Неужели не ясно, сколь глупо обещать уложиться во взятые с потолка сроки, найти и покарать преступников по закону?
Вот теперь и крутись. Проще было бы дело закрыть, сунуть в долгий ящик годика на два, не обметать с корочек пыль, потом и вовсе списать в архив.
Сколько таких дел уже успела похоронить Москва! И дела какие — не о двух убитых бабах из дачного поселка. Клали людей с именами — одного, второго, третьего... А вот время прошло и почти все забылось. Теперь кладут других...
В области с таким потруднее. Особенно если губернатор связал всех обещанием. Теперь дело придется делать из ничего. Взять и бросить на заклание сына Немцева — не позволено. Значит на его место нужен дублер.
Эх, раздерись и тресни! Кто бы знал прокурорские трудности! Организовать процесс — не кулич слепить из песка. Нужен обвиняемый. Нужны свидетели, которые все разложат по полочкам и докажут вину обвиняемого. Трудно, ой трудно такое сделать, но никуда не уйдешь — придется. Вот ведь фуе-муе с бандурой!
* * *
«Дом прессы» — так в Орловске на столичный манер называли здание модерновой архитектуры — стекло, бетон, унылый индустриальный фасад разливного цеха обычного пивзавода, подъезд с пандусами под огромным бетонным козырьком.
Здание строилось на деньги ЦК КПСС для редакции областной газеты «Знамя труда», молодежного издания «Молодой коммунар», трех межрайонных многотиражек — «Трудовое знамя», «Красный стяг», «Вперед», для редакций областного телевидения и радиовещания, корреспондентских пунктов центральных московских газет.
С приходом к власти демократических сил статус областной прессы резко поднялся. Средства массовой информации перестали быть «подручными партии» и стали именоваться «четвертой властью». Такое преображение журналистам понравилось. Еще бы — власть !
Чтобы ярче подчеркнуть рождение новой силы, решением губернатора у прессы отобрали ее дом и переселили в него законодательное собрание области. Редакции разбежались по городу и осели там, где сумели найти подходящую, а самое главное — не очень дорогую крышу.
«Молодой коммунар» поселился в крошечном особняке, который раньше принадлежал Главлиту — строгой государственной конторе, правившей в области цензуру над мыслью, словом и буквой.
Новое время изрядно изменило мир областной прессы. Три межрайонные многотиражки благополучно скончались из-за острой финансовой недостаточности. «Знамя труда» изменило название и стало выходить как «Народная инициатива». Тираж газеты из-за неподъемных для подписчиков цен упал. Газета захирела.
Устоял в конкурентной борьбе только «Молодой коммунар», который не стал менять названия, хотя присовокупил к старому заголовку две крупные литеры «МК», как это сделали московские коллеги из известной газеты.
Главный редактор «МК» сумел уловить веянья времени, переборол в себе чистоплюйство, воспитанное комсомолом и коммунистической моралью. Решительно отбросив идейные шоры, он превратил газету в листок, щедро питавший читателей рассказами о криминальных событиях, о сексе, сплетнями из мира театра, кино, репортажами из жизни «новых русских».
Газета показала свою способность существовать самостоятельно. Ее девизом стали три буквы «С»: «событизация, сенсация, сексизация». Главный редактор в качестве эталона любил называть заметку «Собственный пес отгрыз хозяину мужское достоинство». В этом материале органически слились все три «С». Заметка попала на первую полосу газеты и вызвала немало разговоров в городе.
Правильный выбор направлений публикаций был высоко оценен в деловых кругах, и сразу нашлись спонсоры, решившие прибрать влиятельный орган к своим рукам.
Одним из удачных качеств главного редактора явилось умение безошибочно оценивать обстановку в криминальной среде и правящих кругах области. Там не существовало единого интереса, хотя цель — стремление к максимальной наживе за счет передела государственной собственности была единой.
Разные группы здесь боролись за влияние, сталкивались в кровавой борьбе, назначали и проводили разборки, истребляли конкурентов физически. В этой невидимой глазу подковерной борьбе принимали участие даже органы МВД и прокуратуры. Эти структуры боролись между собой за свои собственные интересы, хотя от посторонних взглядов это тщательно скрывалось.
Газета уверенно пользовалась своим положением стороннего наблюдателя. В редакцию то и дело попадали материалы, в которых одна группировка компрометировала другую. Такие сведения подкидывали то из милиции, то из прокуратуры, порой даже из службы безопасности. Публикации «МК» вызывали шумные скандалы. Газетчиков тащили в суд, грозили другими карами, но это лишь добавляло популярность изданию.
С редакцией «МК» сотрудничала известная в области журналистка Лариса Кисляк. Она уже много лет специализировалась на криминальной теме. Ее публикации всегда были на грани фола и становились сенсациями. Однажды, еще молодой сотрудницей районной газеты, Кисляк написала и тиснула очерк о майоре Ручкине. Материал конечно был проходной, даже сам Ручкин забыл о чем там говорилось, но повод для того, чтобы возобновить знакомство с Кисляк имелся. И он им решил воспользоваться.
Они договорились о встрече.
Ручкин пришел в редакцию пораньше — задолго до назначенного ему времени — по стариковски боялся опоздать. Оказалось, что Кисляк на месте не было. В общем зале редакции шло заседание.
Ручкин сел на стуле неподалеку от двери зала и углубился в газету, которую купил при входе в фирменном киоске «МК».
Поначалу Ручкин не прислушивался к тому, что говорилось в зале. Он в уме формулировал тезисы, чтобы коротко и емко изложить дело журналистке. Но голоса в зале вдруг стали звучать громче — кто-то вошел и не прикрыл за собой как следует двери.
Говорил мужчина. По манере чувствовалось — начальник. Он не просто объяснял собравшимся нечто для всех интересное, он давал указания.
— Мы не учебник этики. Мы — газета. Наша цель — читатель. Его надо бомбить и бомбить. Все вы уже привыкли хорошо есть и пить. Презентации. Аккредитации. Это естественно до тех пор, пока газету читают. Упадет интерес, снизится тираж — вы узнаете, что такое общественное забвение. Так почему главный редактор должен за всех вас думать? Почему? Разве это мое дело сочинять заголовки? За вас. Да, Гринштейн, не делайте такое лицо. За вас тоже...
— Разве я... — молодой женский голос явно пытался оправдаться.
— Не будем уточнять детали. — Главный редактор решительно пресек попытку возражения. — Вялый заголовок в газете — это смерть материалу. «Война и мир». «Тихий Дон». «Обломов» — это все нам не нужно. Да, и «Архипелаг ГУЛАГ» никто читать не станет. Наш заголовок должен бить читателя кулаком в морду, либо по яйцам.
В зале громко рассмеялись, и оживленный шум долго не стихал. Главный редактор не пытался никого успокаивать. Только когда эмоции поулеглись, он продолжил.
— Мне надоела ваша демонстрация целомудрия. Все, чему вас учили на факультете журналистики, пора забыть. Вам по двадцать, а пишете скучно, как Толстой в семьдесят лет. Вот вы, Юлечка. Что вы все время тянете юбку ниже колен? Вы перед артистами тоже скромничаете? Нет? Я не верю. Мне дали два ваших интервью с актерами и ни в одном я не нашел строк: «Артист, говоривший о великом и вечном, все время пялился на мои колени. Он так и жрал их глазами. Я видела, он умирал от желания содрать с меня трусы и юбку».
— Этого не было!
Женский голос, полный слез и возмущения прозвучал на высокой ноте, сорвался и смолк.
По залу прошелся шорох. Кто-то засмеялся. Кто-то захлопал в ладоши.
Редактор дождался тишины.
— Юлечка, милая, не надо казаться дурочкой. Ты же могла так подумать? Могла. Думать — твое конституционное право. Это обязанность профессионального журналиста — создавать скандалы, раздувать их. Тебе объяснить, как это делается? Нет? Тогда пойми — красивые колени, — а они у тебя красивые, — должны работать на газету.
В зале опять оживились.
— У кого есть интересные предложения?
— Павел Семенович, пришло забавное письмо, — голос девичий, звонкий. — Пишет некая гражданка Рубальская.
— И что она пишет?
— Вот. «Как мне быть, если мой муж гомоспециалист? В храм блаженства он предпочитает проникать не через парадный, а через задний, черный вход?..»
— Я понял, Вика. Понял. Прекрасная тема! Только подать ее нужно смачно. Организуйте беседу врача. Пусть расскажет все, что знает о храме блаженства и входах в него...
— Павел Семенович, у меня тоже тема.
Теперь инициативу постарался перехватить мужчина.
— Ну?
— Председатель правления областного общества глухих Смальц издал служебную инструкцию. В ней он запрещает сотрудникам критически отзываться о персоне председателя. Те, кто ведет такие разговоры, должны наказываться вплоть до увольнения.
— Макаров, ты это всерьез?
— Конечно.
— Тогда почему материал не у меня на столе? Таких самодуров, как этот Шмальц, нарушающих конституцию и основы демократии, надо стегать не стесняясь. Чтобы к вечеру статья была в секретариате. И не жалейте выражений...
Настроенность редактора на борьбу с теми, кто попирает права и свободы людей, показалась Ручкину добрым знаком. То, о чем он собирался сообщить газете, было куда опасней для общества, нежели выверты глупого чиновника Смальца.
Минут десять спустя, совещание, которое в редакциях по традиции называют летучкой, даже если оно длится три часа, окончилось.
Затопали ноги, застучали сдвигаемые с мест стулья. Как стадо бизонов, спешивших на водопой, из зала заседаний в коридор вывалилась толпа гангстеров печатного станка. Мимо Ручкина неслись мальчики, готовые при слове «сенсация» разгребать руками свежее дерьмо, и девочки, которым ради интересов профессии рекомендовалось повыше открывать свои ноги.
Кисляк сама узнала Ручкина. Подошла и спросила:
— Василий Иванович?
Ручкин вскочил со стула, заулыбался.
— Так точно, Лариса Сергеевна, я.
— Пройдем ко мне в кабинет. Кстати, Василий Иванович, вы мало изменились.
Ручкин заметно смутился.
— Что вы, куда там! Возраст не красит. А вот вы, Лариса Сергеевна, расцвели. Во всех отношениях: и внешне и творчески.
— Ну, ну, Василий Иванович, я ведь так чего доброго и поверю.
— Я совершенно искренне. Меня всегда поражала ваша смелость. Для женщины роль криминального репортера не совсем подходит. А вы...
Кисляк мило улыбнулась. Взяла со стола золоченую зажигалку, высекла огонь, прикурила, со вкусом затянулась
— Говорите, говорите, Василий Иванович. Комплименты всегда приятны.
Ручкин сделал недоуменное лицо.
— Почему комплименты, Лариса Сергеевна? Я, извините, читал большинство написанных вами материалов. Во всяком случае, так думаю. И скажу — вы никогда не мельчили. Я знаю, как такие выступления воспринимались властями...
— Милый Василий Иванович! — В голосе Кисляк прослушивалось неподдельное уважение к гостю. — Мне было бы неприятно обманывать вас. Очень неприятно. Тем более, что, судя по всему, вы сохранили удивительную наивность...
Последние слова резанули Ручкина по самолюбию. Он давно уже не считал себя наивным и не принимал на веру расхожие лозунги и обещания, которыми так любят швыряться политики. Постоянное общение с теневой стороной жизни позволило ему научиться ясно видеть идеологические подмалевки, которыми пропаганда приукрашивала действительность. И вдруг...
Однако ни смущения ни обиды Ручкин не показал.
— Возможно, Лариса Сергеевна. Все возможно. И все же мне кажется, вы кокетничаете. Ваши публикации в равной мере задевают интересы криминалитета и властей, которые так любят болтать о борьбе с преступностью.
— Я ожидала, Василий Иванович, что вы обидитесь на мои слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Вот теперь и крутись. Проще было бы дело закрыть, сунуть в долгий ящик годика на два, не обметать с корочек пыль, потом и вовсе списать в архив.
Сколько таких дел уже успела похоронить Москва! И дела какие — не о двух убитых бабах из дачного поселка. Клали людей с именами — одного, второго, третьего... А вот время прошло и почти все забылось. Теперь кладут других...
В области с таким потруднее. Особенно если губернатор связал всех обещанием. Теперь дело придется делать из ничего. Взять и бросить на заклание сына Немцева — не позволено. Значит на его место нужен дублер.
Эх, раздерись и тресни! Кто бы знал прокурорские трудности! Организовать процесс — не кулич слепить из песка. Нужен обвиняемый. Нужны свидетели, которые все разложат по полочкам и докажут вину обвиняемого. Трудно, ой трудно такое сделать, но никуда не уйдешь — придется. Вот ведь фуе-муе с бандурой!
* * *
«Дом прессы» — так в Орловске на столичный манер называли здание модерновой архитектуры — стекло, бетон, унылый индустриальный фасад разливного цеха обычного пивзавода, подъезд с пандусами под огромным бетонным козырьком.
Здание строилось на деньги ЦК КПСС для редакции областной газеты «Знамя труда», молодежного издания «Молодой коммунар», трех межрайонных многотиражек — «Трудовое знамя», «Красный стяг», «Вперед», для редакций областного телевидения и радиовещания, корреспондентских пунктов центральных московских газет.
С приходом к власти демократических сил статус областной прессы резко поднялся. Средства массовой информации перестали быть «подручными партии» и стали именоваться «четвертой властью». Такое преображение журналистам понравилось. Еще бы — власть !
Чтобы ярче подчеркнуть рождение новой силы, решением губернатора у прессы отобрали ее дом и переселили в него законодательное собрание области. Редакции разбежались по городу и осели там, где сумели найти подходящую, а самое главное — не очень дорогую крышу.
«Молодой коммунар» поселился в крошечном особняке, который раньше принадлежал Главлиту — строгой государственной конторе, правившей в области цензуру над мыслью, словом и буквой.
Новое время изрядно изменило мир областной прессы. Три межрайонные многотиражки благополучно скончались из-за острой финансовой недостаточности. «Знамя труда» изменило название и стало выходить как «Народная инициатива». Тираж газеты из-за неподъемных для подписчиков цен упал. Газета захирела.
Устоял в конкурентной борьбе только «Молодой коммунар», который не стал менять названия, хотя присовокупил к старому заголовку две крупные литеры «МК», как это сделали московские коллеги из известной газеты.
Главный редактор «МК» сумел уловить веянья времени, переборол в себе чистоплюйство, воспитанное комсомолом и коммунистической моралью. Решительно отбросив идейные шоры, он превратил газету в листок, щедро питавший читателей рассказами о криминальных событиях, о сексе, сплетнями из мира театра, кино, репортажами из жизни «новых русских».
Газета показала свою способность существовать самостоятельно. Ее девизом стали три буквы «С»: «событизация, сенсация, сексизация». Главный редактор в качестве эталона любил называть заметку «Собственный пес отгрыз хозяину мужское достоинство». В этом материале органически слились все три «С». Заметка попала на первую полосу газеты и вызвала немало разговоров в городе.
Правильный выбор направлений публикаций был высоко оценен в деловых кругах, и сразу нашлись спонсоры, решившие прибрать влиятельный орган к своим рукам.
Одним из удачных качеств главного редактора явилось умение безошибочно оценивать обстановку в криминальной среде и правящих кругах области. Там не существовало единого интереса, хотя цель — стремление к максимальной наживе за счет передела государственной собственности была единой.
Разные группы здесь боролись за влияние, сталкивались в кровавой борьбе, назначали и проводили разборки, истребляли конкурентов физически. В этой невидимой глазу подковерной борьбе принимали участие даже органы МВД и прокуратуры. Эти структуры боролись между собой за свои собственные интересы, хотя от посторонних взглядов это тщательно скрывалось.
Газета уверенно пользовалась своим положением стороннего наблюдателя. В редакцию то и дело попадали материалы, в которых одна группировка компрометировала другую. Такие сведения подкидывали то из милиции, то из прокуратуры, порой даже из службы безопасности. Публикации «МК» вызывали шумные скандалы. Газетчиков тащили в суд, грозили другими карами, но это лишь добавляло популярность изданию.
С редакцией «МК» сотрудничала известная в области журналистка Лариса Кисляк. Она уже много лет специализировалась на криминальной теме. Ее публикации всегда были на грани фола и становились сенсациями. Однажды, еще молодой сотрудницей районной газеты, Кисляк написала и тиснула очерк о майоре Ручкине. Материал конечно был проходной, даже сам Ручкин забыл о чем там говорилось, но повод для того, чтобы возобновить знакомство с Кисляк имелся. И он им решил воспользоваться.
Они договорились о встрече.
Ручкин пришел в редакцию пораньше — задолго до назначенного ему времени — по стариковски боялся опоздать. Оказалось, что Кисляк на месте не было. В общем зале редакции шло заседание.
Ручкин сел на стуле неподалеку от двери зала и углубился в газету, которую купил при входе в фирменном киоске «МК».
Поначалу Ручкин не прислушивался к тому, что говорилось в зале. Он в уме формулировал тезисы, чтобы коротко и емко изложить дело журналистке. Но голоса в зале вдруг стали звучать громче — кто-то вошел и не прикрыл за собой как следует двери.
Говорил мужчина. По манере чувствовалось — начальник. Он не просто объяснял собравшимся нечто для всех интересное, он давал указания.
— Мы не учебник этики. Мы — газета. Наша цель — читатель. Его надо бомбить и бомбить. Все вы уже привыкли хорошо есть и пить. Презентации. Аккредитации. Это естественно до тех пор, пока газету читают. Упадет интерес, снизится тираж — вы узнаете, что такое общественное забвение. Так почему главный редактор должен за всех вас думать? Почему? Разве это мое дело сочинять заголовки? За вас. Да, Гринштейн, не делайте такое лицо. За вас тоже...
— Разве я... — молодой женский голос явно пытался оправдаться.
— Не будем уточнять детали. — Главный редактор решительно пресек попытку возражения. — Вялый заголовок в газете — это смерть материалу. «Война и мир». «Тихий Дон». «Обломов» — это все нам не нужно. Да, и «Архипелаг ГУЛАГ» никто читать не станет. Наш заголовок должен бить читателя кулаком в морду, либо по яйцам.
В зале громко рассмеялись, и оживленный шум долго не стихал. Главный редактор не пытался никого успокаивать. Только когда эмоции поулеглись, он продолжил.
— Мне надоела ваша демонстрация целомудрия. Все, чему вас учили на факультете журналистики, пора забыть. Вам по двадцать, а пишете скучно, как Толстой в семьдесят лет. Вот вы, Юлечка. Что вы все время тянете юбку ниже колен? Вы перед артистами тоже скромничаете? Нет? Я не верю. Мне дали два ваших интервью с актерами и ни в одном я не нашел строк: «Артист, говоривший о великом и вечном, все время пялился на мои колени. Он так и жрал их глазами. Я видела, он умирал от желания содрать с меня трусы и юбку».
— Этого не было!
Женский голос, полный слез и возмущения прозвучал на высокой ноте, сорвался и смолк.
По залу прошелся шорох. Кто-то засмеялся. Кто-то захлопал в ладоши.
Редактор дождался тишины.
— Юлечка, милая, не надо казаться дурочкой. Ты же могла так подумать? Могла. Думать — твое конституционное право. Это обязанность профессионального журналиста — создавать скандалы, раздувать их. Тебе объяснить, как это делается? Нет? Тогда пойми — красивые колени, — а они у тебя красивые, — должны работать на газету.
В зале опять оживились.
— У кого есть интересные предложения?
— Павел Семенович, пришло забавное письмо, — голос девичий, звонкий. — Пишет некая гражданка Рубальская.
— И что она пишет?
— Вот. «Как мне быть, если мой муж гомоспециалист? В храм блаженства он предпочитает проникать не через парадный, а через задний, черный вход?..»
— Я понял, Вика. Понял. Прекрасная тема! Только подать ее нужно смачно. Организуйте беседу врача. Пусть расскажет все, что знает о храме блаженства и входах в него...
— Павел Семенович, у меня тоже тема.
Теперь инициативу постарался перехватить мужчина.
— Ну?
— Председатель правления областного общества глухих Смальц издал служебную инструкцию. В ней он запрещает сотрудникам критически отзываться о персоне председателя. Те, кто ведет такие разговоры, должны наказываться вплоть до увольнения.
— Макаров, ты это всерьез?
— Конечно.
— Тогда почему материал не у меня на столе? Таких самодуров, как этот Шмальц, нарушающих конституцию и основы демократии, надо стегать не стесняясь. Чтобы к вечеру статья была в секретариате. И не жалейте выражений...
Настроенность редактора на борьбу с теми, кто попирает права и свободы людей, показалась Ручкину добрым знаком. То, о чем он собирался сообщить газете, было куда опасней для общества, нежели выверты глупого чиновника Смальца.
Минут десять спустя, совещание, которое в редакциях по традиции называют летучкой, даже если оно длится три часа, окончилось.
Затопали ноги, застучали сдвигаемые с мест стулья. Как стадо бизонов, спешивших на водопой, из зала заседаний в коридор вывалилась толпа гангстеров печатного станка. Мимо Ручкина неслись мальчики, готовые при слове «сенсация» разгребать руками свежее дерьмо, и девочки, которым ради интересов профессии рекомендовалось повыше открывать свои ноги.
Кисляк сама узнала Ручкина. Подошла и спросила:
— Василий Иванович?
Ручкин вскочил со стула, заулыбался.
— Так точно, Лариса Сергеевна, я.
— Пройдем ко мне в кабинет. Кстати, Василий Иванович, вы мало изменились.
Ручкин заметно смутился.
— Что вы, куда там! Возраст не красит. А вот вы, Лариса Сергеевна, расцвели. Во всех отношениях: и внешне и творчески.
— Ну, ну, Василий Иванович, я ведь так чего доброго и поверю.
— Я совершенно искренне. Меня всегда поражала ваша смелость. Для женщины роль криминального репортера не совсем подходит. А вы...
Кисляк мило улыбнулась. Взяла со стола золоченую зажигалку, высекла огонь, прикурила, со вкусом затянулась
— Говорите, говорите, Василий Иванович. Комплименты всегда приятны.
Ручкин сделал недоуменное лицо.
— Почему комплименты, Лариса Сергеевна? Я, извините, читал большинство написанных вами материалов. Во всяком случае, так думаю. И скажу — вы никогда не мельчили. Я знаю, как такие выступления воспринимались властями...
— Милый Василий Иванович! — В голосе Кисляк прослушивалось неподдельное уважение к гостю. — Мне было бы неприятно обманывать вас. Очень неприятно. Тем более, что, судя по всему, вы сохранили удивительную наивность...
Последние слова резанули Ручкина по самолюбию. Он давно уже не считал себя наивным и не принимал на веру расхожие лозунги и обещания, которыми так любят швыряться политики. Постоянное общение с теневой стороной жизни позволило ему научиться ясно видеть идеологические подмалевки, которыми пропаганда приукрашивала действительность. И вдруг...
Однако ни смущения ни обиды Ручкин не показал.
— Возможно, Лариса Сергеевна. Все возможно. И все же мне кажется, вы кокетничаете. Ваши публикации в равной мере задевают интересы криминалитета и властей, которые так любят болтать о борьбе с преступностью.
— Я ожидала, Василий Иванович, что вы обидитесь на мои слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22