Он убеждён, что выживает всегда сильнейший, а слабый должен умереть, так и не став сильным, что закон джунглей управляет отношениями людей в обществе. Вот его евангельские заповеди. Таких людей пруд пруди, они есть в каждом городе, потому что без них большой бизнес не может существовать. И хотя большой бизнес пользуется чернилами для своих операций, вся его история написана кровью, кровью людей!
Последние слова он произнёс, ударив кулаком по столу. Латимер, как и почти все англичане, очень не любил риторику и резкие жесты и от смущения не знал, куда деться.
— Вы говорили удивительно красноречиво, — заметил он. — Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете?
Марукакис сначала вытаращил на него глаза, потом улыбнулся.
— Конечно, преувеличиваю. Но приятно иногда поговорить в таком обличительном тоне, если всю жизнь говоришь обиняками. Кстати, я не так уж сильно преувеличиваю. Можете мне поверить, такие люди и здесь имеются. Один из них был членом совета директоров Евразийского кредитного треста. Звали его Антон Вазов.
— Вазов!
Грек довольно рассмеялся.
— Хотел сделать вам сюрприз, но так и быть — пользуйтесь моей добротой. Я просмотрел старые отчёты и узнал, что Евразийский кредитный трест был зарегистрирован в Монако лишь в 1926 году. А до этого момента он выпускал отчёты о своей финансовой деятельности. Моя задача состояла в том, чтобы найти их.
— Но ведь это страшно важно. Неужели вы не понимаете…
Марукакис перебил его, подозвал официанта и рассчитался за ужин.
«La Vierge St. Marie» находился на улице, идущей от церкви Света неделя. Латимер, конечно, не мог не подивиться этому странному соседству. Улица была узкой, довольно крутой и практически неосвещённой. Ему сначала показалось, что улица спит, но тишину изредка нарушали то звуки музыки, то смех, когда кто-нибудь выходил из дома. Они встретили двух мужчин, куривших сигареты. Кто-то шёл за ними следом, потом хлопнула дверь, и шаги затихли.
— Посетителей пока мало, — заметил Марукакис, — рано ещё.
Большинство дверей были стеклянными. На стекле крупными цифрами был выведен номер дома, но гораздо чаще было что-нибудь написано: «Вундербар», «О-кей», «Джими-бар», «Стамбул», «Торквемада», «Витоша», «Le Viol de Lucrece» и, наконец, на вершине холма «La Vierge St. Marie». Они на секунду задержались у двери. Дверь была обшарпанная, и Латимер почему-то проверил, где у него бумажник. Марукакис толкнул дверь, и они вошли.
Узкий коридор, стены которого выкрашены красной темперой, был застлан ковром. Где-то вдали играл оркестр с солирующим аккордеоном. В конце коридора — небольшой гардероб. На вешалках висело несколько плащей и шляп. Видимо, услышав шаги, за барьером появился бледный человек в белой куртке, приветствовавший их: «Добрый вечер, месье». Взяв у них плащи и шляпы, он широким жестом указал направо, откуда доносилась музыка. Над спускающейся вниз лестницей сияла надпись: «Бар — Дансинг — Кабаре».
Они оказались в довольно большой комнате с низким потолком. Две девушки, вероятно, танцовщицы из кабаре, кружились под музыку.
— Ещё рано, — опять сказал Марукакис, словно это его не устраивало, — но скоро здесь будет веселее.
К ним подошёл официант, провёл к одной из кабинок и через минуту поставил на стол бутылку шампанского.
— Вам денег не жалко? — спросил Марукакис. — Между прочим, это пойло стоит двести левов.
Латимер не возражал: в конце концов двести левов составляли только полфунта. Оркестр вдруг замолчал, и девушки остановились. Они подошли к кабинке, где сидели Латимер и Марукакис. Одна из них пристально посмотрела на Латимера. Тогда Марукакис что-то сказал, и они, пожав плечами, улыбнулись и ушли. Марукакис, точно чего-то не понимая, посмотрел на Латимера.
— Я сказал, что нам надо обсудить кое-какие дела и если мы захотим развлечься, то пригласим их позже. Конечно, если вы не хотите с ними связываться…
— Нет, не хочу, — сказал Латимер твёрдо и, отхлебнув шампанского, вдруг понял, что ни за что на свете не станет пить эту гадость.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Марукакис, — пей не пей, а платить придётся.
— А где госпожа Превеза?
— Думаю, появится с минуты на минуту.
Он посмотрел куда-то вверх, на потолок.
— Конечно, мы могли бы и сами к ней подняться. Хочу обратить ваше внимание, как тут все хорошо устроено: нет ничего ни скандального, ни вызывающего.
— Раз она должна вот-вот спуститься, мы можем и здесь подождать, — сказал Латимер, чувствуя, что говорит банальность, как школьный учитель. Ему вдруг очень захотелось выпить настоящего шампанского.
— Совершенно верно, — буркнул Марукакис.
Однако прошло целых полтора часа, прежде чем хозяйка «La Vierge St. Marie» появилась. За это время зал действительно оживился. Пришло ещё несколько человек — в основном это были мужчины, но были среди них и две-три очень странно выглядевшие женщины. Появился явный сутенёр. Трезвый как стёклышко, он привёл с собой двух не вяжущих лыка немцев — вероятно, каких-нибудь пустившихся в загул коммерсантов. Появились два почему-то вызвавшие ужасную неприязнь молодых человека. Все до одной кабинки были заняты, заняты были и стоящие в зале столики, за которыми сгрудились обливающиеся потом, тесно прижавшиеся друг к другу пары.
В зале появились танцовщицы из кабаре, сильно накрашенные. Танцующие пары расступились, дав им место. Следом за девицами в круге появился юноша, одетый в женское платье, и спел песенку на немецком языке. Девицы исчезли вместе с ним, потом появились вновь, переменив наряд. В зале стало душно и жарко, как перед грозой.
Латимер ясно увидел, как один их этих ужасных юношей давал понюхать другому щепотку какого-то порошка. От жары и духоты его начала мучить жажда, и он уже всерьёз подумывал, не выпить ли шампанского, как вдруг Марукакис дёрнул его за рукав.
— Должно быть, Превеза, — сказал он.
Это была полная, но все ещё стройная женщина с красным лицом. Несмотря на дорогое платье, видимо, только сегодня завитые парикмахером чёрные, густые волосы, помаду и румяна, она производила впечатление неряхи. Так, во всяком случае, показалось Латимеру. Правда, рисунок губ был хорош, и улыбка была доброй и симпатичной, но во взгляде больших чёрных глаз было что-то сонное и завораживающее. И Латимер представил себе комнату в отёле, неуклюже позолоченные кресла с разбросанной на них одеждой, серый свет утра сквозь опущенные жалюзи, тяжёлый запах розового масла, ровное дыхание спящей женщины и мерное тиканье будильника. Но, видя как она идёт к бару, приветливо улыбаясь и кивая знакомым, одновременно внимательно и строго наблюдая за всем происходящим, Латимер сделал себе выговор за игру воображения.
Марукакис подозвал официанта и что-то сказал ему. Лавируя между танцующим, тот подошёл к мадам и зашептал ей что-то на ухо, показав глазами на Латимера и Марукакиса. Мадам, повернувшись, посмотрела в их сторону и, что-то сказав официанту, продолжила разговор.
— Она обещала прийти, — сказал Марукакис, выслушав официанта.
Она обошла весь зал, снисходительно улыбаясь и иногда кивая головой. Наконец она приблизилась к их столику. Неожиданно для самого себя Латимер вдруг встал. Мадам пристально смотрела ему в лицо.
— Вы желали говорить со мной, месье? — Голос у неё был грубый и немного сиплый, с ярко выраженным акцентом.
— Мы были бы счастливы, если бы вы оказали нам честь и посидели с нами, — сказал Марукакис.
— Хорошо, — сказала она и села рядом. Тотчас к столику подлетел официант, но она взмахом руки прогнала его и повернулась к Латимеру: — Я вас раньше не видела, месье. Вашего друга я уже встречала, но не в своём заведении. — Бросив косой взгляд на Марукакиса, она продолжила: — А вы, месье, собираетесь писать обо мне в парижской газете? Тогда вам с другом надо будет обязательно досмотреть представление до конца.
— Нет, мадам, — улыбнулся Марукакис. — Мы воспользовались вашим гостеприимством, чтобы получить кое-какую информацию.
— Информацию? — Она, кажется, немного смутилась. — Я не знаю ничего такого, что может вас заинтересовать.
— Всем хорошо известна ваша осторожность, мадам. Но речь идёт о человеке, который давно в могиле. Вы были знакомы с ним лет пятнадцать назад.
Она захохотала, остановилась и вдруг захохотала снова — громко, вызывающе, сотрясаясь всем телом. Вместе с этими хриплыми звуками исчезло и то самодовольство, которое она напускала на себя, и, когда она под конец закашлялась, сразу постарела лет на десять.
— Не ожидала я от вас такого комплимента, месье, — вздохнув, сказал она. — Подумать только, пятнадцать лет! И вы надеетесь, что я его вспомню? Святая Дева Мария, придётся вам поставить мне выпивку.
Латимер подозвал официанта.
— Что будете пить, мадам?
— Шампанское. Только не эту дрянь. Официант знает. Подумать только, пятнадцать лет! — Она все ещё никак не могла успокоиться.
— Мы, разумеется, не очень надеялись на вашу память, — невозмутимо сказал Марукакис, — но, может быть, имя этого человека что-нибудь значит для вас. Его звали Димитриос… Димитриос Макропулос.
Она сунула в рот сигарету, чиркнула спичкой, но так и не смогла прикурить. Глядя на кончик сигареты, о чем-то сосредоточенно размышляла. Спичка продолжала гореть, едва не обжигая пальцы. Латимеру показалось, что вокруг образовалась зона молчания, вдруг заложило уши. Мадам разжала пальцы и уронила спичку на тарелку. Все так же смотря на кончик сигареты, она тихо сказала:
— Вам здесь не место. Уходите отсюда… оба!
— Но…
— Уходите, — сказала она тихим голосом, даже не повернув головы.
Марукакис посмотрел на Латимера и, пожав плечами, встал из-за стола. Следом за ним встал и Латимер. Она подняла на них глаза, сказала, как отрезала:
— Сядьте. Мне не нужны здесь сцены.
Они сели.
— Надеюсь, вы объясните мне, мадам, — сказал Марукакис с издёвкой, — как мы можем уйти, не вставая с места, — я был бы вам очень признателен.
Она с такой быстротой схватила стоящий на столе бокал, что Латимер подумал: «Сейчас она бросит его в лицо Марукакису». Но пальцы тотчас разжались, и она что-то быстро сказала по-гречески, чего Латимер не разобрал.
— Нет, — сказал Марукакис, отрицательно качнув головой, — он не из полиции. Он писатель, пишет книги, и ему нужна информация.
— Зачем?
— Простое любопытство. Два месяца назад он видел труп Димитриоса в Стамбуле и вот решил разузнать о нем.
Она вдруг повернулась к Латимеру и, протянув руку, вцепилась ему в рукав.
— Это правда, что он мёртв? Вы точно знаете? Вы видели его труп?
Латимер молча кивнул.
— Его убили ударом ножа в живот, а потом бросили в море. — Ему хотелось добавить что-нибудь тёплое: жизнь есть жизнь, а вдруг она его любила, сейчас, наверное, слезы польются.
Но слез не было.
— Деньги при нем были? — только и спросила она.
Латимер медленно повёл головой.
— Merde! — сказала она злобно. — Этот верблюжий выкидыш задолжал мне тысячу франков. И теперь я их уже никогда не увижу. Salop! Убирайтесь вон, а не то я прикажу вас вышвырнуть отсюда!
Марукакис проводил Латимера до отеля. Они немного задержались у дверей. Ночь была холодная.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Латимер.
— Завтра уже уезжаете?
— Да. Еду в Белград.
— Значит, вам все ещё не надоел Димитриос.
— О, нет. — Латимер заволновался, ему очень хотелось сказать Марукакису какие-нибудь тёплые слова. — Не могу сказать, как я вам благодарен. Боюсь, что я отнял у вас много драгоценного времени.
Марукакис рассмеялся и, недоуменно пожав плечами, сказал:
— Я вот смеюсь, а сам завидую вам. Если вам удастся разузнать что-нибудь в Белграде, напишите мне. Хорошо?
— Конечно, напишу.
Ещё раз поблагодарив Марукакиса, Латимер тепло пожал ему руку и вошёл в вестибюль отеля. Его номер находился на втором этаже. Взяв у портье ключ, поднялся по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Последние слова он произнёс, ударив кулаком по столу. Латимер, как и почти все англичане, очень не любил риторику и резкие жесты и от смущения не знал, куда деться.
— Вы говорили удивительно красноречиво, — заметил он. — Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете?
Марукакис сначала вытаращил на него глаза, потом улыбнулся.
— Конечно, преувеличиваю. Но приятно иногда поговорить в таком обличительном тоне, если всю жизнь говоришь обиняками. Кстати, я не так уж сильно преувеличиваю. Можете мне поверить, такие люди и здесь имеются. Один из них был членом совета директоров Евразийского кредитного треста. Звали его Антон Вазов.
— Вазов!
Грек довольно рассмеялся.
— Хотел сделать вам сюрприз, но так и быть — пользуйтесь моей добротой. Я просмотрел старые отчёты и узнал, что Евразийский кредитный трест был зарегистрирован в Монако лишь в 1926 году. А до этого момента он выпускал отчёты о своей финансовой деятельности. Моя задача состояла в том, чтобы найти их.
— Но ведь это страшно важно. Неужели вы не понимаете…
Марукакис перебил его, подозвал официанта и рассчитался за ужин.
«La Vierge St. Marie» находился на улице, идущей от церкви Света неделя. Латимер, конечно, не мог не подивиться этому странному соседству. Улица была узкой, довольно крутой и практически неосвещённой. Ему сначала показалось, что улица спит, но тишину изредка нарушали то звуки музыки, то смех, когда кто-нибудь выходил из дома. Они встретили двух мужчин, куривших сигареты. Кто-то шёл за ними следом, потом хлопнула дверь, и шаги затихли.
— Посетителей пока мало, — заметил Марукакис, — рано ещё.
Большинство дверей были стеклянными. На стекле крупными цифрами был выведен номер дома, но гораздо чаще было что-нибудь написано: «Вундербар», «О-кей», «Джими-бар», «Стамбул», «Торквемада», «Витоша», «Le Viol de Lucrece» и, наконец, на вершине холма «La Vierge St. Marie». Они на секунду задержались у двери. Дверь была обшарпанная, и Латимер почему-то проверил, где у него бумажник. Марукакис толкнул дверь, и они вошли.
Узкий коридор, стены которого выкрашены красной темперой, был застлан ковром. Где-то вдали играл оркестр с солирующим аккордеоном. В конце коридора — небольшой гардероб. На вешалках висело несколько плащей и шляп. Видимо, услышав шаги, за барьером появился бледный человек в белой куртке, приветствовавший их: «Добрый вечер, месье». Взяв у них плащи и шляпы, он широким жестом указал направо, откуда доносилась музыка. Над спускающейся вниз лестницей сияла надпись: «Бар — Дансинг — Кабаре».
Они оказались в довольно большой комнате с низким потолком. Две девушки, вероятно, танцовщицы из кабаре, кружились под музыку.
— Ещё рано, — опять сказал Марукакис, словно это его не устраивало, — но скоро здесь будет веселее.
К ним подошёл официант, провёл к одной из кабинок и через минуту поставил на стол бутылку шампанского.
— Вам денег не жалко? — спросил Марукакис. — Между прочим, это пойло стоит двести левов.
Латимер не возражал: в конце концов двести левов составляли только полфунта. Оркестр вдруг замолчал, и девушки остановились. Они подошли к кабинке, где сидели Латимер и Марукакис. Одна из них пристально посмотрела на Латимера. Тогда Марукакис что-то сказал, и они, пожав плечами, улыбнулись и ушли. Марукакис, точно чего-то не понимая, посмотрел на Латимера.
— Я сказал, что нам надо обсудить кое-какие дела и если мы захотим развлечься, то пригласим их позже. Конечно, если вы не хотите с ними связываться…
— Нет, не хочу, — сказал Латимер твёрдо и, отхлебнув шампанского, вдруг понял, что ни за что на свете не станет пить эту гадость.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Марукакис, — пей не пей, а платить придётся.
— А где госпожа Превеза?
— Думаю, появится с минуты на минуту.
Он посмотрел куда-то вверх, на потолок.
— Конечно, мы могли бы и сами к ней подняться. Хочу обратить ваше внимание, как тут все хорошо устроено: нет ничего ни скандального, ни вызывающего.
— Раз она должна вот-вот спуститься, мы можем и здесь подождать, — сказал Латимер, чувствуя, что говорит банальность, как школьный учитель. Ему вдруг очень захотелось выпить настоящего шампанского.
— Совершенно верно, — буркнул Марукакис.
Однако прошло целых полтора часа, прежде чем хозяйка «La Vierge St. Marie» появилась. За это время зал действительно оживился. Пришло ещё несколько человек — в основном это были мужчины, но были среди них и две-три очень странно выглядевшие женщины. Появился явный сутенёр. Трезвый как стёклышко, он привёл с собой двух не вяжущих лыка немцев — вероятно, каких-нибудь пустившихся в загул коммерсантов. Появились два почему-то вызвавшие ужасную неприязнь молодых человека. Все до одной кабинки были заняты, заняты были и стоящие в зале столики, за которыми сгрудились обливающиеся потом, тесно прижавшиеся друг к другу пары.
В зале появились танцовщицы из кабаре, сильно накрашенные. Танцующие пары расступились, дав им место. Следом за девицами в круге появился юноша, одетый в женское платье, и спел песенку на немецком языке. Девицы исчезли вместе с ним, потом появились вновь, переменив наряд. В зале стало душно и жарко, как перед грозой.
Латимер ясно увидел, как один их этих ужасных юношей давал понюхать другому щепотку какого-то порошка. От жары и духоты его начала мучить жажда, и он уже всерьёз подумывал, не выпить ли шампанского, как вдруг Марукакис дёрнул его за рукав.
— Должно быть, Превеза, — сказал он.
Это была полная, но все ещё стройная женщина с красным лицом. Несмотря на дорогое платье, видимо, только сегодня завитые парикмахером чёрные, густые волосы, помаду и румяна, она производила впечатление неряхи. Так, во всяком случае, показалось Латимеру. Правда, рисунок губ был хорош, и улыбка была доброй и симпатичной, но во взгляде больших чёрных глаз было что-то сонное и завораживающее. И Латимер представил себе комнату в отёле, неуклюже позолоченные кресла с разбросанной на них одеждой, серый свет утра сквозь опущенные жалюзи, тяжёлый запах розового масла, ровное дыхание спящей женщины и мерное тиканье будильника. Но, видя как она идёт к бару, приветливо улыбаясь и кивая знакомым, одновременно внимательно и строго наблюдая за всем происходящим, Латимер сделал себе выговор за игру воображения.
Марукакис подозвал официанта и что-то сказал ему. Лавируя между танцующим, тот подошёл к мадам и зашептал ей что-то на ухо, показав глазами на Латимера и Марукакиса. Мадам, повернувшись, посмотрела в их сторону и, что-то сказав официанту, продолжила разговор.
— Она обещала прийти, — сказал Марукакис, выслушав официанта.
Она обошла весь зал, снисходительно улыбаясь и иногда кивая головой. Наконец она приблизилась к их столику. Неожиданно для самого себя Латимер вдруг встал. Мадам пристально смотрела ему в лицо.
— Вы желали говорить со мной, месье? — Голос у неё был грубый и немного сиплый, с ярко выраженным акцентом.
— Мы были бы счастливы, если бы вы оказали нам честь и посидели с нами, — сказал Марукакис.
— Хорошо, — сказала она и села рядом. Тотчас к столику подлетел официант, но она взмахом руки прогнала его и повернулась к Латимеру: — Я вас раньше не видела, месье. Вашего друга я уже встречала, но не в своём заведении. — Бросив косой взгляд на Марукакиса, она продолжила: — А вы, месье, собираетесь писать обо мне в парижской газете? Тогда вам с другом надо будет обязательно досмотреть представление до конца.
— Нет, мадам, — улыбнулся Марукакис. — Мы воспользовались вашим гостеприимством, чтобы получить кое-какую информацию.
— Информацию? — Она, кажется, немного смутилась. — Я не знаю ничего такого, что может вас заинтересовать.
— Всем хорошо известна ваша осторожность, мадам. Но речь идёт о человеке, который давно в могиле. Вы были знакомы с ним лет пятнадцать назад.
Она захохотала, остановилась и вдруг захохотала снова — громко, вызывающе, сотрясаясь всем телом. Вместе с этими хриплыми звуками исчезло и то самодовольство, которое она напускала на себя, и, когда она под конец закашлялась, сразу постарела лет на десять.
— Не ожидала я от вас такого комплимента, месье, — вздохнув, сказал она. — Подумать только, пятнадцать лет! И вы надеетесь, что я его вспомню? Святая Дева Мария, придётся вам поставить мне выпивку.
Латимер подозвал официанта.
— Что будете пить, мадам?
— Шампанское. Только не эту дрянь. Официант знает. Подумать только, пятнадцать лет! — Она все ещё никак не могла успокоиться.
— Мы, разумеется, не очень надеялись на вашу память, — невозмутимо сказал Марукакис, — но, может быть, имя этого человека что-нибудь значит для вас. Его звали Димитриос… Димитриос Макропулос.
Она сунула в рот сигарету, чиркнула спичкой, но так и не смогла прикурить. Глядя на кончик сигареты, о чем-то сосредоточенно размышляла. Спичка продолжала гореть, едва не обжигая пальцы. Латимеру показалось, что вокруг образовалась зона молчания, вдруг заложило уши. Мадам разжала пальцы и уронила спичку на тарелку. Все так же смотря на кончик сигареты, она тихо сказала:
— Вам здесь не место. Уходите отсюда… оба!
— Но…
— Уходите, — сказала она тихим голосом, даже не повернув головы.
Марукакис посмотрел на Латимера и, пожав плечами, встал из-за стола. Следом за ним встал и Латимер. Она подняла на них глаза, сказала, как отрезала:
— Сядьте. Мне не нужны здесь сцены.
Они сели.
— Надеюсь, вы объясните мне, мадам, — сказал Марукакис с издёвкой, — как мы можем уйти, не вставая с места, — я был бы вам очень признателен.
Она с такой быстротой схватила стоящий на столе бокал, что Латимер подумал: «Сейчас она бросит его в лицо Марукакису». Но пальцы тотчас разжались, и она что-то быстро сказала по-гречески, чего Латимер не разобрал.
— Нет, — сказал Марукакис, отрицательно качнув головой, — он не из полиции. Он писатель, пишет книги, и ему нужна информация.
— Зачем?
— Простое любопытство. Два месяца назад он видел труп Димитриоса в Стамбуле и вот решил разузнать о нем.
Она вдруг повернулась к Латимеру и, протянув руку, вцепилась ему в рукав.
— Это правда, что он мёртв? Вы точно знаете? Вы видели его труп?
Латимер молча кивнул.
— Его убили ударом ножа в живот, а потом бросили в море. — Ему хотелось добавить что-нибудь тёплое: жизнь есть жизнь, а вдруг она его любила, сейчас, наверное, слезы польются.
Но слез не было.
— Деньги при нем были? — только и спросила она.
Латимер медленно повёл головой.
— Merde! — сказала она злобно. — Этот верблюжий выкидыш задолжал мне тысячу франков. И теперь я их уже никогда не увижу. Salop! Убирайтесь вон, а не то я прикажу вас вышвырнуть отсюда!
Марукакис проводил Латимера до отеля. Они немного задержались у дверей. Ночь была холодная.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Латимер.
— Завтра уже уезжаете?
— Да. Еду в Белград.
— Значит, вам все ещё не надоел Димитриос.
— О, нет. — Латимер заволновался, ему очень хотелось сказать Марукакису какие-нибудь тёплые слова. — Не могу сказать, как я вам благодарен. Боюсь, что я отнял у вас много драгоценного времени.
Марукакис рассмеялся и, недоуменно пожав плечами, сказал:
— Я вот смеюсь, а сам завидую вам. Если вам удастся разузнать что-нибудь в Белграде, напишите мне. Хорошо?
— Конечно, напишу.
Ещё раз поблагодарив Марукакиса, Латимер тепло пожал ему руку и вошёл в вестибюль отеля. Его номер находился на втором этаже. Взяв у портье ключ, поднялся по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25