У нее наверняка были документы, по которым она въезжала в Испанию. Где-то ведь она должна была остановиться... Наверняка с ней вместе кто-то приехал, они заявят о ее исчезновении.
Не из-за чего терзаться сверх меры... Главное, что на моей совести не будет ничьей смерти.
Я начал рисовать. А когда я рисую, в мире для меня остается только палитра с красками, да еще то, что я создаю в двух измерениях...
Я сразу же увлекся. Удачная мысль – приехать в Кастельдефельс!
Пусть здесь и жарит солнце, и море плещется, пусть из проигрывателей на пляже несутся разные фламенко и фадо, пусть буйствуют яркие краски, но перед моими глазами возникала грустная Испания. В маленьких домиках наверху, над пляжем мне чудилось что-то отчаянно печальное. И купальщики-то были совсем невеселые. В конце концов, может, они и задавали тон всему пейзажу? В старомодных длинных купальниках, безвкусно одетые... Серьезные даже в улыбке лица... Беспокойные, замкнутые... И питаются плохо...
Я писал картину, как спортсмен, последним рывком выходящий за финишную прямую. Сердце отчаянно билось, меня всего трясло, как в лихорадке. Было хорошо и в то же время трудно. Я весь дрожал, смешивая краски из разных тюбиков, добиваясь желанного идеально голубого цвета. Грустной испанской голубизны. Ярко-голубого, банально-голубого, в противовес другим голубым тонам не несущим покой. Иногда возле меня останавливались отдыхающие и тихонько смотрели, как я работаю. Мне эти любопытные взгляды давно уже не мешают. Я не испытываю ни малейшего неудобства от того, что за мной наблюдают, потому что с давних пор привык отключаться от всего, что не составляет предмет моего искусства. Вся моя жизнь в эти бурные мгновения заключается в квадратике холста – источнике наслаждения. Этот квадратик – мое собственное царство, и властвую я там безраздельно.
И все-таки в тот день какая-то особенно настойчивая тень позади меня в конце концов привлекла мое внимание. Сделав очередной великолепный мазок, я обернулся. Это была она. Девушка стояла тут, босиком, непричесанная, в разорванной блузке и с перевязанной рукой и коленом.
Я невольно опустил палитру.
– Вы! Но как...
Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.
– Это тот старик в рубашке... Он показал мне, где вы...
– Вы говорите по-испански?
– Нет... Но он... он понял, что я хотела видеть вас...
Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Да... Только... есть хочется.
– Пойдемте, накормлю вас.
Я сложил тюбики и кисти в ящик.
– Вы художник?
– Да...
Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.
– У вас талант, – прошептала она.
Взгляд ее был устремлен на полотно.
– Вы так думаете?
– Да... Такой голубой цвет...
Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.
– Кто вы? – выдохнул я.
На ясный взгляд набежала легкая тень.
– Не знаю... Вы уверены, что мы в Испании?
– А вы сами этого еще не поняли?
– Поняла...
Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение "Каса Патрисио" с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы "Кока-колы".
– Красиво, правда?
– Да.
– В Испании... Я всегда мечтала туда попасть...
Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.
– Значит, вы вспомнили?
– Нет, почему вы решили?
– Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.
Казалось, она изучает что-то в глубине себя самой.
– Нет, ничего не помню. Просто чувствую, что всегда мечтала увидеть Испанию, и все... Я чувствую это, понимаю это, когда смотрю вокруг.
Я вытащил мольберт из влажного песка. Приходилось держать его на вытянутой руке, чтобы не испортить свежую картину. Другой рукой я поддерживал за талию... неизвестную... помогая ей пройти по пляжу.
4
Она ела с аппетитом, даже к какой-то жадностью, что при ее обычной сдержанности выглядело довольно странно.
Должно быть, она здорово проголодалась... Этот скрипичный футляр никак не выходил у меня из головы. И вправду удивительно: молодая девушка болтается ночью по испанским дорогам и вместо багажа таскает за собой скрипку. Может, она скрипачка и приехала на сезон поиграть в Коста-Брава? Или ее уволили, и она решилась на отчаянный шаг?
– Откуда вы?
Вопрос прозвучал неожиданно. Я нарочно спросил будто мимоходом, во время еды, в надежде таким образом оживить ее воспоминания.
И она тотчас же ответила, тоже с полным ртом:
– Я из...
Но запнулась. Даже чуть отпрянула, как будто ее ударили кулаком по лицу. И быстро проглотила кусок бутерброда, который мешал говорить.
– Это ужасно, – вздохнула моя безымянная гостья. – Забыла... Все как в тумане... В пелене...
На кончиках длинных ресниц появились две слезинки; я смотрел, как они скатываются по щекам, и мучился от того, что ничего не мог поделать.
Я тихо прошептал:
– Ну, не плачьте, я же с вами...
Довольно самонадеянное, конечно, заявление, однако ничем другим подбодрить ее я был не в силах. Она снова принялась за еду, уставившись на свою чашку кофе, вокруг которой, как звездочки масляно поблескивали маленькие тартинки.
Я грустно посмотрел на нее. Судя по одежде, она была из средних слоев, по крайней мере, из небогатой семьи. Юбку и кофточку, наверное, купила на распродаже в каком-нибудь большом магазине. Надо бы взглянуть на ярлыки... Может, хоть это наведет на какой-нибудь след.
– Можно? – я отогнул воротничок блузки.
Она сидела покорно, безучастно, как больная. Под воротничком был пришит квадратик ткани с надписью: "Магазин "Феврие", Сен-Жермен-ан-Лэ, департамент Сена и Уаза".
– Вы бывали в Сен-Жермене?
Она не услышала вопроса. Думала о чем-то своем и жевала.
– Скажите: Сен-Жермен-ан-Лэ... Ничего не припоминаете?
Короткое "нет" скользнуло вниз, как нож гильотины. Я не стал настаивать.
* * *
Наконец она закончила свой плотный завтрак, и ныряльщица Пилар провела ее к туалету. Техеро явился убирать со стола. Указав на пустой стул незнакомки, он затем покрутил пальцем у виска.
– Loca!
Я пожал плечами.
Остальные постояльцы посматривали на меня с явным неодобрением. Не знаю, что уж они там себе вообразили, но мое поведение явно не соответствовало местным строгим нравам.
Как все они меня раздражали! Даже сеньора Родригес, и та дулась! А ведь сама тоже не могла похвастать расположением этого общества, потому что каждое воскресенье к ней приезжали мужчины, и всегда разные!
Я вышел из столовой. Мамаша Патрисио, как обычно, готовила к обеду рыбу. На этот раз она даже не ответила на мою улыбку... А дурачок Пабло, когда я проходил мимо, низко опустил глаза.
Боже милостивый! Ну что они себе думают?! Будто я для своего удовольствия стараюсь задавить женщину, чтобы она потом потеряла память и оказалась в моей власти?
Весь кипя от бешенства, я вывел машину из тростникового загончика и закурил испанскую сигарету с горьковатым привкусом горелой травы, ожидая, когда раненая наконец закончит свой туалет.
Вот она появилась под палящим солнцем. Я увидел светлые волосы, собранные на затылке и блестящую, будто совсем новую кожу и остолбенел. Захотелось остановить ее и немедленно начать писать портрет этой изумительной девушки.
Я погудел, привлекая ее внимание. Она козырьком приставила ко лбу перебинтованную руку и заметила меня... Я открыл дверцу.
– Садитесь...
– А куда мы поедем?
– В Барселону.
Упавшим голосом она повторила:
– Барселона.
Мне показалось, что она все еще до конца не верит, что мы в Испании.
– Попробуем немного прояснить ваш случай...
– А как?
– Поставим в известность французское консульство и испанскую полицию... Не свалились же вы, черт побери, с неба! А даже если и так, то при этом все равно кто-нибудь да присутствовал!
Она виновато улыбнулась, и от этой улыбки мне стало еще хуже, чем от ее слез.
– Правда, странно, что со мной произошло?
– Нечасто, конечно, такое случается, но все-таки подобные случаи бывали, и не раз...
Машина запрыгала по ухабистой дороге, что вела через сосновый бор к шоссе. Мы медленно продвигались вперед, поднимая за собой целые столбы желтой пыли. Даже цвет машины изменился. Теперь она больше походила на раскрашенный для маскировки бронетранспортер. Пыль забивалась в глаза, в горло, вызывая кашель. Наконец мы выбрались на асфальт.
Деревья по обеим сторонам дороги были все в цветах, повсюду щебетали птицы. Мимо нас то и дело с диким лязгом проезжали какие-то древние удивительные автомобили.
– Красиво тут, – заметила моя жертва.
Она с интересом глядела вокруг, жадно вбирая в себя новую, такую необычную для нее жизнь.
А я подумал, что, возможно, в это самое время в тысяче двухстах километров отсюда, в Сен-Жермен-ан-Лэ кто-то вспоминал об этой женщине.
Я взглянул на нее. Солнце озарило одну сторону ее лица, вычертив точеный профиль. Если она и сейчас так хороша, то какой красавицей будет, когда все образуется!
– Мне хочется написать ваш портрет.
Она повернула в мою сторону задумчивое лицо.
– Зачем?
– Но у вас такая интересная внешность...
Казалось, она очень удивилась.
– Да, да! Ваше лицо должно вдохновлять всех артистов... Можно нарисовать его, написать о нем или сыграть... Не знаю, понятно ли вам, о чем я говорю...
– Я поняла, что вы хотите сказать, но не могу поверить, чтобы мое лицо...
– Но ведь это так и есть...
По дороге попался свинарник: от отвратительного запаха горячего навоза чуть не стошнило... Потом появилась развилка: ответвление дороги вело к барселонскому аэропорту. Я инстинктивно кинул взгляд на другое шоссе, стараясь отыскать обломки скрипичного футляра. Нет, ничего не было видно. На дорогах ведь все так быстро меняется! С тех пор, как случилось происшествие, здесь побывало много людей. Первые прохожие, наверное, подобрали обломки инструмента, а потом автомобили окончательно раздавили колесами то, что оставалось от него.
Мы доехали до плаза де Эспанья. Мусорщики как раз заполняли запряженные осликами тележки и поливали тротуары. В этом уголке большого города приятно запахло влагой.
На перекрестке полицейский в белой форме и каске, словно автомат, регулировал движение.
Я подъехал и остановился.
– Вы говорите по-французски?
– No.
– Do you speak english?
– Yes.
Позади отчаянно зазвенел кремовый трамвай. Полицейский сделал ему знак подождать. Я спросил, как проехать к консульству Франции, и он указал дорогу.
Моя спутница заметила слева арены на плаза де Эспанья.
– Это арены?
– Да.
– А я думала, они другие... Ну, как-то больше похожи на римские. А эти как цирк, правда?
Когда я впервые попал в Барселону, у меня сложилось точно такое же впечатление.
– Правда.
– А вы бывали на корридах?
– Каждую неделю езжу.
– Ну и как?
– Если любишь такие зрелища, то просто замечательно. Ведь художник не может их не любить...
– Мне тоже хочется посмотреть корриду...
– Завтра как раз будет одна на плаза Каталан. Я свожу вас.
Вырвавшееся обещание удивило меня самого. Я ведь только хотел поскорее отыскать для этой девушки, словно выпорхнувшей из ночи, соответствующую ячейку в обществе, которую она занимала перед тем, как броситься под колеса моей машины... А тут вдруг чуть ли не планы на будущее с ней стал строить! То собирался писать ее портрет, то приглашал на состязания тореро...
Она задумалась. На улицах почти не было машин. Десять часов – это для Испании еще раннее утро.
– Вы зарабатываете живописью?
– Да... Редкий случай... я знаю. Но мне повезло: в прошлом году один туз прямо влюбился в мои картины. Галерея мной заинтересовалась, и мы заключили контракт. Платят, конечно, не ахти, но достаточно, чтобы заниматься живописью и не думать, как заработать на кусок хлеба с маслом или как оплатить счет за газ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Не из-за чего терзаться сверх меры... Главное, что на моей совести не будет ничьей смерти.
Я начал рисовать. А когда я рисую, в мире для меня остается только палитра с красками, да еще то, что я создаю в двух измерениях...
Я сразу же увлекся. Удачная мысль – приехать в Кастельдефельс!
Пусть здесь и жарит солнце, и море плещется, пусть из проигрывателей на пляже несутся разные фламенко и фадо, пусть буйствуют яркие краски, но перед моими глазами возникала грустная Испания. В маленьких домиках наверху, над пляжем мне чудилось что-то отчаянно печальное. И купальщики-то были совсем невеселые. В конце концов, может, они и задавали тон всему пейзажу? В старомодных длинных купальниках, безвкусно одетые... Серьезные даже в улыбке лица... Беспокойные, замкнутые... И питаются плохо...
Я писал картину, как спортсмен, последним рывком выходящий за финишную прямую. Сердце отчаянно билось, меня всего трясло, как в лихорадке. Было хорошо и в то же время трудно. Я весь дрожал, смешивая краски из разных тюбиков, добиваясь желанного идеально голубого цвета. Грустной испанской голубизны. Ярко-голубого, банально-голубого, в противовес другим голубым тонам не несущим покой. Иногда возле меня останавливались отдыхающие и тихонько смотрели, как я работаю. Мне эти любопытные взгляды давно уже не мешают. Я не испытываю ни малейшего неудобства от того, что за мной наблюдают, потому что с давних пор привык отключаться от всего, что не составляет предмет моего искусства. Вся моя жизнь в эти бурные мгновения заключается в квадратике холста – источнике наслаждения. Этот квадратик – мое собственное царство, и властвую я там безраздельно.
И все-таки в тот день какая-то особенно настойчивая тень позади меня в конце концов привлекла мое внимание. Сделав очередной великолепный мазок, я обернулся. Это была она. Девушка стояла тут, босиком, непричесанная, в разорванной блузке и с перевязанной рукой и коленом.
Я невольно опустил палитру.
– Вы! Но как...
Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.
– Это тот старик в рубашке... Он показал мне, где вы...
– Вы говорите по-испански?
– Нет... Но он... он понял, что я хотела видеть вас...
Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Да... Только... есть хочется.
– Пойдемте, накормлю вас.
Я сложил тюбики и кисти в ящик.
– Вы художник?
– Да...
Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.
– У вас талант, – прошептала она.
Взгляд ее был устремлен на полотно.
– Вы так думаете?
– Да... Такой голубой цвет...
Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.
– Кто вы? – выдохнул я.
На ясный взгляд набежала легкая тень.
– Не знаю... Вы уверены, что мы в Испании?
– А вы сами этого еще не поняли?
– Поняла...
Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение "Каса Патрисио" с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы "Кока-колы".
– Красиво, правда?
– Да.
– В Испании... Я всегда мечтала туда попасть...
Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.
– Значит, вы вспомнили?
– Нет, почему вы решили?
– Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.
Казалось, она изучает что-то в глубине себя самой.
– Нет, ничего не помню. Просто чувствую, что всегда мечтала увидеть Испанию, и все... Я чувствую это, понимаю это, когда смотрю вокруг.
Я вытащил мольберт из влажного песка. Приходилось держать его на вытянутой руке, чтобы не испортить свежую картину. Другой рукой я поддерживал за талию... неизвестную... помогая ей пройти по пляжу.
4
Она ела с аппетитом, даже к какой-то жадностью, что при ее обычной сдержанности выглядело довольно странно.
Должно быть, она здорово проголодалась... Этот скрипичный футляр никак не выходил у меня из головы. И вправду удивительно: молодая девушка болтается ночью по испанским дорогам и вместо багажа таскает за собой скрипку. Может, она скрипачка и приехала на сезон поиграть в Коста-Брава? Или ее уволили, и она решилась на отчаянный шаг?
– Откуда вы?
Вопрос прозвучал неожиданно. Я нарочно спросил будто мимоходом, во время еды, в надежде таким образом оживить ее воспоминания.
И она тотчас же ответила, тоже с полным ртом:
– Я из...
Но запнулась. Даже чуть отпрянула, как будто ее ударили кулаком по лицу. И быстро проглотила кусок бутерброда, который мешал говорить.
– Это ужасно, – вздохнула моя безымянная гостья. – Забыла... Все как в тумане... В пелене...
На кончиках длинных ресниц появились две слезинки; я смотрел, как они скатываются по щекам, и мучился от того, что ничего не мог поделать.
Я тихо прошептал:
– Ну, не плачьте, я же с вами...
Довольно самонадеянное, конечно, заявление, однако ничем другим подбодрить ее я был не в силах. Она снова принялась за еду, уставившись на свою чашку кофе, вокруг которой, как звездочки масляно поблескивали маленькие тартинки.
Я грустно посмотрел на нее. Судя по одежде, она была из средних слоев, по крайней мере, из небогатой семьи. Юбку и кофточку, наверное, купила на распродаже в каком-нибудь большом магазине. Надо бы взглянуть на ярлыки... Может, хоть это наведет на какой-нибудь след.
– Можно? – я отогнул воротничок блузки.
Она сидела покорно, безучастно, как больная. Под воротничком был пришит квадратик ткани с надписью: "Магазин "Феврие", Сен-Жермен-ан-Лэ, департамент Сена и Уаза".
– Вы бывали в Сен-Жермене?
Она не услышала вопроса. Думала о чем-то своем и жевала.
– Скажите: Сен-Жермен-ан-Лэ... Ничего не припоминаете?
Короткое "нет" скользнуло вниз, как нож гильотины. Я не стал настаивать.
* * *
Наконец она закончила свой плотный завтрак, и ныряльщица Пилар провела ее к туалету. Техеро явился убирать со стола. Указав на пустой стул незнакомки, он затем покрутил пальцем у виска.
– Loca!
Я пожал плечами.
Остальные постояльцы посматривали на меня с явным неодобрением. Не знаю, что уж они там себе вообразили, но мое поведение явно не соответствовало местным строгим нравам.
Как все они меня раздражали! Даже сеньора Родригес, и та дулась! А ведь сама тоже не могла похвастать расположением этого общества, потому что каждое воскресенье к ней приезжали мужчины, и всегда разные!
Я вышел из столовой. Мамаша Патрисио, как обычно, готовила к обеду рыбу. На этот раз она даже не ответила на мою улыбку... А дурачок Пабло, когда я проходил мимо, низко опустил глаза.
Боже милостивый! Ну что они себе думают?! Будто я для своего удовольствия стараюсь задавить женщину, чтобы она потом потеряла память и оказалась в моей власти?
Весь кипя от бешенства, я вывел машину из тростникового загончика и закурил испанскую сигарету с горьковатым привкусом горелой травы, ожидая, когда раненая наконец закончит свой туалет.
Вот она появилась под палящим солнцем. Я увидел светлые волосы, собранные на затылке и блестящую, будто совсем новую кожу и остолбенел. Захотелось остановить ее и немедленно начать писать портрет этой изумительной девушки.
Я погудел, привлекая ее внимание. Она козырьком приставила ко лбу перебинтованную руку и заметила меня... Я открыл дверцу.
– Садитесь...
– А куда мы поедем?
– В Барселону.
Упавшим голосом она повторила:
– Барселона.
Мне показалось, что она все еще до конца не верит, что мы в Испании.
– Попробуем немного прояснить ваш случай...
– А как?
– Поставим в известность французское консульство и испанскую полицию... Не свалились же вы, черт побери, с неба! А даже если и так, то при этом все равно кто-нибудь да присутствовал!
Она виновато улыбнулась, и от этой улыбки мне стало еще хуже, чем от ее слез.
– Правда, странно, что со мной произошло?
– Нечасто, конечно, такое случается, но все-таки подобные случаи бывали, и не раз...
Машина запрыгала по ухабистой дороге, что вела через сосновый бор к шоссе. Мы медленно продвигались вперед, поднимая за собой целые столбы желтой пыли. Даже цвет машины изменился. Теперь она больше походила на раскрашенный для маскировки бронетранспортер. Пыль забивалась в глаза, в горло, вызывая кашель. Наконец мы выбрались на асфальт.
Деревья по обеим сторонам дороги были все в цветах, повсюду щебетали птицы. Мимо нас то и дело с диким лязгом проезжали какие-то древние удивительные автомобили.
– Красиво тут, – заметила моя жертва.
Она с интересом глядела вокруг, жадно вбирая в себя новую, такую необычную для нее жизнь.
А я подумал, что, возможно, в это самое время в тысяче двухстах километров отсюда, в Сен-Жермен-ан-Лэ кто-то вспоминал об этой женщине.
Я взглянул на нее. Солнце озарило одну сторону ее лица, вычертив точеный профиль. Если она и сейчас так хороша, то какой красавицей будет, когда все образуется!
– Мне хочется написать ваш портрет.
Она повернула в мою сторону задумчивое лицо.
– Зачем?
– Но у вас такая интересная внешность...
Казалось, она очень удивилась.
– Да, да! Ваше лицо должно вдохновлять всех артистов... Можно нарисовать его, написать о нем или сыграть... Не знаю, понятно ли вам, о чем я говорю...
– Я поняла, что вы хотите сказать, но не могу поверить, чтобы мое лицо...
– Но ведь это так и есть...
По дороге попался свинарник: от отвратительного запаха горячего навоза чуть не стошнило... Потом появилась развилка: ответвление дороги вело к барселонскому аэропорту. Я инстинктивно кинул взгляд на другое шоссе, стараясь отыскать обломки скрипичного футляра. Нет, ничего не было видно. На дорогах ведь все так быстро меняется! С тех пор, как случилось происшествие, здесь побывало много людей. Первые прохожие, наверное, подобрали обломки инструмента, а потом автомобили окончательно раздавили колесами то, что оставалось от него.
Мы доехали до плаза де Эспанья. Мусорщики как раз заполняли запряженные осликами тележки и поливали тротуары. В этом уголке большого города приятно запахло влагой.
На перекрестке полицейский в белой форме и каске, словно автомат, регулировал движение.
Я подъехал и остановился.
– Вы говорите по-французски?
– No.
– Do you speak english?
– Yes.
Позади отчаянно зазвенел кремовый трамвай. Полицейский сделал ему знак подождать. Я спросил, как проехать к консульству Франции, и он указал дорогу.
Моя спутница заметила слева арены на плаза де Эспанья.
– Это арены?
– Да.
– А я думала, они другие... Ну, как-то больше похожи на римские. А эти как цирк, правда?
Когда я впервые попал в Барселону, у меня сложилось точно такое же впечатление.
– Правда.
– А вы бывали на корридах?
– Каждую неделю езжу.
– Ну и как?
– Если любишь такие зрелища, то просто замечательно. Ведь художник не может их не любить...
– Мне тоже хочется посмотреть корриду...
– Завтра как раз будет одна на плаза Каталан. Я свожу вас.
Вырвавшееся обещание удивило меня самого. Я ведь только хотел поскорее отыскать для этой девушки, словно выпорхнувшей из ночи, соответствующую ячейку в обществе, которую она занимала перед тем, как броситься под колеса моей машины... А тут вдруг чуть ли не планы на будущее с ней стал строить! То собирался писать ее портрет, то приглашал на состязания тореро...
Она задумалась. На улицах почти не было машин. Десять часов – это для Испании еще раннее утро.
– Вы зарабатываете живописью?
– Да... Редкий случай... я знаю. Но мне повезло: в прошлом году один туз прямо влюбился в мои картины. Галерея мной заинтересовалась, и мы заключили контракт. Платят, конечно, не ахти, но достаточно, чтобы заниматься живописью и не думать, как заработать на кусок хлеба с маслом или как оплатить счет за газ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15