Старик оживился.
— Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?
— Мадуев.
Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.
— Рахман Мадуев не родственник?
— Брат.
Стоявшие рядом дружно загомонили.
— Давно его не видел? — Вопрос задал худой, явно больной чеченец с головой, перевязанной грязным бинтом.
Салах не любил вести разговоры на личные темы с людьми незнакомыми, но в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.
— Давно. Я только что приехал. Издалека.
— Ваттай! — Собеседник удивился и всплеснул руками. — Ну и ну! Наверное, не знаешь о брате?
— Давно ничего не слыхал.
— Его схватили русские. Он взял заложников…
Сидевшие кружком чеченцы сочувственно зацокали языками.
— Заложников?! — Салах удивился совершенно искренне. Он никогда не замечал у брата преступных наклонностей. Известие было абсолютно неожиданным для него. — Давно это случилось?
— Э-э, — собеседник поднял глаза к потолку, зашевелил губами, должно быть, что-то подсчитывал в уме. — Два месяца назад.
— А я ничего об этом не слышал…
— Русские много шумят, когда что-то не удается скрыть. А с Рахманом все закончилось тихо. Никто не знает, где он сам и его люди.
Салаху не стоило большого труда сопоставить даты, события и сделать неожиданное открытие — скорее всего фамилия и родство с Рахманом в глазах бдительных армейских кадровиков перевесили двадцать лет его верной службы, участие в боевых операциях, ранения и награды.
Он зло стукнул кулаком по соломе, на которой сидел. Подлость всей процедуры, когда человеку даже не объясняют, почему и за что дают пинка в зад, возмущали до глубины души. Ведь и верный пес не прощает хозяина, который причиняет ему боль. Человек — тем более.
Взаперти Салаха держали трое суток. Наконец грязного, со щетиной на лице, которая доставляла немало неудобств человеку, привыкшему ежедневно бриться, под конвоем привели в «служебку». На этот раз его доставили в другую комнату, где за столом сидел не майор, а капитан.
— Подполковник Мадуев? — «Фильтратор» приветливо улыбнулся. — Садитесь.
Салах словно нехотя опустился на табуретку. Шевельнулся и ощутил, что сиденье не шелохнулось — оно было привинчено к полу.
— Слушаю вас.
— Мы запросили часть, где вы до увольнения служили. Нам ответил полковник Лебедев. Он дал вам отличную аттестацию. На телеграмме есть виза командира дивизии: «Согласен». Так что вы свободны. Мы дадим вам соответствующую справку — на будущее…
— Спасибо. А где ваш коллега — майор?
— Мишаков? Отбыл в командировку.
— Передайте ему привет и мою благодарность за хлеб, соль и гостеприимство. Мыши в пакгаузе меня не съели. Ухожу, слегка обогатившись. Вшей, знаете ли, приобрел. Тухлой водички попил. Лечебная, говорят…
— Я так понял, что в случившемся с вами вы вините майора? — Капитан сложил бумажки в папку, закрыл ее. — Ваше дело, конечно. Однако скажу: запрос командиру полка посылал не я, а майор. Вот, пожалуй, и все.
4
За два дня до появления Салаха в Жана-ауле над горами ревущим смерчем пронеслись два самолета Су-25. Мелькнув в синем небе белыми стрелами, они умчались, обгоняя собственный рев. Но две фугаски, сорвавшиеся из-под крыльев, нашли свои цели. Что уж там собирались накрыть могучим ударом крылатые соколы, неизвестно, но одна бомба попала точно в дом Мадуевых, вторая разнесла в щепы хилую сельскую лавку, стоявшую на въезде в аул.
Глазам Салаха открылась огромная яма с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, исчезло.
Окаменев, стоял Салах над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.
Дом, семья, твое дело — это настоящее.
Твои дети, внуки и правнуки — будущее.
Ничего этого больше нет, ибо настоящее уничтожено.
А будущее даже не начиналось…
Подошли две женщины — молодая и пожилая. Встали за спиной Салаха, кивая сочувственно головами.
Салах почувствовал присутствие посторонних. Обернулся. Увидел женщин и вдруг улыбнулся, открыв крепкие ровные зубы. И было в этой улыбке не доброе — грустное или радостное, а злое, волчье. Молодая женщина даже отшатнулась, слегка выставив руку вперед, словно хотела отгородиться от видения.
— Офф-фай!
Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:
— Вардах, оха ма кхеталлах — смотри, не упади.
И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника — страх, жалость, сострадание.
Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша — Золотая — дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.
Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши — Имрана.
В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.
Комната, в которой жила теперь Деша, с трещинами в стенах и на потолке, сохранилась чудом. Старик Керимсолта — деревенский плотник, помог учительнице наладить быт. Они вместе разобрали кирпичи, завалившие вход в сохранившуюся часть дома. Затем мастер наглухо забил окна фанерными листами, стекла в ауле не было. Подправил косяки двери, укрепил ее изнутри и снаружи, сделав все, чтобы развалюха осталась обитаемой.
Салах пристально посмотрел на Дешу. Желваки заиграли на загорелых щеках. Сказал жестко и властно:
— Я сегодня к тебе приду. Вечером.
Думал — смутится, возразит молодая женщина. Не в правилах горской морали вот так принимать бесцеремонные предложения мужчин. Не на Тверской у «Националя» в Москве происходило дело. В скромном ауле на краю гор. Но Деша посмотрела на Салаха и увидела все, что он сказал не словами, а взглядом: свое беспредельное одиночество, неуемную тоску и неприкаянность. И еще она оценила, как по-мужски красив этот человек, принявший на ее глазах страшный удар судьбы. Его худое чувственное лицо, мужественного, закаленного воина, волевые глаза — все выдавало натуру гордую и свободолюбивую. Чувствовалось — он привык повелевать и умел заставлять людей подчиняться себе. Нет, он не искатель легких приключений и не захочет оскорбить или унизить ее здесь, на родной земле.
Она ответила так, словно они были знакомы давным-давно:
— Приходи.
Скажи Салах по-иному, улови она в его голосе малейшую нотку просительности, Деша по привычке презрительно улыбнулась бы и отошла, не ответив. Но Салах не просил, он приказывал. И Деша уловила в его тоне именно то, чего не слыхала в голосах других, предлагавших ей себя мужчин.
— Приходи.
Она повернулась и, мягко покачивая широкими бедрами, ушла. Гордая и красивая. С ровной спиной и высоко поднятой головой.
Салах проводил ее взглядом и не заметил, как к нему неслышно приблизился мальчик лет двенадцати. Он тронул тонкими пальцами рукав.
— Дядя Салах, с вами желает поговорить дядя Дага.
Салах встрепенулся. В юные годы с Дагой Берсаевым они были большими приятелями. Потеряли друг друга из виду только после того, как Салах поступил в военное училище. Конечно, известия о земляках доходили до Салаха. Он знал, что Дага окончил юридический факультет, стал прокурором в одном из районов Чечни, но встречаться им не приходилось.
Салах не сразу узнал старого товарища. Круглое лицо Даги обрамляла рыжая борода. Он был в подогнанном по фигуре камуфлированном армейском обмундировании. На широком ремне — кожаная кобура фирмы «Бианчи», дорогая и элегантная. Из нее торчала рукоятка «вальтера ППК-38». С оружием как-то не вязались четки, которые Дага, не переставая, перебирал длинными пальцами. Он выглядел сурово и воинственно.
Они обнялись.
Салах стиснул приятеля в объятиях порывисто, энергично.
Дага обнял Салаха протокольно: мягко коснулся его спины руками и тут же отпрянул. Но сказал приветливо:
— Здравствуй, брат. Рад тебя видеть. — И показал на мягкую банкетку у столика: — Прошу, садись.
Салах сел, глядя на Дагу и пытаясь вспомнить, что осталось в нем от того сорвиголовы, которого он знал много лет назад.
— Ты был дома? — Голос Даги звучал спокойно, умиротворяюще. Слова он произносил странно — почти нараспев, будто молитву. — Очень сожалею, Салах. Твоя мама всегда была для меня как родная.
Салах молча склонил голову, принимая соболезнование.
— Что собираешься делать? — продолжил Дага.
— Пока не знаю… Меня уволили из армии…
Дага помрачнел.
— Я знаю это, и меня удивляет твое спокойствие. Мы здесь все считаем, что тебя не просто уволили. Они взяли от тебя все, что им было нужно, и выкинули, как использованный презерватив.
Последняя фраза прозвучала хлестко, словно пощечина. Нацеленная в лицо, она попала в сердце. Хотелось вскочить, вмазать обидчику, но ноги не слушались, а рука не поднималась.
Разве Дага не прав? Да, его сравнение грубо, грязно, но кто сказал, что оно не точно?
Можно говорить деликатно: «Уволили по сокращению штатов». Можно говорить… Все можно, черт возьми! Но от этого правда не станет менее оскорбительней слов, ее обозначивших.
— Да, ты прав, Дага, — смиряя гордыню, согласился Салах, — употребили и вышвырнули…
Дага вежливо склонил голову.
— Хорошо, друг, что ты это понимаешь. Умение видеть и признавать правду — очень важное качество. Мы тебе поможем. Я надеюсь, ты все еще настоящий чеченец?
— Что значит «настоящий»?
— Хватит у тебя мужества вступить в ряды воинов Аллаха и продолжить борьбу в наших рядах?
— Ты говоришь как мулла.
— Почему — «как»? Я и есть мулла.
Салах оторопел.
— Разве я обманывал тебя? — тихо спросил Дага.
— Но ты… прокурор!… — воскликнул Салах.
Дага жестом остановил его.
— Перед Аллахом все мы равны — и прокуроры, и преступники…
— Хорошо, тогда о другом. Я не боюсь войны. Я уже воевал. Но ты, скажи мне, Дага, ты уверен в победе?
— Почему нет? Нас поддерживает рука Аллаха. Очень сильная рука…
— И в какой роли ты меня здесь представляешь?
— Знаю, ты можешь обидеться, но должность командира пока не получишь. Будешь… как это лучше сказать? Стажером, да?
— А кто же станет моим командиром? — Салаху показалось, что старый друг попросту разыгрывает его — профессионала, десантника, спецназовца… подполковника, в конце концов, черт побери!
— Казбек Цокаев.
— Кто он? Военный? — продолжал жестко настаивать Салах.
— Сейчас каждый чеченец — военный.
— Я не это имел в виду!
— Казбек в прошлом водитель. Но у него уже большой опыт боев. И он сменил на командном посту Рахмана, твоего двоюродного брата.
— Но он же не военный, так?
— Да, Казбек не военный. Тут возразить не могу. Однако он проверен в деле. И тебе придется ему подчиняться.
— Он не знает тактики. — Салах старался все же сдерживаться. Ему казалось, что, когда речь идет об опасном и крайне рискованном деле в первую очередь должен торжествовать здравый смысл. И его прямо-таки бесило упрямство Даги, который не желал вдуматься в его слова.
— Не надо, Салах. Может показаться, что тебя мучает зависть. Это плохо. И еще мой совет. Ты дважды повышал голос. Я говорил тихо. От крика правды в словах не прибавляется.
— Но твое решение неразумно. А у меня достаточный военный опыт. Ты думаешь, я не разберусь, что у вас к чему?
— Разберешься. Я очень на это надеюсь. Очень. Ты и нужен нам как командир… Но пойми, от тебя не требуют, чтобы ты в один день стал правоверным. Для таких, как ты, Салах, в Коране есть сура «Покаяние».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54