ему: Слава Богу, что я знаю, что не ты, — сказал Николаев Гусеву.
— Откуда она может это знать?
— Спросим попозже. Но я действительно думаю, что Воропаев на это не способен. Жидок он очень, хоть и совершенно беспринципен…
— Сам бы не сумел, мог нанять…
— Не исключено. Будем проверять алиби.
Для Веры Георгиевны и Кирилла сняли два одноместных номера в той же гостинице. Николаев боялся оставлять её одну, но она сама попросила дать ей побыть наедине со своими мыслями.
— Вы за меня не тревожьтесь. Я с собой ничего не сделаю, — сверкая глазами, сказала она. — У меня ещё есть дела на этой Земле. Впрочем, вы же, наверное, хотите со мной поговорить. Пожалуйста…
Николаев пригласил её в кафетерий попить кофе. Она согласилась.
— Вы знаете, Павел Николаевич, — мечтательно произнесла Вера Георгиевна. — А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая беленькая, пухленькая, кругленькая, как мячик… — Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. — Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался её учить держаться на воде. Представляете, в два годика… Я ему говорю — она же захлебнется, а он сам так радовался… А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь, работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все…
— Вы сообщите ему про…это?
— Нет, коротко отрезала Вера Георгиевна. — Зачем? Я сама её вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь.
— Но вы же говорили, что он зовет вас к себе.
— Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом… А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: «Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану.» Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии… А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да… кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно… Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич?
— М-м-м-да…, — промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он её мог утешить?
Чрез стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему.
— Да…, — внимательно поглядела на Николаева Вера Георгиевна. — Вы, случайно, не подозреваете его в организации этого убийства?
— …Я не могу ответить на этот вопрос, я веду следствие, и здесь есть определенные законы…
— Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Вы ведь знаете, я не люблю Кирилла, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что я помогла им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. А я рассказываю вам про это для того, чтобы вы знали — Кирилл к этому кошмару отношения не имеет.
… Вера Георгиевна пошла к себе в номер, а Николаев зашел в ресторан и показал официантам фотографии Лены и Андрея.
— Были, точно были, — возбудился черненький вертлявый официант. — Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за тем столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара… Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать.
— Сидели допоздна?
— Да, до самого закрытия. Последними выходили.
— Ладно, большое вам спасибо.
— Всегда готов. А что, — вдруг спросил официант. — Не те ли это самые, которых ночью…
Николаев многозначительно промолчал.
— Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял… Ай, ай, ай… Какие красивые ребята…
— Они все время сидели одни? К ним никто не подходил?
— Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает — откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах… Без слов, так сказать. Крутейшее время… Да, вот ещё — старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю — богатый старик… Ходит в дранье, но знаю — скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят.
— Как можно найти этого старичка?
— Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Посидел он недолго с ними и встал из-за стола очень недовольный, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел…
Из номера Николаев позвонил Клементьеву.
— Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Съездим к нему?
— И немедленно.
… Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом.
Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты. Над круглым столом висел огромный старинный абажур. На столе лежали какие-то старинные книги.
— Без предисловий, господа, — сказал Исаак Борисович. — У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно…У-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней — я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит — он принялся зажимать пальцы на руках. — А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм.
— Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, — посоветовал Николаев.
— Вы будьте осторожны в своем возрасте! — вдруг взорвался Исаак Борисович. — А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, — Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. — И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?
Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.
Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.
— Никитский ботанический сад, — сказал Клементьев. — Они там снимали дом.
… Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.
Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет — две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов — мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива…
— Да, вот тут они и жили, — печально заметил Клементьев. — Надо производить тщательный осмотр помещения.
На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.
— Так, что тут еще? — бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. — Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…
Николаев взял письмо, написанное женским почерком.
«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37