Бегающий взгляд, надутые в усмешке губы. И стянутые в пучок прилизанные волосы. Из-за них лицо становилось грубым, угрожающим. Нет, это была совсем другая девушка. Глядя на дрянную фотографию, я все меньше испытывал отвращения к той, какой она была раньше и все больше восхищался той, какой она стала. Произошло превращение всего ее существа. Даже основные черты лица изменились.
Я поднял на Марианну глаза и увидел у нее в руках газету. Газету, из которой она вот-вот узнает о том, что я ценой стольких жертв от нее тщательно скрывал. Я кинулся к ней.
– Отдай, Марианна!
Я выхватил газету у нее из рук. Кинул взгляд на первую страницу: ничего. На других страницах тоже ничего не было. Я посмотрел на дату и понял, что "Фигаро" вышло на два дня раньше, чем "Франс-суар". Я отдал Марианне газету, но она не взяла.
– Почему ты так сделал, Даниель?
– Прости, пожалуйста.
– Как будто боишься, что я прочитаю тут какие-то вещи.
– А, ты так думаешь?
– Да!
– Нет, ты не права, Марианна, я просто боюсь, что к тебе вернутся прежние впечатлениям, ну просто весь дрожу, не могу сдержаться...
И добавил тихо:
– Понимаешь?
– Да, понимаю... Но все-таки, Даниель, ты же знаешь, что рано или поздно память ко мне вернется.
– Что ты! Что ты говоришь!
– Я чувствую... В голове у меня что-то расступается. Каждую минуту я вдруг начинаю видеть какие-то неясные вещи, как будто смотришь в комнату через запотевшее окно.
– И сегодня с утра ты опять что-то видела?
– Да. Пока ты писал мой портрет.
– Что ты видела?
Она задумалась.
– Дом... Прихожую... Я знаю, что наш дом такой же, как этот. С прихожей внизу. Двухэтажный.
– Ты уверена?
– Почти.
– Этот дом помогает тебе вспоминать, да?
– Да.
– Тогда надо отсюда уехать!
– Нет, Даниель, уже слишком поздно. Знаешь, я хочу избавиться от этих мук... Лучше уж вспомнить... Это ничего не изменит в моей любви к тебе. Кто бы ни были люди, которых я вспомню, я останусь с тобой! Я ведь уже говорила тебе в Кастельдефельсе: я никогда не любила никого другого, кроме тебя! Чем ближе я подхожу к правде, тем больше внутренне в этом убеждаюсь!
Я поцеловал ее. Губы Марианны были не такими свежими и прохладными, как обычно. Наверное, у нее жар. Да, в ней что-то совершалось.
– Марианна, ты только что сказала: я знаю, что наш дом такой же, как этот.
– Ну и что?
– Ты сказала "наш", значит, понимаешь, что жила там не одна.
Марианна провела рукой по волосам, ногти цеплялись за медовые пряди, затмевавшие в комнате весь свет.
– Мне кажется, все-таки я жила одна... Кто-то недавно умер. Я никак не могла свыкнуться с этим...
Она словно прислушивалась к какому-то тайному голосу внутри себя.
– И все-таки нет... Кто-то был...
Она подняла голову. Теперь ее движениями руководил инстинкт.
– Кто-то... наверху... Кто-то мешал мне играть на скрипке.
– Напридумывала себе!
– Нет. Постой...
Я ужасно испугался.
– Не надо! Не надо, Марианна, не вспоминай больше! Слышишь? Я не хочу! Перестань!
Она села к столу и стала резать на мелкие кусочки фрукты в выщербленной салатнице.
Я забрал "Франс-суар" и вышел читать в сад.
По крайней мере, здесь уж она не застанет меня врасплох. Можно будет спокойно почитать. Чтобы узнать побольше!
27
Газета ее не пощадила. Но и я не прочел ничего такого, чего бы не знал раньше. Сыщик обнаружил трупы, и в Сен-Жермене начался настоящий переполох.
В статье описывали жизнь Марианны, напирая на то, что она распутничала. Корыстная провинциалка, чтобы обеспечить безбедное существование, взяла себе любовника мамаши после ее смерти. От него родила ребенка, но им не занималась, предпочитая, как выразился репортер, все время пиликать на скрипке. Довела малыша до голодной смерти, а когда старик об этом узнал, и его прикончила. Такова была версия полицейских...
В бумажнике Бридона не оказалось ни гроша, и это будто бы доказывало, что Марианна Ренар перед тем, как сбежать, ограбила свою жертву. Приметы ее разослали повсюду и надеялись на скорую поимку "чудовища". Заканчивалась статья предположением о том что у Марианны был любовник, с которым она и сбежала. Этот любовник (то есть, я) позднее приходил в дом, чтобы забрать какую-то ценную вещь, а возможно, он-то и обворовал Бридона. Полицейские напали на его след и собирались через него добраться до Марианны.
Я изорвал газету на мелкие кусочки и втоптал их в землю под пальмой. А потом пошел к "чудовищу".
Никогда еще я не видел ее такой красивой и грустной. Никто ее не пожалел, нет, никто! Эта женщина была проклята. И все-таки я понимал, почему она убила. Я представлял себе романтичную девочку, воспитанную матерью-невротичкой, которая принимала у нее на глазах своего мужлана-любовника. Музыка для нее была как бегство. Вся ее поэтическая, чувствительная натура сконцентрировалась на кончике смычка. Когда она играла, отвратительная, суровая жизнь теряла всю свою жестокость. После трагической смерти матери старик перекинулся на нее, и она покорилась, потому что для ее хрупкой души он олицетворял требования самой, жизни. Он был необходимостью, выкупом, который нужно платить каждый день. Рождение ребенка вызвало в ней, я думаю, не столько радость, сколько удивление и страх. Малыш не пробудил никаких материнских чувств. И мало-помалу она... (я скажу сейчас немыслимую вещь, но она объясняет то, что случилось) она о нем забыла! Ребенок сделался неясной помехой, не дававшей полностью раскрыться таланту скрипачки!
– У тебя какой-то расстроенный вид, Даниель!
Надо было сделать вид, что все в порядке.
– Всегда у тебя одно и то же! Просто озабочен...
– Кем?
– Не кем, а тем, что я натворил!
– Правда?
– Правда!
– Ты можешь попасть в тюрьму?
– Конечно!
Она покачала головой.
– Не хочу, чтобы тебя сажали в тюрьму, Даниель. Что я буду делать без тебя? Ну скажи! Я не смогу жить!
– Меня не посадят!
– Ты так думаешь?
– Обещаю...
– Это было бы для меня ужасно, понимаешь?
– Давай не будем об этом говорить, Марианна. Бояться чего-нибудь гораздо хуже, чем когда самое плохое уже произошло. Давай-ка лучше накрывай на стол. Что там у нас в меню?
– Омлет!
– Яичница?
Она улыбнулась.
– Любишь яйца?
– Обожаю!
От омлета шел приятный запах. Я смотрел, как суетится Марианна. Стряпала она неумело и, как настоящая артистка, была не приспособлена для домашних дел.
Когда омлет был наконец готов, он походил на что угодно, только не на омлет. С одного края подгорел, а с другого оказался совсем белым.
Марианна поставила на стол две тарелки. От прежних хозяев осталась какая-то старая посуда, ее оставили нарочно, чтобы потом сдавать помещение, как меблированное со всей утварью.
Марианна принесла сковородку и положила мне огромную порцию омлета.
– Попробуй. Вкусно?
Я попробовал. Она забыла его посолить.
– Восхитительный, – соврал я. – Еще чуточку соли, и будет просто великолепно.
Себе в тарелку она тоже положила приличный кусок. Но в сковороде оставалось еще много. Я взглянул на Марианну и удивился. Потому что она вдруг будто замерла. Опять показалось, что она прислушивается к каким-то голосам внутри себя, к словам, недоступным для других. А потом, как робот, не выпуская из рук сковороды, двинулась к лестнице.
– Куда ты?
Я не спросил, а прямо прорычал. Даже горло заболело.
Она обернулась, словно во сне.
– Пойду отнесу ему тоже!
Если бы вдруг на столе передо мной возник трупик малыша, и то бы я не испытал такой встряски.
– Кому?
В глазах ее плыл какой-то туман.
– Ему...
Она вернулась и поставила сковородку обратно на плиту.
– Не могу вспомнить, Даниель, ужас какой! А ведь я знала, что там, наверху кто-то ждет!
– Марианна, наверху никого нет! НИКОГО!
Я встал и схватил ее за плечи.
– Никого! запомни хорошенько! Нас здесь только двое! Мы здесь одни! ОДНИ!
– Да-да, Даниель. Не кричи, прошу тебя.
Если так будет продолжаться, я сойду с ума.
– Повтори, Марианна! Повтори, чтобы раз и навсегда вбить себе это в голову! Мы здесь одни!
Она заплакала. Но мне было наплевать на ее слезы. Я продолжал трясти Марианну, и на ее плече порвалась блузка. Золотистое плечо вспыхнуло, отливая бронзой.
– Повтори!
– Да, только отпусти! Мне страшно!
– Повтори!
– Мы здесь одни, нас только двое!
Я отпустил ее. Но она сама прижалась ко мне, и мы так и остались стоять, задыхаясь, с колотящимися рядом сердцами.
28
Когда мы наконец принялись за омлет, он успел уже застыть у нас в тарелках. Но мы все-таки проглотили его, так были голодны. Фруктовый салат пошел уже получше. Когда со скудным ужином было наконец покончено, я решил:
– Сейчас снесем кровать вниз, в гостиную.
– А зачем?
– Мне кажется, кошмары твои из-за этой комнаты наверху. Теперь будем спать внизу!
Но она недоверчиво покачала головой.
– Зачем это?
– Ну давай попробуем!
Мне хотелось подбодрить ее. Я даже напевать стал. Она помогла мне снести вниз постельное белье. Я оставил наверху каркас кровати и вытащил только матрац и перину. Хоть внизу и плохая мебель, все-таки лучше будет в гостиной.
Спать мы легли уже когда было совсем темно.
– Завтра куплю свечи или хотя бы керосиновую лампу.
К счастью, хоть в постели нами овладевал неутомимый бес, и эти счастливые мгновения питали нашу любовь, давали силы прожить следующий день.
* * *
Утром мне не терпелось скорее прочитать последние новости. Я попросил, чтобы в деревню каждый день доставляли для меня газеты. Их должны были привозить с восьмичасовым автобусом.
И, едва проснувшись, я сразу же подумал о газетах. Обязательно надо быть здесь, когда их привезут, ведь если вдруг из любопытства газетчику придет в голову их пролистать, он может увидеть фотографию Марианны или мою и узнать нас.
В общем, встал я пораньше. Во рту чувствовалась какая-то горечь, поэтому пить кофе я не стал. Зато взял с буфета большую виноградную гроздь и, глотая ягоды на ходу, помчался в деревню.
В то утро было тепло... Даже небо казалось не таким уж свирепо-голубым, и легкий бриз ласкал листочки чахлых деревьев.
Я прибежал в деревню как раз к прибытию автобуса. Газетчик тоже ждал свои пачки газет. Он весело помахал мне рукой. И разрезал ножом бечевку, стягивающую пачку. Французские газеты оказались свернутыми отдельно. Я тут же их подобрал.
И стал рыться в карманах, чтобы заплатить испанцу. Он уже ждал, протянув руку, а я вдруг сообразил, что в спешке позабыл дома все деньги, стал жестами ему это объяснять, но он обозлился.
Ну в жадный верзила, видно спит с кошельком под подушкой! Хоть я и дал ему вчера на чай сотню песет, теперь он ни за что не хотел отпустить меня с газетами, пока не заплачу.
Я тоже разозлился, как черт. Обозвал его по-всякому, по-французски, конечно, но язык ярости ведь понимают все, и на лице его появилось выражение оскорбленного достоинства. В конце концов он вырвал у меня из рук газеты. Я успел прочитать в заголовке свою фамилию. Если вдруг там есть и фото, я пропал.
Во всяком случае, вам угрожала серьезная опасность. Теперь, когда моя личность уже установлена, ничего не стоит узнать, что я в Испании, и поиски приведут...
И вдруг я так и подскочил. Совсем забыл о главном: газеты, только казались свежими, потому что приходили утром, а ведь они позавчерашние! А по телефону связаться можно еще быстрее!
И пока я торчал тут на деревенской площади, меня уже давно разыскивали испанцы!
Я растерялся: никак не мог сообразить, куда бежать, что делать. Машины нет... Оставался только один выход: набрать побольше продуктов и уйти в леса. Но как все это получится? Сколько можно прожить с Марианной на положении загнанного зверя?
Я все думал, как быть, когда вдруг заметил в клубах пыли подъехавшую черную машину. Старое, помятое довоенное "Рено" с особым испанским номером. Жалобно завизжали тормоза, автомобиль остановился около пивной. В машине сидели два карабинера и еще двое в штатском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Я поднял на Марианну глаза и увидел у нее в руках газету. Газету, из которой она вот-вот узнает о том, что я ценой стольких жертв от нее тщательно скрывал. Я кинулся к ней.
– Отдай, Марианна!
Я выхватил газету у нее из рук. Кинул взгляд на первую страницу: ничего. На других страницах тоже ничего не было. Я посмотрел на дату и понял, что "Фигаро" вышло на два дня раньше, чем "Франс-суар". Я отдал Марианне газету, но она не взяла.
– Почему ты так сделал, Даниель?
– Прости, пожалуйста.
– Как будто боишься, что я прочитаю тут какие-то вещи.
– А, ты так думаешь?
– Да!
– Нет, ты не права, Марианна, я просто боюсь, что к тебе вернутся прежние впечатлениям, ну просто весь дрожу, не могу сдержаться...
И добавил тихо:
– Понимаешь?
– Да, понимаю... Но все-таки, Даниель, ты же знаешь, что рано или поздно память ко мне вернется.
– Что ты! Что ты говоришь!
– Я чувствую... В голове у меня что-то расступается. Каждую минуту я вдруг начинаю видеть какие-то неясные вещи, как будто смотришь в комнату через запотевшее окно.
– И сегодня с утра ты опять что-то видела?
– Да. Пока ты писал мой портрет.
– Что ты видела?
Она задумалась.
– Дом... Прихожую... Я знаю, что наш дом такой же, как этот. С прихожей внизу. Двухэтажный.
– Ты уверена?
– Почти.
– Этот дом помогает тебе вспоминать, да?
– Да.
– Тогда надо отсюда уехать!
– Нет, Даниель, уже слишком поздно. Знаешь, я хочу избавиться от этих мук... Лучше уж вспомнить... Это ничего не изменит в моей любви к тебе. Кто бы ни были люди, которых я вспомню, я останусь с тобой! Я ведь уже говорила тебе в Кастельдефельсе: я никогда не любила никого другого, кроме тебя! Чем ближе я подхожу к правде, тем больше внутренне в этом убеждаюсь!
Я поцеловал ее. Губы Марианны были не такими свежими и прохладными, как обычно. Наверное, у нее жар. Да, в ней что-то совершалось.
– Марианна, ты только что сказала: я знаю, что наш дом такой же, как этот.
– Ну и что?
– Ты сказала "наш", значит, понимаешь, что жила там не одна.
Марианна провела рукой по волосам, ногти цеплялись за медовые пряди, затмевавшие в комнате весь свет.
– Мне кажется, все-таки я жила одна... Кто-то недавно умер. Я никак не могла свыкнуться с этим...
Она словно прислушивалась к какому-то тайному голосу внутри себя.
– И все-таки нет... Кто-то был...
Она подняла голову. Теперь ее движениями руководил инстинкт.
– Кто-то... наверху... Кто-то мешал мне играть на скрипке.
– Напридумывала себе!
– Нет. Постой...
Я ужасно испугался.
– Не надо! Не надо, Марианна, не вспоминай больше! Слышишь? Я не хочу! Перестань!
Она села к столу и стала резать на мелкие кусочки фрукты в выщербленной салатнице.
Я забрал "Франс-суар" и вышел читать в сад.
По крайней мере, здесь уж она не застанет меня врасплох. Можно будет спокойно почитать. Чтобы узнать побольше!
27
Газета ее не пощадила. Но и я не прочел ничего такого, чего бы не знал раньше. Сыщик обнаружил трупы, и в Сен-Жермене начался настоящий переполох.
В статье описывали жизнь Марианны, напирая на то, что она распутничала. Корыстная провинциалка, чтобы обеспечить безбедное существование, взяла себе любовника мамаши после ее смерти. От него родила ребенка, но им не занималась, предпочитая, как выразился репортер, все время пиликать на скрипке. Довела малыша до голодной смерти, а когда старик об этом узнал, и его прикончила. Такова была версия полицейских...
В бумажнике Бридона не оказалось ни гроша, и это будто бы доказывало, что Марианна Ренар перед тем, как сбежать, ограбила свою жертву. Приметы ее разослали повсюду и надеялись на скорую поимку "чудовища". Заканчивалась статья предположением о том что у Марианны был любовник, с которым она и сбежала. Этот любовник (то есть, я) позднее приходил в дом, чтобы забрать какую-то ценную вещь, а возможно, он-то и обворовал Бридона. Полицейские напали на его след и собирались через него добраться до Марианны.
Я изорвал газету на мелкие кусочки и втоптал их в землю под пальмой. А потом пошел к "чудовищу".
Никогда еще я не видел ее такой красивой и грустной. Никто ее не пожалел, нет, никто! Эта женщина была проклята. И все-таки я понимал, почему она убила. Я представлял себе романтичную девочку, воспитанную матерью-невротичкой, которая принимала у нее на глазах своего мужлана-любовника. Музыка для нее была как бегство. Вся ее поэтическая, чувствительная натура сконцентрировалась на кончике смычка. Когда она играла, отвратительная, суровая жизнь теряла всю свою жестокость. После трагической смерти матери старик перекинулся на нее, и она покорилась, потому что для ее хрупкой души он олицетворял требования самой, жизни. Он был необходимостью, выкупом, который нужно платить каждый день. Рождение ребенка вызвало в ней, я думаю, не столько радость, сколько удивление и страх. Малыш не пробудил никаких материнских чувств. И мало-помалу она... (я скажу сейчас немыслимую вещь, но она объясняет то, что случилось) она о нем забыла! Ребенок сделался неясной помехой, не дававшей полностью раскрыться таланту скрипачки!
– У тебя какой-то расстроенный вид, Даниель!
Надо было сделать вид, что все в порядке.
– Всегда у тебя одно и то же! Просто озабочен...
– Кем?
– Не кем, а тем, что я натворил!
– Правда?
– Правда!
– Ты можешь попасть в тюрьму?
– Конечно!
Она покачала головой.
– Не хочу, чтобы тебя сажали в тюрьму, Даниель. Что я буду делать без тебя? Ну скажи! Я не смогу жить!
– Меня не посадят!
– Ты так думаешь?
– Обещаю...
– Это было бы для меня ужасно, понимаешь?
– Давай не будем об этом говорить, Марианна. Бояться чего-нибудь гораздо хуже, чем когда самое плохое уже произошло. Давай-ка лучше накрывай на стол. Что там у нас в меню?
– Омлет!
– Яичница?
Она улыбнулась.
– Любишь яйца?
– Обожаю!
От омлета шел приятный запах. Я смотрел, как суетится Марианна. Стряпала она неумело и, как настоящая артистка, была не приспособлена для домашних дел.
Когда омлет был наконец готов, он походил на что угодно, только не на омлет. С одного края подгорел, а с другого оказался совсем белым.
Марианна поставила на стол две тарелки. От прежних хозяев осталась какая-то старая посуда, ее оставили нарочно, чтобы потом сдавать помещение, как меблированное со всей утварью.
Марианна принесла сковородку и положила мне огромную порцию омлета.
– Попробуй. Вкусно?
Я попробовал. Она забыла его посолить.
– Восхитительный, – соврал я. – Еще чуточку соли, и будет просто великолепно.
Себе в тарелку она тоже положила приличный кусок. Но в сковороде оставалось еще много. Я взглянул на Марианну и удивился. Потому что она вдруг будто замерла. Опять показалось, что она прислушивается к каким-то голосам внутри себя, к словам, недоступным для других. А потом, как робот, не выпуская из рук сковороды, двинулась к лестнице.
– Куда ты?
Я не спросил, а прямо прорычал. Даже горло заболело.
Она обернулась, словно во сне.
– Пойду отнесу ему тоже!
Если бы вдруг на столе передо мной возник трупик малыша, и то бы я не испытал такой встряски.
– Кому?
В глазах ее плыл какой-то туман.
– Ему...
Она вернулась и поставила сковородку обратно на плиту.
– Не могу вспомнить, Даниель, ужас какой! А ведь я знала, что там, наверху кто-то ждет!
– Марианна, наверху никого нет! НИКОГО!
Я встал и схватил ее за плечи.
– Никого! запомни хорошенько! Нас здесь только двое! Мы здесь одни! ОДНИ!
– Да-да, Даниель. Не кричи, прошу тебя.
Если так будет продолжаться, я сойду с ума.
– Повтори, Марианна! Повтори, чтобы раз и навсегда вбить себе это в голову! Мы здесь одни!
Она заплакала. Но мне было наплевать на ее слезы. Я продолжал трясти Марианну, и на ее плече порвалась блузка. Золотистое плечо вспыхнуло, отливая бронзой.
– Повтори!
– Да, только отпусти! Мне страшно!
– Повтори!
– Мы здесь одни, нас только двое!
Я отпустил ее. Но она сама прижалась ко мне, и мы так и остались стоять, задыхаясь, с колотящимися рядом сердцами.
28
Когда мы наконец принялись за омлет, он успел уже застыть у нас в тарелках. Но мы все-таки проглотили его, так были голодны. Фруктовый салат пошел уже получше. Когда со скудным ужином было наконец покончено, я решил:
– Сейчас снесем кровать вниз, в гостиную.
– А зачем?
– Мне кажется, кошмары твои из-за этой комнаты наверху. Теперь будем спать внизу!
Но она недоверчиво покачала головой.
– Зачем это?
– Ну давай попробуем!
Мне хотелось подбодрить ее. Я даже напевать стал. Она помогла мне снести вниз постельное белье. Я оставил наверху каркас кровати и вытащил только матрац и перину. Хоть внизу и плохая мебель, все-таки лучше будет в гостиной.
Спать мы легли уже когда было совсем темно.
– Завтра куплю свечи или хотя бы керосиновую лампу.
К счастью, хоть в постели нами овладевал неутомимый бес, и эти счастливые мгновения питали нашу любовь, давали силы прожить следующий день.
* * *
Утром мне не терпелось скорее прочитать последние новости. Я попросил, чтобы в деревню каждый день доставляли для меня газеты. Их должны были привозить с восьмичасовым автобусом.
И, едва проснувшись, я сразу же подумал о газетах. Обязательно надо быть здесь, когда их привезут, ведь если вдруг из любопытства газетчику придет в голову их пролистать, он может увидеть фотографию Марианны или мою и узнать нас.
В общем, встал я пораньше. Во рту чувствовалась какая-то горечь, поэтому пить кофе я не стал. Зато взял с буфета большую виноградную гроздь и, глотая ягоды на ходу, помчался в деревню.
В то утро было тепло... Даже небо казалось не таким уж свирепо-голубым, и легкий бриз ласкал листочки чахлых деревьев.
Я прибежал в деревню как раз к прибытию автобуса. Газетчик тоже ждал свои пачки газет. Он весело помахал мне рукой. И разрезал ножом бечевку, стягивающую пачку. Французские газеты оказались свернутыми отдельно. Я тут же их подобрал.
И стал рыться в карманах, чтобы заплатить испанцу. Он уже ждал, протянув руку, а я вдруг сообразил, что в спешке позабыл дома все деньги, стал жестами ему это объяснять, но он обозлился.
Ну в жадный верзила, видно спит с кошельком под подушкой! Хоть я и дал ему вчера на чай сотню песет, теперь он ни за что не хотел отпустить меня с газетами, пока не заплачу.
Я тоже разозлился, как черт. Обозвал его по-всякому, по-французски, конечно, но язык ярости ведь понимают все, и на лице его появилось выражение оскорбленного достоинства. В конце концов он вырвал у меня из рук газеты. Я успел прочитать в заголовке свою фамилию. Если вдруг там есть и фото, я пропал.
Во всяком случае, вам угрожала серьезная опасность. Теперь, когда моя личность уже установлена, ничего не стоит узнать, что я в Испании, и поиски приведут...
И вдруг я так и подскочил. Совсем забыл о главном: газеты, только казались свежими, потому что приходили утром, а ведь они позавчерашние! А по телефону связаться можно еще быстрее!
И пока я торчал тут на деревенской площади, меня уже давно разыскивали испанцы!
Я растерялся: никак не мог сообразить, куда бежать, что делать. Машины нет... Оставался только один выход: набрать побольше продуктов и уйти в леса. Но как все это получится? Сколько можно прожить с Марианной на положении загнанного зверя?
Я все думал, как быть, когда вдруг заметил в клубах пыли подъехавшую черную машину. Старое, помятое довоенное "Рено" с особым испанским номером. Жалобно завизжали тормоза, автомобиль остановился около пивной. В машине сидели два карабинера и еще двое в штатском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15