И, помолчав, спросил:
— А ты откуда знаешь этого самого доктора?
— Этого самого я знаю из прессы. Случайно. Интересовался проблемой в целом и наткнулся на Трири.
— Что значит проблема в целом? — удивился Альберт. — Какая проблема?
— Ну, наркотики, наркоманы и вообще, — засмеялся Кулаповский.
— Ну-ну, расскажи, — Альберт даже привстал и оперся на локоть, — здесь у меня пробел. Выпало как-то из поля зрения.
— Да я тоже не бог весть какой спец. Самые поверхностные сведения. Информация, получаемая при чтении по диагонали. Диагональное знание. Пунктирная осведомленность.
— Поперечно-продольная, — сказал Альберт, — ты хоть слово по существу вопроса можешь сказать?
— Слово о наркотиках? — Кулановский почесал затылок. — Вначале было слово и слово это — «мак». У опийного мака древняя история. Он был знаком ассирийцам, египтянам, древним грекам. В окрестностях Коринфа существовал город Мака, так вызываемый Меконе. О злополучной силе мака писал Геродот, его использовал для исцеления больных Гиппократ. Говорят, что Авиценна умер, отравившись опием.
Опийный мак много путешествовал. Полагают, что в Индию, Центральную Азию и Индокитай он был завезен грекам во времена завоеваний Александра Македонского. Там он прижился, распространился и дал, как сказали бы поэты, порочные пышные цветы. Особенно во времена Великих Моголов. В небесной империи опий произвел опустошение, подобное набегу монголов или налету саранчи.
Страна на многие десятилетия погрузилась в мрачную спячку. Правители раскачивали задурманенными головами, им было не до подчиненных. Может, так оно и к лучшему, но кто же тогда будет толкать народ по пути прогресса?
— Не отвлекайся, — заметил Альберт.
— Да, опий это опий. Китайское правительство в сороковых годах прошлого столетия запретило ввоз злосчастного зелья: оно было напугано масштабами потребления опия. Но опиумный бум в Китае продолжался до 1906 года. Потом это увлечение пошло на спад. Количество наркоманов стабилизировалось, болезнь приняла хронический характер. Сейчас в Юго-Восточной Азии живет 300-350 тысяч опиекурилыцикоз.
Больше всего их в Гонконге — около 100 000. Население этого города расходует ежегодно 170 миллионов долларов на наркотики, В Перу и Боливии жуют листья коки — наркотик, известный еще инкам. Интересно, что изучение алкалоидов листьев коки производилось в лаборатории того самого Фридриха Велера, который впервые осуществил синтез «живого вещества» мочевины вне живого организма. Удивительна история науки! Истина и заблуждение шагают в обнимку, словно близнецы-братья.
— Женечка, ради бога без комментариев! — взмолился Альберт.
— Нет, я с тобой не согласен. Мои комментарии проливают свет. Они вносят ясность. Они нужны. Тебе придется слушать меня внимательно, иначе в твоем образовании появятся пробелы. О чем я говорил? Ага, еще одно зло — каннабис. Сиречь, индийская конопля. В отличие от мака индийская конопля — растение неприхотливое, оно не требует специальных плантаций, тщательного ухода. Растет где попало, как попало, но, как говорится, лучше от этого не становится. Из нее извлекают много разной дряни. Гибель здоровью, разоренье — карману. А в Мексике, наоборот, популярны кактус нейотл и грибки.
— Какие грибки?
— Теононакатл (тело божье) — так называли свои священные грибки инки. Современная наука относит галлюциногеыные грибы Мексики к разряду псилосцибов. Швейцарский химик Альберт Гофман воспроизвел сильнейший синтетический наркотик — псилосцибин, содержащийся в этих грибах. Кстати, он же прославил себя многими достижениями в этой области.
— Ох уж эти химики, — сказал Альберт.
— Химики молодцы, — отозвался Евгений, — из кактуса пейотл, столь зловеще популярного в Мексике, они выделили мескалин. Тоже наркотичек дай боже!
— Они это нарочно?
— Почему? Нужно же знать, например, по какой причине целые народности существуют в полубредовом состоянии. Кактус пейотл чрезвычайно популярен среди индейцев племени гуичол в Сьерра-Мадре. Употребление этого наркотика там стало нормой бытия, как сигарета для европейца. А возьми кокеро. Что ты слышал о кокеро?
— Ровным счетом ничего. Да и нужно ли это мне?
— Не знаю. Кокеро — это тот, кто жует листья коки. Хронический наследственный наркоман. Его отец жевал, его дед жевал, а возможно, и прадед занимался жеванием коки. Представляешь? Здесь уже под воздействием наркотиков нарушается генетика. Потеря воли, слабоумие, тупость. Это не трагедия личности, а национальное бедствие. Нужно изучать яды, чтобы подобрать к ним противоядие. Врачи и химики этим и занимаются.
— А пока?
— А пока яды в ходу. Во всем мире производится 2000 тонн опия. Из них на медицину уходит только 800 тонн, остальное поглощают наркоманы. Пытаются воспроизвести состояние засыпающего Будды.
— Причем тут Будда?
— Говорят, в том месте, где веки засыпающего Будды коснулись земли, вырос первый мак. И с тех пор пошло-поехало. Опий, гашиш, марихуана, кока, хат, бетель. Наркоманы пьют, жуют, нюхают, глотают, делают уколы. Их лечат, усовещают, ловят, осуждают, проклинают. Ну, одним словом, древняя как мир свистопляска борьбы порока и добродетели.
— И все-таки, — настойчиво сказал Альберт, когда Женя замолчал, — какова роль доктора Трири в этой свистопляске?
— Незавидная. Прямо скажем, зловредная. Он путает все карты. Ведь борьба с нелегальным производством и торговлей наркотиками очень сложная вещь. Это преступление очень трудно раскрыть. Жертва, как правило, не жалуется, а является соучастником преступления. Я уж не говорю о такой привлекательной для гангстеров стороне проблемы, как огромные барыши. И вот появляется человек, впрочем, он не один такой, который предлагает легализовать и узаконить положение наркомана. Придать ему, так сказать, государственный статус. Представляешь?
— Представляю.
— Это лазейка для тех, кто хотел бы обратить часть народа в тупоумных кокеро. Некоторые социологи считают, что физическая зависимость человека от наркотика легко трансформируется в политическую зависимость.
— Ну-ну, — недоверчиво сказал Альберт, — ты, кажется, слишком детально познакомился с проблемой. Это звучит наивным парадоксом.
— А что ты думаешь?
— А что мне думать? Я не интересуюсь наркотиками. Мне кажется, это не главное, во всяком случае не самая насущная забота человечества.
— Возможно. Но это не значит, что ею не стоит заниматься.
Доктор Трири не носил сутаны. Когда-то его в этом одеянии мечтали видеть незабвенные родители. Но всевышний рассудил иначе.
Доктор Трири носил нечто черное и широкое вроде профессорской мантии. Его наряд произвольного покроя не стеснял движений, не сковывал свободу тела. «Свобода тела и духа. Ибо они взаимосвязаны». И когда он поднял свои руки, длинные бледные руки, руки, не знавшие оружия, спорта и труда, всем и впрямь показалось, что на палубу «Святой Марии» сел могучий орел или гриф, спустившийся сюда с далеких вершин Сьерра-ду-Мар.
— И если наряд мой поражает ваш взгляд, — с ходу начал доктор Трири, — то немного подумайте, и вы поймете цель, смысл и назначение этого независимого покроя. И смысл, и цель, и назначение одно-свобода. — Он взмахнул рукой и на тонком аскетическом пальце его сверкнул кардинальский аметист. — Святая свобода. Святая свобода тела, всего тела в целом и каждого органа, каждой клетки в отдельности. Да, да, я не оговорился! Любая клетка моего тела имеет право на свободное волеизъявление...
— Господин доктор, — вежливо перебил Трири помощник капитана, — может быть, мы соберем более представительную публику, допустим, завтра и с удовольствием послушаем вас в условиях, соответствующих ценности высказанных здесь мыслей?
— Истина не ждет! Промедление смертельно! Итак, я говорю, что был час, когда клетки наших тел, разобщенные и разделенные, носились в мировом океане жизни. В те далекие эпохи еще не существовал организм. Каждая клетка была свободна! Свободна! Свободна от обязательств перед другими клетками-соседями, свободна во времени, свободна в пространстве! Да, я утверждаю, что в те времена каждая клетка была... живой личностью! На свой страх и риск принимала она решения, приносившие победу или смерть, на свой страх и риск вела борьбу, побеждала или терпела поражение. Но она была свободна; тогда грубая сила эволюции еще не включила ее в эту тюрьму, в этот концлагерь, которому позже присвоили имя Организма. Такая свободная клетка имела свои привычки, свои слабости, радости, огорчения. Свободная клетка жила, ощущала, страдала, радовалась и боролась за лучшее будущее. Она допустила страшную, роковую ошибку, позволив закабалить себя в Организме, но мы не осудим ее за то, чего сейчас сами не можем избежать. Разве не так же мы порабощаем себя в государстве? Будем же милосердны к нашим клеткам, к нашему телу. Предоставим им ту минимальную свободу, которой мы располагаем. Не будем стеснять ее неудобной одеждой и фасонной обувью. Пусть клетки вашего тела будут вольны хотя бы от моды! О различных аспектах освобождения клеток я буду говорить завтра.
Доктор Трири так же внезапно замолк, как и начал, и зорко повел взглядом поверх голов слушателей. Немногочисленные зрители безмолвствовали.

8
— Ну и что было дальше? — спросил Альберт.
— Да ничего. После этой ахинеи насчет клетки доктор Трири замолк и довольно упорно нас рассматривал. И при этом, по-моему, он думал о нас всех что-то нехорошее.
— Как он выглядит?
— Довольно эффектно. Высокий в черном и широком. Белый воротничок из валансьенских кружев делает его похожим на грифа. Костляв, сухопар, держится подвижно, но не превышает амплитуду приличий. Лицо бледное, аскетическое, губы тонкие, впрочем, ты завтра сам его увидишь.
— С чего ты взял?
— Я полагаю, мы все же посетим его лекцию.
— Зачем?
— Как зачем?
— Зачем нам слушать всякий бред?
— Ей-богу, ты еще не видел такого цирка! — Евгений прищелкнул пальцами.
— Ну, ладно, завтра посмотрим. Ты не досказал, что было дальше.
— Да ничего выдающегося. Во время блистательной речи за доктором топтался его увалень-ученик. Здоровенный такой парень, красномордый и, по-моему, в стельку пьяный. Фамилия ученика Остолоп. Забавно, не правда ли?
— Врешь. Откуда ты узнал?
— Помощник капитана обращался к ним, и я слышал. Мистер Трири и мистер Остолоп.
— Сочинил?
— Ну сочинил. — Кулановский вздохнул. — Совсем немножко. Одну букву. Оссолоп его фамилия.

9
Торжественно, широким, размашистым шагом доктор Трири миновал пассажирскую палубу и поднялся наверх, где для него и Джимми был приготовлен номер люкс. Словно подрубленное дерево, рухнул доктор в мягкое чашеобразное кресло. Застенчивая улыбка медленно проявилась на бледном лице, как изображение на недодержанном негативе.
— Здесь дивно, Джимми, не правда ли? — слабым голосом спросил проповедник,можно будет немного отдохнуть.
— Вы правы, док. Здесь неплохо. Не хотите ли поужинать в ресторане?
— Господи, Джимми!
— Ладно, ладно. Тогда оставлю вам ваши термосы, а сам схожу подкреплюсь чем-нибудь существенным.
Джимми Оссолоп мягким движением притворил за собой дверь. «Старик ужасно нервный. Боится резких звуков. Стук двери способен нагнать на него истерику. А вот мне все нипочем. Хотя не скажи. Как я здорово сегодня набрался у этого дона, дона... черт его знает, как его там, да, здорово было, но все же лейтмотив не исчез. Из-за этой попойки и на корабль опоздали, док нервничал, как черт знает кто, но этот дон словно присосался. А может, он знал? И поэтому не хотел нас выпустить? Хорошо, что док не пьет. Вообще он, док, молодец. Он многое может. Он мне предсказал, что лейтмотив не исчезнет неделю, как я ни прыгай, и действительно, уже четвертый день держится, проклятый, и не слабеет ни на секунду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25