«Вам это не поможет — никакой роли не сыграет»), погрузили их водку в свою машину и уехали.
Ирина Николаевна так и осталась столбом стоять: что теперь делать, как торговать, и работы больше нет никакой, и что дальше, а вдруг посадят? И муж рядом понурился, а нерусские показывали на них пальцами, и смеялись, и говорили о чем-то по-своему. И продолжали торговать водкой из-под полы. И никого не боялись!
И поняла Ирина Николаевна, что это только маленьким и слабым что-то как-то не везет, и что это им места не хватает на земле, а приедут сюда хоть из Азии, хоть с Кавказа, и чувствуют себя, как дома.
Ведь торговали же эти азеры практически рядом с ними, но ведь ни к ним подошли слуги закона, а к ним, беженцам, русским. Ирина Николаевна заплакала, и домой вернулась в слезах, и печален был вечер в их скромном жилище.
Из Дневника Саши Куценко.
"17 сентября. Похоже, я влюбился.
Гуляю с Оксанкой каждый вечер допоздна. Болтаем о том, о сем. А цвет волос оказался у нее естественным, а я-то думал, что красится. Получается необыкновенно красиво — пшеничные волосы и карие глаза. А какая улыбка!
Сам смеюсь над собой, а поделать ничего не могу. Всегда отшвыривал книжки про любовь, а если в нормальных книгах попадалась такая дребедень, то пропускал без сожаления. А здесь смотрю на ее ямочки на щечках, и какая-то дрожь проходит по телу. Очень похоже на то, что я испытываю при стрельбе. Хотел бы сравнить ее с хорошей винтовкой, да боюсь, она не поймет, обидится. А этого я боюсь. Боюсь обидеть. Пока она смеется, как колокольчики звенят, и мне так хорошо…
Оказывается, любовь и правда существует.
18 сентября. Вчера, как обычно, посвистел Оксанке; она вышла, но какая-то вялая, невеселая. Не выбежала, а вышла. Я сразу испугался. Прямо ожгло меня: неужели обиделась на что-то. Не может быть! Вчера так расстались хорошо, и до этого вечера я ее просто не видел. Терялся в догадках.
Но она подошла, ничего не сказала плохого, взяла под руку, и говорит: «Пошли на речку, посидим». Ну, пошли. Пока шли, не торопясь, по улицам, она заплакала. Тут я остановился, взял ее за плечи, (а до этого не трогал так, первый раз взял), развернул к себе, и спрашиваю: «Что случилось? Не молчи, рассказывай!». «Пойдем», — отвечает, — «на речку. Там расскажу». И плачет. До реки недалеко осталось, пошли. Молчим. У нее слезки текут. Я в догадках теряюсь.
Дошли до нашего любимого места, присели на поваленное дерево; она молчит. Я опять спрашиваю: «В чем дело-то? Кто обидел?».
Вот тут ее прорвало.
Оказывается, недавно ночью мать накрыли на рынке оперативники: отобрали водку, составили протокол, приказали готовиться к неприятностям, но деньги не вымогали, почему-то.
Бизнес разрушили, что теперь делать — непонятно. А самое обидное то, что из всего рынка попалась она одна; рядом кавказцы торгуют левой водкой — и справа, и слева — и обороты у них не сравнимые, а вот к ним не подошли. Побоялись, наверное. Вот еще что убивает — несправедливость!
Я слушал ее сбивчивый рассказ, который перепрыгивал с одного на другое, и чувствовал, как во мне поднимается злоба и ненависть. Я на минутку даже перестал слышать Оксанку, пока она не закричала. Я вышел из транса, когда она закричала. Оказывается, я сжал ее пальцы мертвой хваткой, и даже не заметил этого.
Я тут же принялся дуть ей на пальчики, просил прощения. Обнял, (и тоже в первый раз), даже поцеловал в щечку. А главное, сказал: «Не плачь, даром это никому не пройдет. Есть Бог на свете — он все видит!».
Она спросила: «А разве он есть?». «Есть, конечно, я точно знаю!» — значительно ответил я и замолчал.
Потом сказал: «Все будет хорошо!». И кажется, она мне поверила".
Глава 10
На втором этаже Новопетровского РОВД, на той стороне, где никогда не бывает солнца, в пропахшем пылью и бедностью кабинете сидели Сергей Ерохин и Валентин Плотник. Сергей был молод, неженат, беззаботен и смешлив. У Валентина за спиной были жена с маленьким ребенком, квартира с ее родителями, и маленькая зарплата, перед лицом же располагалась бумага с вызовом в область на ковер. На этот раз линчевать оперативников собирались за слабое выполнение очередного постановления об усилении борьбы с незаконным оборотом алкогольной продукции.
Валентин почти рычал только от одного упоминания об этих постановлениях. Его, который старательно и честно пытался выполнять все приказы и распоряжения начальства, какими бы нереальными и невыполнимыми они не казались первоначально, поставила в тупик бесконечная и абсолютно безнадежная борьба с зеленым змием.
Валентин потянулся рукой к телефону, чтобы позвонить в налоговую, но передумал.
Сергей, пряча усмешку, подлил в пожар бензинчику:
— Валентин, а ты слышал о новых акцизах?
— Что?
— Акцизы новые, на водку: опять повысили…
— Ах, мать… И как прикажете бороться?
— Думай, тебе через неделю отчет держать.
Плотник думал, давно думал, хорошо думал.
С незаконным оборотом «спиртосодержащих веществ» в районе дело обстояло катастрофически. Железные ряды самогонщиков множились и закалялись день ото дня. Всяких нытиков и рохлей самогонная среда перемолола и выплюнула, изжевав. Оставались заматерелые, способные оставить с носом любую проверку, и даже две одновременно.
Начать с того, что за самогоноварение отсутствовала статья в Уголовном Кодексе, а даже наоборот, российские законы предоставили право гнать зелье для личного употребления в любом количестве и из чего угодно. А разве нельзя поделиться душистым первачом с родственником, другом, просто соседом, наконец. Можно! Главное, чтобы не за деньги. А если он просто деньги передаст? Поймаешь за руку, а он, подлец — потребитель, с честными глазами говорит: «Да ты что, гражданин начальник!? Какая плата?!! Это я долг возвращаю!!!». И все, извини — подвинься.
Мало того, чтобы его наказать, надо, чтобы самогонщик был предпринимателем. А физическое лицо наказать нельзя! Умные люди, кто даже и по дурости свидетельства получили, как только разобрались, что к чему, тут же стройными колоннами отправились сдавать презренные бумажки обратно в администрацию. И вышли из под хилых щупалец закона.
Мало того, при оформлении протокола нужны свидетели и понятые. Понятых найти невозможно. Кто пойдет в открытую против соседа? В лучшем случае он потом самогона не даст; в худшем — оскорбленные постоянные клиенты подлого этого понятого сожгут; а от государства помощи — хрен! Так что с понятыми глухо.
Пробовали хануриков из КПЗ в обмен на освобождение подсылать, чтоб они потом свидетельствовали. Несколько раз получилось; однако потом, как в сказке, всех подставных почему-то все узнавали в лицо. Так что однажды один из «свидетелей» пришел к райотделу и сцену устроил, что ему жизнь сломали: никто самогон не продает ни в какую! Угрожал сделать себе харакири. Доорался до того, что дежурный в ярости сломал ему челюсть. Был скандал с местной прокуратурой. Дежурного еле отстояли. После чего он сказал: «Будут райотдел жечь, взрывать, громить — пальцем не пошевелю, вдруг права человека нарушу?».
Немного проще было с левой водкой в бутылках. Как правило, она попадалась без маркировки. В девственно чистое для любой глупости время начала реформ недальновидные предприниматели торговали суррогатом прямо в магазинах, днем. Тогда ловить их было легко и приятно. Изымали все на ответственное хранение до выяснения, отправляли один экземпляр в город на экспертизу; экспертиза шла долго, по шесть месяцев. К этому времени составляли акт об уничтожении спиртосодержащей жидкости путем выливания в канализацию, райотдел гудел, а потом получали бумажку из экспертизы, что жидкость водкой не является. И все было хорошо.
Один раз прокололись: жидкость оказалась водкой, настоящей. Хозяин пришел за ней. Был скандал. Дикий. Оперативника, который отвечал за борьбу с алкоголем, уволили. И свалили эту гадость на Валентина Плотника и Сергея Ерохина. К этому времени в магазинах все поумнели: левая водка из них исчезла. Все проверки — хоть плановые, хоть внезапные — приводили к одному: к нулю. Остались одни самогонщики, которые тихо сидели на камне у порога своего дома, и дождались, что трупы их конкурентов пронесли мимо них. Левой водкой торговали только на придорожных рынках: проезжие самогон не брали — почему-то брезговали.
В результате отчетность по борьбе с незаконным оборотом оставалась нулевой. Область недоумевала; область требовала. Плотник зарылся в нормативные документы, пробовал разные схемы. Но независимые юристы, как бы даже с садистским удовольствием разбивали его схемы в пух и прах. Валентин впадал в отчаяние, начальство грозило лишением премии. Без премии его убогая зарплата стремилась к бесконечно малой точке.
В пришедшей из области депеше, помимо требований объяснений по поводу безрезультатной работы был и пункт второй, крайне неприятный. Областное руководство предлагало отчитаться о движении изъятой и конфискованной алкогольной продукции, находившейся в незаконном обороте, со дня начала этой безвыигрышной компании.
Валентин запросил данные для сверки с районной налоговой; они тоже подавали такой отчет, и наверху данные сопоставляли. Разница в оценках достигла трех ящиков водки. Договориться с налоговой не удавалось: там водкой занималась женщина, помешанная на законности и точности; как будто бы это кому-то требовалось? За такой разрыв, как чувствовал Плотник, ему запросто могли указать на дверь. А еще маленький ребенок, а еще теща, а еще жена не работает. Валентин даже не мог напиться — не на что было. Смешно до слез — но факт!
Валентин поднял голову на Сергея:
— Что за женщину взяли на Авторынке?
— Обыкновенная женщина. Два ящика самопала.
— Надо завести уголовное дело.
— А как? Ни понятых, ни свидетелей! Полицейский и из налоговой не могут быть свидетелями — было же разъяснение прокуратуры!
— Если очень хочется, то можно. Заводи дело, мне в отчет нужно. Хоть что-нибудь!! Понимаешь!!!
— Да ладно, Валя, заведу, конечно.
— Заводи и вызывай на допрос. Начинай прямо сейчас.
Глава 11
Из Дневника Саши Куценко.
"22 сентября. Пришли деньги из части! Большая сумма. Я был счастлив. Теперь мне хватит на оплату обучения в институте. Ездил в свой родной сельскохозяйственный, ходил к декану. Отнеслись ко мне с уважением, все-таки как ореол, надо мной висит: « В Чечне воевал!». Если бы ко мне раньше так относились бы, я и в армию не попал бы. Короче, приняли хорошо, но все равно получился в итоге облом. Оказывается, на очное обучение я опоздал. Сроки истекли. Декан предложил два варианта: дожидаться следующего года, или перейти на заочный. Она смеялась, и говорила: «Тебе теперь заочное обучение в самый раз подходит — армия уже не страшна, бояться нечего. А заочно учиться Вам будет легче; и подрабатывать можно, и, честно говоря, с заочников спрос не такой. Переходите на заочный! Советую». В общем, я прикинул, и она меня убедила.
Посмотрели мои данные, оказалось, что только философия у меня одна и не сдана. Так что первая заочная сессия меня практически и не касается. А философию я сдам.
Эта грязная свинья, Элла Эмильевна, давно не работает — уехала за границу, говорят. Вообще, философы в институте все новые, меня не знают. Так что, думаю, та старая история мне никак не повредит.
Внес первый взнос за учебу. Теперь дело пойдет. По дороге домой думал, где же мне устроиться на работу в Новопетровске? Ничего не придумал. Профессии-то у меня нет!
Но вернулся домой все равно довольный.
Вечером встречался с Оксанкой. Она снова плачет: мать вызывают на допрос к следователю. Это уже пахнет керосином. И деньги дома кончаются. Отец у них носился по Новопетровску как угорелый, искал работу. Кто-то взял грузить арбузы в фуры. Деньги небольшие, но он и этому рад.
Жалко мне Оксанку, и родителей ее жалко, но не знаю чем им помочь…
23 сентября.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Ирина Николаевна так и осталась столбом стоять: что теперь делать, как торговать, и работы больше нет никакой, и что дальше, а вдруг посадят? И муж рядом понурился, а нерусские показывали на них пальцами, и смеялись, и говорили о чем-то по-своему. И продолжали торговать водкой из-под полы. И никого не боялись!
И поняла Ирина Николаевна, что это только маленьким и слабым что-то как-то не везет, и что это им места не хватает на земле, а приедут сюда хоть из Азии, хоть с Кавказа, и чувствуют себя, как дома.
Ведь торговали же эти азеры практически рядом с ними, но ведь ни к ним подошли слуги закона, а к ним, беженцам, русским. Ирина Николаевна заплакала, и домой вернулась в слезах, и печален был вечер в их скромном жилище.
Из Дневника Саши Куценко.
"17 сентября. Похоже, я влюбился.
Гуляю с Оксанкой каждый вечер допоздна. Болтаем о том, о сем. А цвет волос оказался у нее естественным, а я-то думал, что красится. Получается необыкновенно красиво — пшеничные волосы и карие глаза. А какая улыбка!
Сам смеюсь над собой, а поделать ничего не могу. Всегда отшвыривал книжки про любовь, а если в нормальных книгах попадалась такая дребедень, то пропускал без сожаления. А здесь смотрю на ее ямочки на щечках, и какая-то дрожь проходит по телу. Очень похоже на то, что я испытываю при стрельбе. Хотел бы сравнить ее с хорошей винтовкой, да боюсь, она не поймет, обидится. А этого я боюсь. Боюсь обидеть. Пока она смеется, как колокольчики звенят, и мне так хорошо…
Оказывается, любовь и правда существует.
18 сентября. Вчера, как обычно, посвистел Оксанке; она вышла, но какая-то вялая, невеселая. Не выбежала, а вышла. Я сразу испугался. Прямо ожгло меня: неужели обиделась на что-то. Не может быть! Вчера так расстались хорошо, и до этого вечера я ее просто не видел. Терялся в догадках.
Но она подошла, ничего не сказала плохого, взяла под руку, и говорит: «Пошли на речку, посидим». Ну, пошли. Пока шли, не торопясь, по улицам, она заплакала. Тут я остановился, взял ее за плечи, (а до этого не трогал так, первый раз взял), развернул к себе, и спрашиваю: «Что случилось? Не молчи, рассказывай!». «Пойдем», — отвечает, — «на речку. Там расскажу». И плачет. До реки недалеко осталось, пошли. Молчим. У нее слезки текут. Я в догадках теряюсь.
Дошли до нашего любимого места, присели на поваленное дерево; она молчит. Я опять спрашиваю: «В чем дело-то? Кто обидел?».
Вот тут ее прорвало.
Оказывается, недавно ночью мать накрыли на рынке оперативники: отобрали водку, составили протокол, приказали готовиться к неприятностям, но деньги не вымогали, почему-то.
Бизнес разрушили, что теперь делать — непонятно. А самое обидное то, что из всего рынка попалась она одна; рядом кавказцы торгуют левой водкой — и справа, и слева — и обороты у них не сравнимые, а вот к ним не подошли. Побоялись, наверное. Вот еще что убивает — несправедливость!
Я слушал ее сбивчивый рассказ, который перепрыгивал с одного на другое, и чувствовал, как во мне поднимается злоба и ненависть. Я на минутку даже перестал слышать Оксанку, пока она не закричала. Я вышел из транса, когда она закричала. Оказывается, я сжал ее пальцы мертвой хваткой, и даже не заметил этого.
Я тут же принялся дуть ей на пальчики, просил прощения. Обнял, (и тоже в первый раз), даже поцеловал в щечку. А главное, сказал: «Не плачь, даром это никому не пройдет. Есть Бог на свете — он все видит!».
Она спросила: «А разве он есть?». «Есть, конечно, я точно знаю!» — значительно ответил я и замолчал.
Потом сказал: «Все будет хорошо!». И кажется, она мне поверила".
Глава 10
На втором этаже Новопетровского РОВД, на той стороне, где никогда не бывает солнца, в пропахшем пылью и бедностью кабинете сидели Сергей Ерохин и Валентин Плотник. Сергей был молод, неженат, беззаботен и смешлив. У Валентина за спиной были жена с маленьким ребенком, квартира с ее родителями, и маленькая зарплата, перед лицом же располагалась бумага с вызовом в область на ковер. На этот раз линчевать оперативников собирались за слабое выполнение очередного постановления об усилении борьбы с незаконным оборотом алкогольной продукции.
Валентин почти рычал только от одного упоминания об этих постановлениях. Его, который старательно и честно пытался выполнять все приказы и распоряжения начальства, какими бы нереальными и невыполнимыми они не казались первоначально, поставила в тупик бесконечная и абсолютно безнадежная борьба с зеленым змием.
Валентин потянулся рукой к телефону, чтобы позвонить в налоговую, но передумал.
Сергей, пряча усмешку, подлил в пожар бензинчику:
— Валентин, а ты слышал о новых акцизах?
— Что?
— Акцизы новые, на водку: опять повысили…
— Ах, мать… И как прикажете бороться?
— Думай, тебе через неделю отчет держать.
Плотник думал, давно думал, хорошо думал.
С незаконным оборотом «спиртосодержащих веществ» в районе дело обстояло катастрофически. Железные ряды самогонщиков множились и закалялись день ото дня. Всяких нытиков и рохлей самогонная среда перемолола и выплюнула, изжевав. Оставались заматерелые, способные оставить с носом любую проверку, и даже две одновременно.
Начать с того, что за самогоноварение отсутствовала статья в Уголовном Кодексе, а даже наоборот, российские законы предоставили право гнать зелье для личного употребления в любом количестве и из чего угодно. А разве нельзя поделиться душистым первачом с родственником, другом, просто соседом, наконец. Можно! Главное, чтобы не за деньги. А если он просто деньги передаст? Поймаешь за руку, а он, подлец — потребитель, с честными глазами говорит: «Да ты что, гражданин начальник!? Какая плата?!! Это я долг возвращаю!!!». И все, извини — подвинься.
Мало того, чтобы его наказать, надо, чтобы самогонщик был предпринимателем. А физическое лицо наказать нельзя! Умные люди, кто даже и по дурости свидетельства получили, как только разобрались, что к чему, тут же стройными колоннами отправились сдавать презренные бумажки обратно в администрацию. И вышли из под хилых щупалец закона.
Мало того, при оформлении протокола нужны свидетели и понятые. Понятых найти невозможно. Кто пойдет в открытую против соседа? В лучшем случае он потом самогона не даст; в худшем — оскорбленные постоянные клиенты подлого этого понятого сожгут; а от государства помощи — хрен! Так что с понятыми глухо.
Пробовали хануриков из КПЗ в обмен на освобождение подсылать, чтоб они потом свидетельствовали. Несколько раз получилось; однако потом, как в сказке, всех подставных почему-то все узнавали в лицо. Так что однажды один из «свидетелей» пришел к райотделу и сцену устроил, что ему жизнь сломали: никто самогон не продает ни в какую! Угрожал сделать себе харакири. Доорался до того, что дежурный в ярости сломал ему челюсть. Был скандал с местной прокуратурой. Дежурного еле отстояли. После чего он сказал: «Будут райотдел жечь, взрывать, громить — пальцем не пошевелю, вдруг права человека нарушу?».
Немного проще было с левой водкой в бутылках. Как правило, она попадалась без маркировки. В девственно чистое для любой глупости время начала реформ недальновидные предприниматели торговали суррогатом прямо в магазинах, днем. Тогда ловить их было легко и приятно. Изымали все на ответственное хранение до выяснения, отправляли один экземпляр в город на экспертизу; экспертиза шла долго, по шесть месяцев. К этому времени составляли акт об уничтожении спиртосодержащей жидкости путем выливания в канализацию, райотдел гудел, а потом получали бумажку из экспертизы, что жидкость водкой не является. И все было хорошо.
Один раз прокололись: жидкость оказалась водкой, настоящей. Хозяин пришел за ней. Был скандал. Дикий. Оперативника, который отвечал за борьбу с алкоголем, уволили. И свалили эту гадость на Валентина Плотника и Сергея Ерохина. К этому времени в магазинах все поумнели: левая водка из них исчезла. Все проверки — хоть плановые, хоть внезапные — приводили к одному: к нулю. Остались одни самогонщики, которые тихо сидели на камне у порога своего дома, и дождались, что трупы их конкурентов пронесли мимо них. Левой водкой торговали только на придорожных рынках: проезжие самогон не брали — почему-то брезговали.
В результате отчетность по борьбе с незаконным оборотом оставалась нулевой. Область недоумевала; область требовала. Плотник зарылся в нормативные документы, пробовал разные схемы. Но независимые юристы, как бы даже с садистским удовольствием разбивали его схемы в пух и прах. Валентин впадал в отчаяние, начальство грозило лишением премии. Без премии его убогая зарплата стремилась к бесконечно малой точке.
В пришедшей из области депеше, помимо требований объяснений по поводу безрезультатной работы был и пункт второй, крайне неприятный. Областное руководство предлагало отчитаться о движении изъятой и конфискованной алкогольной продукции, находившейся в незаконном обороте, со дня начала этой безвыигрышной компании.
Валентин запросил данные для сверки с районной налоговой; они тоже подавали такой отчет, и наверху данные сопоставляли. Разница в оценках достигла трех ящиков водки. Договориться с налоговой не удавалось: там водкой занималась женщина, помешанная на законности и точности; как будто бы это кому-то требовалось? За такой разрыв, как чувствовал Плотник, ему запросто могли указать на дверь. А еще маленький ребенок, а еще теща, а еще жена не работает. Валентин даже не мог напиться — не на что было. Смешно до слез — но факт!
Валентин поднял голову на Сергея:
— Что за женщину взяли на Авторынке?
— Обыкновенная женщина. Два ящика самопала.
— Надо завести уголовное дело.
— А как? Ни понятых, ни свидетелей! Полицейский и из налоговой не могут быть свидетелями — было же разъяснение прокуратуры!
— Если очень хочется, то можно. Заводи дело, мне в отчет нужно. Хоть что-нибудь!! Понимаешь!!!
— Да ладно, Валя, заведу, конечно.
— Заводи и вызывай на допрос. Начинай прямо сейчас.
Глава 11
Из Дневника Саши Куценко.
"22 сентября. Пришли деньги из части! Большая сумма. Я был счастлив. Теперь мне хватит на оплату обучения в институте. Ездил в свой родной сельскохозяйственный, ходил к декану. Отнеслись ко мне с уважением, все-таки как ореол, надо мной висит: « В Чечне воевал!». Если бы ко мне раньше так относились бы, я и в армию не попал бы. Короче, приняли хорошо, но все равно получился в итоге облом. Оказывается, на очное обучение я опоздал. Сроки истекли. Декан предложил два варианта: дожидаться следующего года, или перейти на заочный. Она смеялась, и говорила: «Тебе теперь заочное обучение в самый раз подходит — армия уже не страшна, бояться нечего. А заочно учиться Вам будет легче; и подрабатывать можно, и, честно говоря, с заочников спрос не такой. Переходите на заочный! Советую». В общем, я прикинул, и она меня убедила.
Посмотрели мои данные, оказалось, что только философия у меня одна и не сдана. Так что первая заочная сессия меня практически и не касается. А философию я сдам.
Эта грязная свинья, Элла Эмильевна, давно не работает — уехала за границу, говорят. Вообще, философы в институте все новые, меня не знают. Так что, думаю, та старая история мне никак не повредит.
Внес первый взнос за учебу. Теперь дело пойдет. По дороге домой думал, где же мне устроиться на работу в Новопетровске? Ничего не придумал. Профессии-то у меня нет!
Но вернулся домой все равно довольный.
Вечером встречался с Оксанкой. Она снова плачет: мать вызывают на допрос к следователю. Это уже пахнет керосином. И деньги дома кончаются. Отец у них носился по Новопетровску как угорелый, искал работу. Кто-то взял грузить арбузы в фуры. Деньги небольшие, но он и этому рад.
Жалко мне Оксанку, и родителей ее жалко, но не знаю чем им помочь…
23 сентября.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29