Стараясь сгладить дикую по восточным понятиям невежливость гостей, Аманулла поспешил извиниться перед Шахом.
— Грубость чужеземцев, — сказал он вкрадчиво, — в мире общеизвестна, мой генерал. Но это их грех, за который им же и уготована кара. Законы гостеприимства неведомы кафирам. И потом, та высшая сила, которой аллах непосредственно внушает свои повеления, поставила их в жесткие рамки времени. И если нам, правоверным, аллах даровал вечность для размышлений и счастья, то прибывшим сюда амрикайи этого бесценного дара не дано. Они живут в нехватке времени.
Степенный порядок мехманнавази — гостеприимства — ломался в угоду прибывшим в Лашкарикалай иностранцам — хареджи амрикайи, как считал Шах — американцам.
— С неверными спорить — хлебать навоз, — сказал Шах, вежливо улыбаясь. — Проще бывает их всех поубивать! И это мы сделаем. Сперва разберемся с русскими, потом займемся американцами…
Аманулла смотрел на Шаха с удивлением. Тот, насладившись растерянностью переводчика, предложил:
— Этого кафирам можно не объяснять.
— Начнем? — спросил Роджерс.
— Начинайте, — сказал Аманулла. — Господин амер Шах готов.
— Вы считаете, — спросил Леблан язвительно, — что здесь все готово? Жрать на полу я еще умею, но работать с картами, ползая в доме на брюхе, не хочу!
— Слушайте, — сказал Роджерс, — надеюсь, здесь стол найдется?
Шах, скрывая язвительную усмешку, вышел и отдал распоряжения. Минут через десять два моджахеда внесли в комнату и поставили посередине железную бочку. На нее положили широкий щит, сколоченный из досок. Получилось нечто, напоминающее стол. Роджерс подошел, потрогал щит, проверил его на прочность и лишь потом выложил свои карты, схемы, фотографии.
Шах с интересом и вместе с тем с изрядной долей презрения разглядывал бумажные запасы наемников. Эти переплетения линий и знаков, нанесенные старательными людьми на бумагу, ни о чем ему не говорили, ничего не напоминали. Аллах создал землю, с ее богатством и разнообразием, живой и запоминающейся. Горы Хазараджата, ущелье Гилменда, пересыхающее русло Гардеза, горная чаша озера Навур, проход Хайбера, крутой горб Мамана, подземные галереи кяризов — все это Шах видел, знал, и ему казалось смешной потуга тех, кто делал вид, будто способен на плоском листе отобразить, а потом узреть величие вселенной — джаханы.
Роджерс по мутному взгляду, которым Шах обозревал топографические карты, понял, кто перед ним стоит и как с ним нужно вести разговор.
— Попрошу вас, господин Шах, — сказал Роджерс, — доложите нам обстановку на участке бригады. Подробно и последовательно. Шаг за шагом, которые мы должны будем сделать от Лашкарикалая до горы Маман.
Аманулла старательно перевел слова Роджерса, несколько смягчая их волевое звучание принятыми на Востоке вежливостями. Однако Шах уловил главное — ему приказывали.
Презрительно скривив губы, он ответил:
— У вас, фаренги, дьявольский аппетит. Но вместо того, чтобы жевать самим, вы рассчитываете на чужие зубы. Только так не бывает, господа, чтобы одни жевали, а проглатывали другие. Я думаю, мы сами сумеем разобраться с горой Маман. А вы посмотрите, как мы это сделаем.
Аманулле незачем было выковыривать перец из лепешки, предназначенной англичанину. И он перевел ответ слово в слово: пусть проглотит.
Роджерс на своем веку повидал немало строптивцев и наглецов. Больше того, он был убежден, что все эти азиаты и черные, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело, другими и не бывают. Такие понимают только силу и подчиняются одному кнуту. Лучше, если он пожестче и сделан из кожи носорога.
— Скажите этому генералу, Аманулла, — холодно и жестко потребовал Роджерс, — в этой стране я ничего проглатывать не собираюсь. Нам самим предстоит печь хлеб, который предназначен другим. И потому мне наплевать — так и переведите, — наплевать, что думает генерал о тех, кто стоит над ним и над нами в данном случае.
Роджерс полез в карман и вытащил оттуда крупную серебряную монету. На ладони протянул ее Шаху. Тот осторожно, будто нечто горячее, взял ее пальцами за ребро и внимательно вгляделся в арабские письмена, густо покрывавшие обе стороны кружка. Монета, судя по всему, родилась давно и повидала немало, переходя из рук в руки, из кошелька в кошелек. Рассмотрев монету, столь же осторожным движением Шах протянул ее Роджерсу.
— Мне знаком этот знак, уважаемый, — сказал он сдержанно, и было заметно — наглость амера поблекла, слиняла.
— Тогда вам известно, кто попросил меня залезть в ваши горы.
— Да, я понимаю.
— Так вот, — обратился Роджерс к Аманулле, — скажите этому генералу, что мне наплевать, нравится ему наше присутствие здесь или не нравится. Пусть он запомнит на все время, пока мы тут: приз в этой скачке принадлежит не нам, а тем, кто дал мне известный ему знак. Я лишь исполнитель. Поэтому, если здесь будут артачиться, я просто соберусь и уйду отсюда. Мне лишние заботы не нужны. Сменить коня в этом забеге разрешено и доверено. Мы найдем другую бригаду. Так он называет свое воинство? А что будет дальше — пусть сам раскинет мозгами.
Роджерс блефовал: времени на подготовку операции с новыми силами не оставалось. Шах тоже понимал это, но знак, предъявленный этим ангризи, обязывал его к повиновению. Он проглотил слюну, ощутив во рту неприятную соленость.
— Все будет сделано как надо, — сказал Шах, смиряясь, хотя внутри все кипело в бессильной злобе. Откровенное превосходство над ним, которое кафиры высказывали без стеснения каждым жестом и каждым словом, больно било по самолюбию. Сколько он сделал для того, чтобы ощущать себя вольным и независимым. Сколько препятствий убрал с пути, сколько людей смел с земли, когда видел в них угрозу собственной власти, своему растущему величию. И вот выясняется, что все его достижения зыбки и призрачны. Он, амер э лева — командир бригады, который держит в кулаке всю округу, оказывается, обязан подчиняться не только тем, кто его поддерживает оружием и деньгами, но и тем, кто всякий раз приходит сюда к нему с чужой стороны. Значит, это правда, что собака раба должна смирять нрав не только перед своим хозяином, но и перед господами его. Сейчас бы взять и порубить всех этих фаренги, как мастера плова рубят морковку — зардак, прежде чем бросить ее в котел. Порубить бы, да нельзя!
Шах ясно понимал свое бессилие. Понимал, свирепел, но знал — ничего не поделаешь. Те, кто послал сюда этих проклятых ангризи, слишком сильны и влиятельны. Попробуй он воспротивься им, и его раздавят в одночасье, а прах развеют по ветру. Жар безысходной злобы плеснул в лицо, когда он вспомнил, как туран Сулейман напомнил ему слова Гилани: «Осел, сын осла». О аллах! Осел, сын осла! Будь проклят этот Гилани, пожиратель трупов! Будь проклят! И тем не менее не подчиниться ему нельзя.
— Что интересует гостей? — усилием воли подавив злые мысли, спросил Шах Амануллу.
— В первую очередь путь, по которому отсюда надо идти к Маману.
Шах обстоятельно — ему вдруг и самому стало доставлять удовольствие то, как хорошо он знает дорогу, как помнит самые сложные места на маршруте, — описывал все, что группа могла встретить в пути.
— Как мы пересечем долину? — поинтересовался Роджерс, обеспокоенный тем, не обнаружат ли их красные на ровной поверхности.
— Мы минуем открытые места по кяризам, — пояснил Шах.
— Что это?
— Кяризы, — ответил Аманулла, — это подземные каналы. Великое чудо Азии. Люди обычно удивляются тому, что над землей. Их восхищают минареты и купола мечетей, орнамент дворцовых росписей. И очень редко кто может оценить гениальность простого, но малозаметного сооружения.
Роджерс с нетерпением ждал, когда иссякнут восторги и последует нужная для дела информация. Однако все свидетельствовало, что кладезь эмоций Амануллы сам по себе не оскудеет. И тогда Роджерс прервал переводчика.
— Господин Аманулла, — сказал он сухо, — я оценю простоту гениального, но мне нужны точные данные. Назовите их.
Аманулла, прерванный на полуслове, на какое-то мгновение утратил дар речи и замер с открытым ртом. Потом растерянно заморгал, не зная, что ответить. Инженерные особенности местных кяризов ему не были известны.
— Спросите амера Шаха, — сдерживая злость, сказал Роджерс. Ему уже порядком надоела эта азиатская бестолковщина, когда дело, на решение которого требовалась одна минута, растягивалось на часы болтовни вокруг него. — Спросите амера, насколько безопасна система кяризов для движения. Какова глубина залегания туннелей, их высота. Какие выходы есть наружу и как часто они встречаются. Только потом я смогу оценить их качество.
Шах подробно, со знанием дела рассказал специалистам о системе кяризов. Оказалось, что подземные туннели, вырытые в глинистом грунте долины, буквально пересекали ее сложной кровеносной сетью во всех направлениях. Безвестные мастера — остады — довольно примитивными инструментами вгрызались в пласты грунта, по которым затем, журча и не испаряясь, вода несла жизнь выжженным солнцем полям.
Леблан, внимательно слушавший объяснения амера, вдруг поймал себя на том, что отвлекся.
Роджерс тем временем с дотошностью инженера-гидростроителя выспрашивал об особенностях водоносной системы «зеленки». И никто из присутствовавших даже не удивился, что мирное творение удивительно талантливых, трудолюбивых рук другие люди рассматривали только как средство, дающее возможность незаметно напасть на третьих.
Война извращает восприятие человеком мира, меняет и его отношение ко всему, что существует вокруг. Канал, несущий воду полям, становится для солдата укрытием и препятствием одновременно. Ночь, дающая право на отдых от трудов праведных, делается временем, удобным для тайных вылазок и нападений.
Леблан неожиданно для себя вдруг осознал, что все его прошлое находится в непримиримом противоречии с созиданием, со всем, что благоустраивает, украшает и делает мир более удобным. Мост над рекой Уанги висел узорами стального кружева, соединяя два берега разорванной глубоким каньоном земли. Вместе с Мертвоголовым Леблан подрядился подорвать сооружение по найму для горнорудной компаний «Дип майнинг корпорейшн». Подряжаясь на диверсию, оба наемника нисколько не интересовались ни тем, для чего потребовалась такая акция, ни тем, что стояло за словом «мост», кроме его роли соединять берега.
Два «специалиста» от побережья океана продрались сквозь джунгли и вышли к мосту со стороны, с какой их меньше всего могли ожидать. Оба несли в вещевых мешках заряды взрывчатки, завернутые в пропитанную парафином бумагу. Трое суток, сидя в зарослях, они терпеливо наблюдали за охраной которая к своим обязанностям относилась довольно небрежно На четвертые сутки, посреди белого дня, когда черный губастый капрал ушел с поста и забрался в хижину из пальмовых листьев подремать, они спокойно заложили заряды под| фермы и, посыпав следы ядовитым порошком, ушли в джунгли. Через полчаса тяжелый взрыв прокатился по каньону. Узорчатые фермы дрогнули, надломились и рухнули с огромной высоты в ущелье.
Дело своих рук Леблан увидел лишь месяц спустя в журнале «Пари-матч». Заголовок, набранный крупными черными буквами, вещал: «Новый акт вандализма».
Из репортажа, прочитанного с интересом, Леблан узнал, что его руками уничтожено удивительное творение инженерного искусства — мост, созданный замечательным архитектором прошлого Алехандро Кастильосом. Тогда это не произвело особого впечатления на Француза. Он считал, что журналисты ради сенсации из любого пустяка могут раздуть мировой пожар. И все же Леблан никогда никому не признался бы в том, что причастен к уничтожению знаменитого виадука. Тайны наемников — под стать тайнам преступного мира мафии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21