Рано некоторые решили списать его со счета, рано. И хлеба даром он никогда не ел».
Он вздернул подбородок повыше, искоса взглянул на Ленивца.
«А ты, триста фунтов телятины, смог бы такое придумать? Идешь, посапываешь, пользуешься законной безопасностью и в ус не дуешь! Да если б не я, ты бы сейчас крался на цыпочках к четыреста первой и вздрагивал при каждом шорохе. Вот тебе и старик, вот тебе и вельо. Жирный глупый поросенок, ты про' падешь без меня...» Из одной каюты на наглые выкрики гангстеров высунулась худая землистого цвета голова и ехидно спросила:
— Вы нас, кажется, за идиотов принимаете, милейшие?
Живчик оторопел, а голова продолжала:
— Откуда нам знать о насекомых, если только несколько часов назад эта лоханка снялась с якоря? Не орите здесь, а то я сейчас позвоню капитану и узнаю, кому понадобилось поднимать всю эту кутерьму!
Голова громко и злобно клацнула желтыми клыками. Живчик стоял ни жив ни мертв.
— Успокойтесь, сеньор, — сказал Ленивец, позевывая от пережитого испуга, — проверка ведется по плану. Один раз в начале, второй в середине, третий в конце плавания. Вот инструкция.
Ленивец сунул руку в карман и там сжал ее в кулак. Карман округлился, распух, вздулся точно перед взрывом.
Голова что-то пробормотала и скрылась.
— Пошли, вельо, да не очень-то кричи, а то и впрямь на кого-нибудь нарвемся.
Оробевший было Живчик перед четыреста первой каютой оживился.
«Как-никак, мы близки к цели. Моя заслуга. Хотя Ленивец тоже... проявил. Не сробел в нужный момент. Из него выйдет толк. Нужна школа. Пока он сырой какой-то, необученный».
Четыреста первая на стук и возглас «Санпроверка!» ответила тоненьким женским голосом:
— Прошу вас!
Физиономии злоумышленников вытянулись. Ленивец даже не произнес традиционную фразу насчет крыс и насекомых. Икнув, он широко шагнул в каюту. Живчик шмыгнул за ним.
— Где хозяин?
— Кого вы имеете в виду? — черноглазая вертихвостка лет шестнадцати отошла от зеркала и, подбоченясь, сурово смотрела на вошедших.
«Задрать бы тебе юбку да всыпать моим солдатским ремнем, чтобы не прыгала по каютам взрослых мужчин. Сопливка, дрянь такая! Откуда она взялась?» Живчик совсем расстроился.
— Закрой-ка дверь, мы сейчас с ней побеседуем, — сказал Ленивец и снова икнул.
— Что вам нужно? Сейчас сюда придут! Не смейте запираться!
«Ой! Мама про такое не говорила. Они страшные и некрасивые какие. Особенно этот толстый, настоящий поросенок».
— Ладно, не шуми, детка. Мы ничего тебе не сделаем. Но ты нам все расскажешь. Хорошо? — Ленивец оглядывал каюту.
— Я ничего не знаю.
— Ты не знаешь, что в этой каюте едет Дик Рибейра? Ты никогда не видела Дика Рибейру? — выскочил из-за спины напарника Живчик.
— Я ничего не знаю. Сейчас придут. И если вы не отстанете, я буду плакать и кричать. Я сейчас начну плакать, а потом стану кричать. А потом я буду драться. Вот тогда берегитесь.
— Успокойся, малышка. Мы не хотим тебе плохого. Как твое имя? — Ленивец перестал икать, но вновь начал зевать.
— Лоис.
— Очень хорошо. А кто твой отец?
— У меня нет отца, у меня есть мама. Ничего я вам не скажу! Ничего! Уходите немедленно, или я позову на помощь!
Живчик кипел от негодования.
«Ох же и дрянь! Ну и дрянь! Сначала пару хороших пощечин, чтоб голова болталась, как на веревочке, затем ремнем по спине, а потом пониже, да так, чтобы с неделю садиться не могла! Но что поделаешь! Надо терпеть. И от этой чернявки приходится терпеть. От всех терпишь, что за профессия, ей-богу! А иначе нельзя. Преждевременный скандал грозит провалом. Это даже Ленивец понимает. Уж он бы в две минуты скрутил вязы этой девке!» — Ладно, — Ленивец решительно встал с кресла, — передай привет Дику, если увидишь его, и скажи, что два старых приятеля из Белена хотят с ним встретиться. И добавь, чтобы он не пытался от нас сбежать. Добудем со дна морского.
— Это уж точно! От нас не улепетнешь! — подтвердил Живчик и демонически захохотал. На душе его скребли кошки. Блистательная операция если и не провалилась, то откладывалась на неопределенный срок.
Они вышли. Лоис, бледная и ослабевшая, упала в кресло.
— Подсадная утка, — сказал Ленивец.
— Обходный финт Дика, — сказал Живчик.
— Долго она не высидит. Побежит к маме или к Дику рассказывать о том, как злые дяди ее напугали. Надо следить: она приведет нас в гнездо.
— А если будет сидеть здесь всю ночь?
— Что же, — Ленивец зевнул, — придется ночью ее пощекотать. Не бегать же нам за Диком по этому корыту. Того и гляди нарвешься на кого-нибудь, кто знает пассажиров в лицо. Было бы неприятно.
— Да... неприятно, — слабым эхом отозвался старик.
Ленивец посмотрел на приятеля. Неудача сокрушила Живчика.
«Сник, вельо, побледнел. Все морщины, все красные жилки обозначились на лице. Словно пузырь с воздухом прокололи. Завял и обмяк Живчик. Эх ты!» — Ну ты, вельо, не скисай, — грубо сказал Ленивец, — добудем мы клятого Дика и все, что надо сделаем. Держись, не так уж плохи дела. Не уйдет он, ему разве что за борт прыгать, а другой дороги, кроме наших лап, нет.
— Да я, что ж я, я ничего.
Живчик отвернулся, стараясь не смотреть Ленивцу в глаза. «Толстяк пожалел тебя, Живчик. Докатился старик. А что ж, поросенок не так уж плох, ума маловато, правда, но работать с ним надежно. Все так говорят. Сала на нем много, а так он понимает. Он понимает, эх ты... что здесь понимать? Все давно понятно».
— Слышишь?
— Что?
— Не выдержала уточка, полетела в гнездышко. Давай за ней!

12
Питер Ик допил бренди и решил перейти на виски. В буфете был превосходный шотландский «хейг».
«Это невозможно. Это совершенно невозможно. Почему они все умничают? Почему? О господи! И ты, малыш... Точка, тире. За что, боже? За что на меня со всех сторон наседают умники? Интеллектуалов сейчас больше, чем дураков. Страшно подумать. Это было бы верным признаком приближающейся всемирной катастрофы. Но что теперь делать? Уйти не хочется, оставаться противно. Ах, донья Миму, донья Миму, секунды счастья мчатся мимо, жизнь до смешного коротка, сиди и слушай дурака... Добавить разве коньяка?» Он критически посмотрел на виски пополам с водой. Смесь была едва желтоватой. Потянул носом. Из стакана пахло торфяным дымом. «Эх, Шотландия!» — Вы нелюбопытны, — сказал Оссолоп, — это очень плохая черта в писателе. Вы никогда не станете великим.
— Как вы никогда не станете приятным и вежливым собеседником, — проворчал Ик, доливая в стакан еще виски.
«Кажется, мне уже пора удаляться. Не знаю, как тире, а точка надралась основательно и окончательно. О, какое волшебное явление! Это ее дочь, несомненно. Они похожи, хотя дочери еще пока недостает пряности матери. Девочка взволнована, она ужасно взволнована. Она, как птица из горящего гнезда, у нее дымятся крылышки и беспомощно раскрыт клювик...» — ...видеть Дика Рибейру, — донеслось от стойки до ушей писателя и пьяного ученика доктора Трири.
Джимми Оссолоп вздрогнул.
«Господи, что я здесь делаю? Как я сюда попал? С ума сойти, как человек может распуститься. Так себя вести! Где мои таблетки? Вот они, милые. Сейчас я их... и все пройдет. За дело, Джимми, за дело. Выходит, они знают, где Дик. Которая из них, толстая или тонкая? Неважно. Займемся сначала тонкой: она моложе и приятнее. А старуха не уйдет, ей от бара не отклеиться. Вперед, Джимми! Не шататься, это на девушек производит тяжелое впечатление».
Питер Ик отпил немного, поморщился и взял в рот ломтик лимона.
«А ведь донья Миму разгневана! Эти красные пятна на шее, о-ла-ла, они совсем ей не идут. Вот она создает повелительный жест, именно создает, а не делает, и выпроваживает дочь. В чем смысл этого жеста? Ступай и сиди. Или ступай и жди. Бедная девочка ушла, вобрав голову в плечи. Строга, Миму, очень строга».
— Вы куда, Джимми?
— Простите, одну минуточку, одну-единственную...
«Ай да точка с тире! Какая прыть! Как он, однако, быстро протрезвел! Неужели эта девица его так? Нет, нет, он дремал и при появлении девочки, и во время разговора с матерью, девочка вовсе не при чем. Что же все-таки? Как-то сразу, даже противоестественно... Что-то проглотил и побежал. Было какое-то восклицание... пожалуй, имя, чье-то имя было произнесено. Так!» Увидев входящих в салон Живчика и Ленивца, писатель быстро соскользнул с табурета.
— Сколько, Миму?
«Это уж слишком. Зайцы стали так же нахальны, как и охотники. Меньше всего я хотел бы выяснять сейчас внутренние комплексы этих ребят. Они, наверное, состоят из одних точек. Точек, которые остаются в яблочке мишени после стрельбы. К черту. Я удаляюсь. Я не психоаналитик. Я даже не писатель. Я человек, которому все было равно. А сейчас нет, не все равно. Покоя! Прочь от очага суеты, прочь!» — Ваша лодка в целости. Можете получить в любой момент, — тихо сказал Ик, минуя Ленивца. Тот приятно осклабился и покосился на Живчика. Вот что значит правильное воспитание клиентуры! Учись, учитель.
В баре было немного народу. Разговор мог бы получиться глубоким и содержательным, если б эта чертова кукла не уперлась. Слишком самостоятельный вид у этой женщины.
— Ты нас знаешь, Мимуаза, не правда ли?
Ленивец накрыл табурет своим телом. Миму показалось, что он стечет на пол, как жидкое тесто.
— Да, господа, знаю. Не очень близко, но, кажется, мы встречались, и не раз, внизу, у Вер-о-Пезо.
— Именно. Мы тебя тоже знаем. И ты не можешь пожаловаться, что мы тебя обижали. Не так ли?
— Нет, сеньоры, ни за что на свете. Зачем мне брать грех на душу и говорить то, чего нет? Я не из тех женщин, которые сочиняют небылицы. Вам это, надеюсь, известно?
— Да, Миму. Ведь мы знали тебя еще тогда, когда ты вкалывала за стойкой у Толстого Педро. Не забыли!?
— Еще бы забыть! Тогда был жив мой последний муж. Он не дурак был выпить и всегда приводил с собой большую компанию пьяниц. Я вас часто тогда видела. Это ж была почти даровая выпивка. Толстый Педро через месяц выгнал меня из ресторана ва перерасход спиртного.
— Слушай, Миму, мы бы сразу пришли к тебе, если б знали, что Дик станет валять дурака и будет прятаться от нас. Где Дик, Мимуаза?
Женщина внимательно посмотрела на сидящих перед ней мужчин. Сердце ее часто заколотилось. Словно вколачивало в голову слова.
«Это твои враги, Миму. Это твои настоящие злейшие враги. Может, раньше ты с ними шутила, плясала и пела, но то время давно ушло. Сейчас они здесь, чтобы отобрать у тебя твой последний шанс, Миму. Держись, Миму! Будь коварной и беспощадной, как и они. Не поддайся, Миму!» — Не знаю, сама ищу. Вот дочку второй раз послала к нему, сказала, пусть дождется и приведет, как только тот появится. Напился, наверное, да валяется где-нибудь пьяный как свинья. Проспится — появится.
Наступило долгое, тяжелое молчание.
Ленивец, не поднимая глаз, сказал:
— Слушай, Миму, у тебя дочь еще девчонка... да и сама ты... одним словом, завтра утром ты сведешь нас с Диком, поняла? В противном случае пеняй на себя. Я свои мысли, надеюсь, излагаю достаточно ясно?
Живчик отвернулся и смотрел в конец бара.
— Да, — ответила Миму, с трудом разжимая губы, — все ясно.
«О, будьте вы прокляты! И ныне, и присно, и вовеки веков. Аминь».
— Что вы хотите от Дика?
— Нам нужен он сам, а там уж мы договоримся. Через тебя во всяком случае работать не станем.
«Проклятие на ваши головы, на головы матерей, родивших вас, на головы всех женщин, кормивших и любивших вас, проклятие... За что мне такая кара? Последний шанс, единственный шанс! Бедный Дик. Бедный мой мальчик».
— Куда мне сообщить, если он появится раньше?
Наступила мгновенная заминка. Нашелся Живчик.
— Мы придем завтра к девяти сюда.
Ленивец добавил:
— Сегодня перед закрытием мы еще заглянем к тебе. Пошли, вельо.
Они ушли.
Миму налила себе большую рюмку бакарди и, отвернувшись от столиков, быстро выпила.
«Спокойно, девочка, не теряй головы. Ты же знаешь их, это трусливые и подлые шакалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25