Он понимал, что они, несмотря на возраст и болезни, поддерживали его морально. Умерла мама, и дом опустел наполовину, умер отец, и в доме стало совсем мрачно. Порой им с Катей даже не о чем было говорить, вечерами они подолгу сидели в своей шикарной гостиной и молчали, смотрели телевизор, читали книги. Им не хотелось приглашать в дом гостей, они словно стыдились своего горя, о котором теперь уже знали все окружающие. Кое-какие сведения о пропавшей дочери предпринимателя Раевского и об инциденте в Стамбуле появились и в желтой прессе, и это особенно раздражало Владимира. Он сделал несколько внушительных звонков куда следует, и газеты перестали писать на эту тему. Однако информация уже успела получить широкую огласку.
Владимир понимал, что ни у него, ни у Кати практически не осталось настоящих друзей. Людей из их нынешнего окружения назвать друзьями было трудно. Старые же школьные и студенческие друзья стеснялись общаться со своим разбогатевшим однокашником, им поневоле пришлось бы разговаривать с ним на разных языках. Новые деловые знакомые из "новых русских" не могли стать друзьями, это был круг людей, во всех отношениях чуждый и Владимиру, и Кате. Интересы у них были порой диаметрально противоположные, и находиться в их обществе бывало откровенно скучно, а то и просто неприятно.
Ему не удалось сблизиться с Сергеем Скобелевым, как он ни пытался сделать это. Сергей сам выстроил между ними стену. Их могла бы объединить любовь к Варе-Марине, но произошло совсем наоборот - общее горе провело между ними полосу отчуждения. Они сближались только в критические моменты, когда надо было что-то срочно предпринимать. А потом снова расходились.
Пожалуй, самым близким для него человеком, кроме Кати, был Генрих Цандер. За несколько лет постоянного общения Генрих научился понимать Раевского с полуслова и полувзгляда. И сам Владимир тонко улавливал настроение Генриха, хотя тот практически никогда не выказывал своих эмоций, а говорил вообще очень мало...
Владимир очень строго подходил к отбору людей. Большинство он браковал сразу же. Хамство, наглость, развязность, стремление подражать худшим образцам "современных людей", а особенно игра в "крутость" вызывали у него непреодолимое чувство отвращения.
Он понимал, что очень одинок. А смерть родителей до предела обнажила это одиночество. Он корил себя за то, что провел так много времени в разлуке с родителями, хотя мог бы давно уже вернуться в Россию. Дела найдутся всегда, их не переделать, а вот родителей уже никогда не вернуть.
Катя же осиротела уже давно. Ее мать умерла, когда Катя была еще студенткой и едва только познакомилась с Владимиром. Отец же, директор одного из киевских научно-исследовательских институтов, скончался года через два после смерти жены. Свою внучку Варю он видел только раза три в жизни, бывая по делам в Москве. Он умер внезапно, от обширного инфаркта, и Катя считала, что исчезновение внучки, собственно, и стало основной причиной его скоропостижной смерти. Владимир пытался ее в этом разубедить, считая, что основной причиной смерти отца Кати является потеря жены. Но Катя продолжала считать по-своему.
Они оба были очень одиноки, ни родственников, ни друзей, только деловые знакомые, в основном люди очень зажиточные или даже богатые, типа Александра Ильича Холщевникова.
После инцидента в самолете Раевский и Холщевников сблизились, стали почти что друзьями. Простой в общении, остроумный, веселый Холщевников был очень симпатичен Раевскому, что способствовало и процветанию их совместных предприятий. Но недавно Александр Ильич развелся со своей женой и женился на молоденькой девушке лет восемнадцати, до того работавшей фотомоделью. После этого Катя прониклась к нему чувством глубокого презрения, и обмен визитами прекратился. Сам же Раевский хоть и не осуждал своего компаньона, тем более что тот оставил бывшей жене большое состояние и продолжал всячески помогать сыновьям, но в гости его больше не звал и сам к нему не ездил.
Мрачные тревожные мысли посещали Владимира Алексеевича все чаще. Он понимал, что достиг, такого материального благополучия, что большего желать не может. А счастье? Оно осталось там, в прошлом, в московском дворике в центре Москвы, в веселых студенческих походах по пивным, во встречах с Катей, тогда еще наивной и безмятежной, в рождении Вареньки... А что теперь? Что осталось ему теперь? Катя рядом, но она становится все более чужой, замыкается в своих безрадостных мыслях... Им не нужно ничего, кроме одного - найти Вареньку. А дьявол смеется над ними, играет с ними в какую-то страшную игру, прячет от них того единственного человека, который может принести им обоим счастье.
- Эх, мама и папа, - прошептал Раевский, выкурил еще одну сигарету и лег в постель. На сей раз он заснул невероятно крепким сном.
Проснулся он со свежей головой, мрачные мысли оставили его. У него появилось неосознанное предчувствие, что именно сегодня он получит новые, важные сведения о Варе. Он пребывал в каком-то лихорадочном возбуждении, хотел поделиться своими предчувствиями с Катей, но решил воздержаться от этого, боялся сглазить.
За утренним кофе Катя сама начала разговор.
- Ночью что-то произошло? - каким-то равнодушным тоном спросила она, наливая себе и мужу кофе.
- Да. Звонил Марчук, - стараясь придать своему голосу такой же равнодушный тон, ответил Владимир. - У него кое-какие сведения из Турции. Там... Понимаешь, обнаружен дом, в котором похитители прятали Варю.
- А ее, разумеется, там уже нет? - с какой-то саркастической улыбкой глядя на него, спросила Катя.
- Ты права, - сухо ответил Владимир, преодолевая подступавшее раздражение, вызванное ее словами и улыбкой. - Но почти точно доказано, что похитители покинули Турцию. Очевидно, на каком-то судне. Марчук, Саша и Юра вылетели в Стамбул.
- Понятно, - произнесла Катя и зевнула, прикрывая рот рукой.
Владимир сделал большой глоток кофе и обжегся. Раздражение нарастало.
- Теперь, я чувствую, ты не веришь? - спросил он, избегая глядеть ей в глаза.
- Как тебе сказать? - тихо ответила она. - Хочу верить, Володя, только этим и живу. Но пойми и меня, мне кажется, что мы живем в каком-то зловонном болоте, где все люди друг другу враги. В этой клоаке похищают детей, мучают их, убивают людей, проливая реки крови, воруют, обманывают, грабят. Этот мир безысходен, в нем не может быть никакого просвета. А тот мир, в котором мы жили раньше, был просто иллюзией, красивым миражом, который при соприкосновении с грубой действительностью рассыпался, словно карточный домик. Нашей Варе только двадцать семь лет, и я просто не могу думать о том, сколько ей пришлось пережить. Если я думаю об этом, то чувствую, что схожу с ума. По-настоящему схожу. Наверное, во всем этом виновата только я, но иногда мне кажется, что если семья проклята богом, то он обязательно нашел бы способ заставить нас страдать каким-либо другим способом. Хотя.,. Страшнее этой неизвестности, в которой мы живем уже почти тридцать лет, нет, наверное, ничего.
- Так вот и надо бороться за то, чтобы этот туман рассеялся, - каким-то неуверенным голосом произнес Владимир.
- Конечно, будем бороться, - грустно улыбнулась Катя. - А для чего мы вообще живем, если не для этого? Мне ничего не нужно - ни деньги, ни положение в обществе, ни эта роскошь, - она неопределенным жестом обвела рукой гостиную. - Больше всего мне бы хотелось вернуться в нашу однокомнатную квартиру на Ленинском, вернуться в тот роковой семьдесят второй год, когда все это произошло. Чтобы Варенька была маленькой, а мы с тобой молодыми, но только при том условии, чтобы у нас за спиной был бы, пусть незримо, но все же был бы этот ужасный жизненный опыт, который мы приобрели за долгие годы. И мы бы умели ценить настоящее и не делали бы таких чудовищных промахов.
- Погоди, Катюша, - дрогнувшим голосом произнес Владимир. - Может быть, все это еще будет. Варе всего только двадцать семь, да и мы с тобой далеко еще не старики. Дай срок, и не падай духом.
- Дай-то бог, - уже не столь грустно улыбнулась Катя, встала и поцеловала Владимира.
Он ехал в офис в приподнятом настроении. Он по-прежнему надеялся на то, что сегодня он получит какие-то обнадеживающие сведения о Варе и ее похитителях.
Предчувствие не обмануло его. Только сведения пришли несколько позже, через две недели.
Звонок раздался очень поздно, уже после двенадцати ночи. Однако для самого Владимира Алексеевича это не было поздним временем. Он только что вернулся домой после тяжелого дня. Ему уже не хотелось ничего - ни есть, ни пить чай, он чувствовал, что от чудовищной усталости даже не в состоянии раздеться. Хотелось прямо в одежде завалиться спать и провалиться в сон, как в какое-то спасение от бесконечных дел, навалившихся на него сегодня. Его присутствие требовалось на трех заседаниях и встречах в разных местах, а на шесть часов вечера они с Холщевниковым были приглашены на прием к вице-премьеру правительства.
Там состоялся жесткий серьезный разговор, который длился около трех часов. Вице-премьер, расположенный к Раевскому, предупредил его, что на ряде принадлежащих Раевскому предприятий обнаружены серьезные финансовые нарушения, уклонения от уплаты налогов, и что в ближайшее время он может быть вызван на допрос в прокуратуру.
Вышли они от вице-премьера в совершенно разном настроении. Холщевников был подавлен и раздражен и фактами, изложенными вице-премьером, и его суровым холодным тоном, Раевский же, совершенно наоборот, воспрял духом. Серьезный разговор с вице-премьером отвлек его от личных проблем, его вовсе не пугал предстоящий вызов из прокуратуры, он не боялся ничего, только одного - получить какие-то грозные известия от похитителей Вари. А тут пришлось окунуться хоть в сложные, но вполне решаемые проблемы, заняться живым делом. Работа давно уже была панацеей от постоянных тревожных мыслей.
- Не грустите, Александр Ильич, - улыбнулся Раевский. - Это все пустое, мелочи все это. Лучше расскажите, как вам живется с молодой женой.
На бледном лице Холщевникова появилась благостная счастливая улыбка.
- Владимир Алексеевич, вы не представляете. Это рай, это настоящий рай. Я еду домой, как на праздник. Жаль только, что так редко приходится бывать дома. Завтра утром, например, улетаю в Китай на переговоры. А Ниночка создала мне такую обстановку дома, это что-то сказочное. Жаль только, что сыновья со мной очень холодны, - вздохнул он. - Я пару месяцев назад был в Швейцарии, встречался с Ромкой, и таким он меня обдал холодом, что стало не по себе. Илюша помягче, мы с ним встречаемся каждую неделю, но все же чувствуется влияние матери. Она буквально возненавидела меня. Мы прожили с ней пятнадцать лет, и сколько в нашей жизни было хорошего, разве я виноват, что полюбил Ниночку?
- А как поживает Алла Эдуардовна? - решил переменить тему Раевский, чувствуя, что Холщевников увлекся рассказом о своих семейных проблемах, которые у каждого, как известно, свои.
- Алла-то? - улыбнулся Холщевников. - Она, кстати, завтра летит со мной в Шанхай. - С ней интересно, она недавно вышла замуж, я все собирался вам сказать, да как-то забывал.
- Снова за молодого? - спросил Раевский, вспоминая Юрия Каширина.
- А вот совсем наоборот. Она вышла замуж за семидесятитрехлетнего старика. Беркович, кинорежиссер, слышали?
- А как же? Известный документалист.
- Так вот они теперь живут вместе. Он инвалид, плохо движется, плохо видит. А Аллочка очень счастлива, она носится с ним как с ребенком. Я просто поражаюсь на нее. После самоубийства Юрия она долго не могла прийти в себя, даже собиралась увольняться с работы. Я, разумеется, ее не отпустил, сами понимаете, я платил бы ей зарплату, даже если бы она вообще ничего не делала до конца жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46