Тюрьма — темный лес, в котором сохранить свою честь и порядочность трудно, если подчиняешься сильным.
Едва дверь за ним закрылась, с верхних нар сполз небритый тип с круглой мордой и сопливым носом. Он приблизился к Полуяну, выставив вперед два пальца «козой», как бы пугая новичка.
— Ты кто такой?
Из его рта потянуло гнилым запахом. Полуян понял, что перед ним далеко не самый большой «авторитет» криминальной компании. Паханы обычно не опускаются до мелкого шантажа и запугивания. Перед ним обычный «шестерка», придурок, играющий роль привратника в этой клоаке.
— Слушай ты, Сопля! Со мной у тебя, как в кино, не получится. Там ногой десять раз по башке врезают, а драка продолжается. Мне одного раза хватит. Не веришь? — Он говорил это не столько для типа, которого назвал Соплей, сколько для сведения тех, кто наблюдал за происходившим с нар.
В следующее мгновение Полуян схватил Соплю за лацканы куртки, притянул к себе. Затем едва заметным движением руки толкнул его от себя. Сопля кулем осел на пол и опрокинулся на спину.
С нар легко соскочил высокий черноусый красавец с типичным лицом абрека Кавказских гор. Подошел к Сопле, ткнул его носком ботинка в бок. Тот был в полной отключке.
— Ай, молодец! — Абрек протянул руку. Полуян подал свою, на всякий случай приготовившись к неожиданному рывку.
Абрек пожал его руку, но агрессивных намерений не проявлял.
— Люблю, когда работают чисто. Клянусь, без обмана. Ты десантник?
— Морская пехота.
— Значит, полковник.
— Нет, подполковник. — Полуян не любил такого рода закидоны: звание есть звание, и он не новоявленный казак, чтобы лепить себе звездочки на погоны по собственному желанию.
— Не спорь. Там, — абрек махнул рукой в сторону окна, — ты можешь быть кем угодно. Здесь будешь полковник.
Полуян понял: его приняли в этот изолированный мирок и по неписаному закону пометили кличкой. Спорить — что дуть против ветра.
Черноусый ухмыльнулся.
— Какая статья?
Полуян махнул рукой.
— Все равно ты не знаешь.
— Скажи.
— Двести тридцать восьмая.
— Э, Тэтэ, иди сюда. Ты слыхал, двести тридцать восемь?
Что-то в голосе абрека не понравилось Полуяну. Он сделал полшага назад, прижался спиной к сырой склизкой стене. На всякий случай. Показная доброжелательность кавказца его не обманывала.
Он знал: при любых обстоятельствах надо быть готовым отразить нападение. На него могли налететь с одной лишь корыстью — «обломать новичку рога», научить уважать «авторитетов», отбить охоту к сопротивлению.
С нар спрыгнул и вразвалочку подошел к беседовавшим второй абрек, ростом пониже первого и, похоже, пониже его рангом. Он был раздет до пояса. Демонстративно поигрывал мускулатурой.
Если начнется драка, решил Полуян, надо первым ударом выключать именно этого — Тэтэ. Он покрепче, значит, опасней первого. Коли его «выбить», дальше все пойдет проще.
— Двести тридцат восем? Я такой не слыхал, Вадуд.
— Я же говорил, — с усмешкой заметил Полуян. — С такой здесь не сидят.
— Мы узнаем, — сказал первый абрек, которого, как понял Полуян, звали Вадудом. — Сейчас узнаем. — Абрек повернулся к нарам. — Эй, Юрист! Иди сюда.
С нижней полки сполз пузатенький лысый мужичок с бегающими мышиными глазками.
— Юрист, что такое двести тридцать восьмая? — Вадуд приставил к груди лысого палец. — Объясни толково.
— Неповиновение. Отказ выполнять военный приказ.
— Ты какой приказ не выполнил?
— Военный, — улыбнулся Полуян. — Не все ли равно, какой именно?
— Ладно, мы все узнаем. Теперь пошли, покажу тебе место. Хорошее, как у меня.
Лопасти винта медленно раскручивались. Легкая зыбь бежала по щетине сухой травы.
Рахман захлопнул дверь.
Несущий винт, сверкая клинками лопастей, со звоном рубил горячий воздух.
— Все, поехали! — Рахман хлопнул вертолетчика по плечу.
Боевики загоготали, довольные своим уменьем шутить, довольные добычей. Первая — самая трудная — часть их плана прошла успешно. Даже с плюсом.
Рахман взял двухлитровую бутылку «пепси».
— Это что?
— Поставь на место! — сказал Чигирик отрывисто, будто команду подавал.
Рахман засмеялся.
— Частная собственность, да? Уважаю.
— Да, частная собственность. Сыну купил, не тебе.
Рахман поставил бутылку на место и сходил к чемодану с деньгами. Открыл, небрежно выдернул из пачки сотенную бумажку. Вернулся к пилоту. Потянул купюру.
— Возьми. Купишь сыну сто бутылок. Эту я забираю.
Он крутанул пробку. Жидкость зашипела, обостряя жажду. Рахман приложил горлышко ко рту. Сделал несколько жадных глотков. Вытер губы ладонью. Вышел к своим.
— Кто хочет пить?
Пить хотели все. Один за другим боевики прикладывались к бутылке.
Чигирик сосредоточенно держал курс на северо-восток Чечни, к озеру Будары. В какой-то момент он обернулся и увидел, что боевики, успокоились, застыв в нелепых позах.
Чигирик утопил кнопку на ручке управления. Вышел на радиообмен с вертолетами сопровождения.
— «Рапира», «Рапира», я «Щит». Как слышите?
— «Щит», я «Рапира». Слышу отлично. Что у вас?
— «Рапира», не могу сказать точно. Но веселые ребята успокоились.
— «Щит», срочное приземление. Срочное! Мы тут же подсядем к вам. «Щит», как понял? Иди на приземление.
Ровно три минуты ушло на то, чтобы возле севшего в степи вертолета опустились два других винтокрыла.
Крепкие мужики в круглых шлемах — «глобусах», в тяжелых бронежилетах, с автоматами «вал», удобными и скорострельными, выскакивали на землю и бежали к «Мишке» Чигирика.
Последним, высадившимся вместе с группой захвата, был полковник Мацепуро.
Рахман открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека, то и дело терявшего четкость очертаний. Лицо его показалось знакомым. Мадуев облизал сухие губы. Вздохнул горестно.
— Ты нехороший человек, переговорщик. Нехороший. Ты меня обманул.
Мацепуро встряхнул боевика за плечи, помогая ему вернуться к жизни.
— Нет, Мадуев, я тебя не обманывал. Перехитрил — другое дело.
Мацепуро отошел от террориста. Приблизился к Глущаку.
— Федя, у тебя есть «горючее»? Надо «растормозиться».
— «Смирновская», «Жириновка», «Брынцаловка». Что тебе?
— Только не политическое. Лучше уж самопальной, что твой батя гонит.
Глущак принес заветный чемоданчик, достал алюминиевую фляжку и налил до краев граненый стакан. Мацепуро осторожно принял его и выпил легко, точно воду. Глубоко выдохнул и вернул стакан майору.
— Все, ребята! По коням. Поскакали!
Три вертолета разом взлетели в воздух.
17
— Дайте грешнику в юность обратный билет, я сполна заплатил за дорогу…
Тяжеловес, лежавший на верхних нарах у окна, вполголоса тянул незатейливую песню. Но даже от этого полузвука по камере плыл гул, будто барабан ухал в бочке.
— Топтыгин! — взмолился кто-то с нижнего яруса, обращаясь к певцу. — Будь другом, дай поспать.
«А ведь и в тюрьме можно жить, — подумал Полуян. — И потолковать есть с кем. И суждения у людей здесь по всем вопросам прямые, честные. Кто что думает, так и глаголет. Баланда — говно. Законы российские — погань. Менты — шкуры. Прокуроры — цепные псы. И тому, кто говорит такое, ртов не заткнешь, срок не прибавишь. Это просто чудо. Вольница за решетками! Вольница потому, что люди уже от всего избавлены и терять им нечего».
В камере разговоры велись без перерывов. Неторопливые, философские. И люди проявлялись в своих словах, в суждениях интересно и полно. Чаще всего Полуян беседовал с чеченцем Вадудом. Однажды Полуян задал дурацкий вопрос, который его всерьез интриговал.
— Вадуд, ты вор в законе?
Чеченец весело засмеялся. Вытер слезу, накатившую на глаза.
— Ты веришь, что здесь есть такие? Не обманывай себя. Сегодня воры в законе — члены правительства, чиновники всякие. Им воровать позволяет закон. А я просто честный вор.
— За что же ты сидишь?
— По ошибке. Когда меня сажали, то думали, я не знаю, что такое закон. А я знаю. Закон — бумажка. Он слов не понимает. Понимают слова люди. Они могут посадить и выпустить, а закон будет молчать.
— Почему тогда сидишь?
— Хороший вопрос, дорогой. Моя беда — попался плохой прокурор. Дурак. Ему предлагали деньги — не взял. Разве умный? Очень глупый. Я скоро выхожу, а он уже не работает. Заменили умным.
— Считаешь, умный тебе поможет?
— Почему считаю? Уже помог. Он умеет считать лимоны. — Вадуд засмеялся, довольный своим остроумием. — Мы ему привезли целый ящик. Он взял. Теперь сам придет дверь открывать.
Скрипучая дверь камеры, открываясь, каждый раз возвещала сидельцам о начале нового действия в их унылой однообразной жизни. Полуян от этого скрипа не ждал для себя ничего особенного: неутомимый Трескун уже завершил следствие и составил психологический портрет преступника. Оставалось ждать суда и гадать, сколько тебе припаяют от щедрой души закона.
Тем не менее один из скрипов, царапнувший по нервам, как ножом по стеклу, поверг Полковника в удивление.
— Полуян, на свидание!
Мысль мгновенно просчитывала возможные варианты. Пришли сослуживцы? Кто-то из командиров? Жена?
Полуян тут же отвергал предположения.
Для сослуживцев, даже если кто-то из них понимал его правоту, общение с человеком, который помечен клеймом уголовника — дело небезопасное. Такая встреча будет расценена начальниками как вызов, как бунт со всеми вытекающими последствиями. Нет, к нему они не придут.
Командиры, которые уже сказали свое слово о нем, как о возмутителе законных порядков, приносить ему сочувствия не будут.
Жена? Такое вообще невероятно.
В комнате для свиданий, такой же унылой, как и все остальное в казенном доме, Полуян увидел Клавдию Ивановну Рудину, свою соседку по офицерскому бараку. Она поселилась там за год до приезда четы Полуянов вместе с мужем — майором, командиром роты морской разведки. Майор погиб при катастрофе флотского вертолета, а Клавдия Ивановна, прекрасный врач-терапевт, осталась в поселке и приняла на свои плечи фельдшерско-акушерский пункт.
— Клавдия Ивановна! Милая! Какими судьбами?!
Рудина поняла, что в данном случае «милая» не несло в себе особого смысла, но все равно испытала приятное чувство.
— Вот, решила вас навестить.
— Как вам удалось добиться свидания?
— Все очень просто. Попросила разрешение в прокуратуре. Я вам напекла пирожков. С капустой. — Клавдия Ивановна улыбнулась. — Вы здесь газеты читаете?
Полуян усмехнулся.
— Не запрещают, но и не дают.
— Я пирожки и снедь завернула в газеты. Почитайте.
— Обязательно.
— Как вы себя чувствуете?
— Словно ребенок, которого бросили родители. — Он виновато улыбнулся.
Рудина протянула через стол руку.
— Дайте вашу. Надеюсь, это не нарушит порядков острога?
Прапорщик, сидевший у двери, отвернулся.
Предложение показалось Полуяну слишком сентиментальным, опереточным, но он выполнил просьбу. Его пальцы ощутили мягкое теплое пожатие. Внезапно для самого себя он понял: в него жаркой волной потекла живая, трепетная сила. Это оказалось столь неожиданным, что он замер в удивлении. Возникло желание закрыть глаза, раствориться в неизъяснимом блаженстве. Клавдия Ивановна спокойно улыбалась.
— Вам лучше? Вы успокоились?
Полуян вздрогнул. Оказывается, он уже успел закрыть глаза и на какой-то миг выпал из реальности.
— У нас совсем немного времени, Игорь Васильевич. Поэтому я телеграфно. В газетах, которые принесла, материалы о вашей истории. О вашем поступке и аресте сообщило также московское радио. Комитет солдатских матерей проводит в Москве пикетирование Белого дома. Женщины требуют вашего освобождения и прекращения войны. У меня скопилось уже более двухсот писем в ваш адрес.
Полуяна известие ошеломило. Он и представить не мог, что кто-то помнит о нем и заботится.
— Почему вы не сказали об этом сразу?
Клавдия Ивановна дружески улыбнулась.
— Мне приятно было помолчать с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54