– Как видишь, еще одна естественная смерть!
Глава 16
Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать). Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать... Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.
Мой девиз: «Живи моментом». Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.
Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.
До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.
Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров...
Для начала наношу визит соседке Парьо – старой деве.
Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.
– Ой, – вскрикивает она, – полицейский!
– Он самый, – отвечаю. – Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.
– Я боюсь не полиции, а мужчин, – жеманничает эта старая сушеная вобла.
Я бросаю на нее красноречивый взгляд.
Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!
– Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны. Попадаются и джентльмены. – И добавляю: – В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. – И я возвращаюсь к моему барану: – Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги...
– Нельзя поприличнее? – перебивает она.
– Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?
– Да... Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?
– Совершенно верно. А потом, когда... подружка Парьо ушла, радио замолчало?
– Да... Незадолго до ее ухода.
Так-так, неужели доктор Андрэ попал в «десятку»?
Изабель выключила перед уходом радио... А Парьо спал... вечным сном!
Я смотрю на старую деву, не сводящую с меня глаз.
– Какая жалость, что вы не вышли замуж, – говорю я.
– Это почему? – возмущается она.
– Потому что я уверен, что вы составили бы счастье любого мужчины.
– Это судьба, – говорит она, и в ее голосе слышится сожаление.
– Ну да... Но вам, должно быть, одиноко?
– Я привыкла...
– Конечно... Вы смотрите на улицу и, спорю, долго остаетесь у окна...
– На этой улице почти никакого движения...
– Это верно. Скажите, когда в тот вечер ушла девушка, вы стояли у окна?
– Я не помню.
Эта старая калоша пудрит мне мозги!
– Но, – уверяю я, – владелец ресторана напротив сказал мне, что вы стояли у окна и видели, как малышка вышла из дома.
Я, конечно, блефую, но она заглатывает крючок всей челюстью.
– Куда он лезет, этот свин! – возмущается она. – Я что, уж и не имею права подойти к окну?
– Речь не об этом, мадемуазель... Вы имеете полное право проводить у окна всю жизнь, только не нагишом...
– Какой ужас! – стонет она. Ее челюсть вываливается изо рта, но она втягивает ее обратно.
– Девушка села в машину Парьо?
– Да, – отвечает она.
– Она была одна?
– Да... Но она вышла из дома не сразу.
– Как это?
– Я слышала, как она открыла дверь, но на улицу вышла Не сразу. По крайней мере минут на пять позже, чем нужно, чтобы спуститься на первый этаж... Правда, она несла груз, но все-таки...
– Груз?
– Да, она несла на плече сумку.
– Сумку? Какого рода сумку?
– Холщовую, вроде мешка для картошки.
– Она была полной?
– Да, но имела странную форму... Я подумала, что она выносит старые вещи, может быть канделябры.
– Почему именно канделябры?
– Просто так...
– Мысли никогда не приходят просто так, мадемуазель. Если вы подумали о канделябрах, значит, что-то в форме сумки навело вас на эту мысль.
– Это правда, – соглашается она. – У нее были острые углы...
Подумав, я решаю, что из нее больше ничего не вытянешь.
– Всего хорошего, мадемуазель. Она кивает мне и провожает до двери. Не заходя в квартиру покойного, я быстро сбегаю по лестнице.
Консьерж там. Надраивает медные перила лестницы.
– Это снова я, – говорю я вместо приветствия.
– О! Добрый день, господин инспектор.
– Комиссар, и этим все сказано! Он отвешивает мне поклон, полный скрытого почтения.
– Скажите, – спрашиваю, – все жильцы этого дома пользуются подвалом?
– Разумеется.
– Номер бокса Парьо?
– Восьмой.
– Ладно, спасибо... Сюда, да? – добавляю я, показывая на низкую дверь в глубине лестницы.
– Да... Хотите ключ?
– Нет, у меня есть все, что нужно.
– Я хоть включу свет в подвале.
– Отличная мысль!
В десять прыжков я оказываюсь перед дверцей бокса номер восемь. Открыть ее моей отмычкой – детская игра. Замок открывается чуть ли не в ту же секунду, когда вставляю отмычку в скважину.
– Хорошая штука природа, – начинаю напевать я, потому что, едва открыл дверь, мне в ноздри бьет противный запах. Жуткая вонища...
Включив свет, осматриваю узкое помещение. Кавардак редкий... Металлическая каминная решетка, деревянная лошадка, костюмы древних времен... Короче, я сразу понимаю, что Парьо использовал подвал как склад для старья.
Я смотрю по сторонам и сразу нахожу то, что искал: клочки грубой черной шерсти, воняющие салом.
Здесь точно держали барана. Тут даже есть засохшие какашки... Те самые последние какашки, которые животное выбрасывает после смерти.
Те штуки, что топорщились в сумке Изабель, были окоченевшими ногами барана.
Следовательно, Изабель притащила барана... Значит, она знала, как будет использовать животное...
Однако ее же и сожгли.
Клянусь вам, что нужны крепкие нервы, чтобы заниматься этой чертовой работой.
– Нашли, что искали? – спрашивает наблюдающий консьерж.
– Да.
Я делаю три шага вперед, и тут его любопытство выплескивается наружу.
– А что это было? – спрашивает он.
– Какашки! – отвечаю я и выхожу.
Глава 17
Взгляд на наручные часы: пять сорок! Теперь я веду борьбу со временем.
Еще несколько часов, и придется все бросать. Захожу в бистро напротив.
– Есть что-то новое? – спрашивает меня толстый хозяин.
– Да так...
Он видит, что я злой как черт, и не настаивает. Он из тактичных.
Издав «ахх!» борца классического стиля, он достает свою бутылку белого.
– Как обычно? – спрашивает он.
– У вас легко обзаводишься привычками. Два больших стакана белого.
Мы чокаемся.
– Скажите, патрон, вы не видели со вчерашнего дня мадемуазель Бужон?
– Это киску Парьо, что ли?
– Да.
– Нет.
Отличный диалог. Я шмыгаю носом от нетерпения.
– А вы не замечали, были ли у этой девушки золотые зубы?
Вопрос медленно погружается в глубины его интеллекта, как поплавок вашей удочки в воду, когда крючок заглотнул линь.
Он измеряет его, взвешивает, наконец заявляет:
– Никогда не замечал. – И добавляет: – Может, моя хозяйка заметила – Жермен! – орет он во всю глотку.
Его половина такая же представительная, как и он сам. Настоящая половина... Очаровательная женщина с приветливой улыбкой.
– В чем дело? – интересуется она. Муж собирается повторить ей мой вопрос, но, сочтя его слишком нелепым, отказывается от этой мысли. В разговор вступаю я:
– Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?
Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.
Она размышляет.
– Нет, – говорит, – не думаю.
– Коренной... Коренные плохо видно...
– Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.
– О'кей.
Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь... А кого?
– У вас есть жетон для телефона?
– Даже два, если хотите, – острит хозяин.
– Точно, дайте мне два.
Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.
– А, это ты! – говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.
– Да... Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?
– От Шардона?
– Да.
И я цежу сквозь зубы: "Каждый осел имеет право на свой чертополох..."
– Чего?! – орет он.
– Это я сам с собой.
– Браво!
Он вот-вот сожрет свою трубку.
– Есть что новое об удравшем парне?
– Нет.
– А о мадемуазель Изабель Бужон?
– Тоже ничего... Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.
– Может быть, и нет.
– Я ничего не понимаю в твоем деле.
– Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, – барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.
– Чего она притащила?
– Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва...
– Да! Я провел обыск у доктора... Там полно наркотиков... Кажетс, он бросил практику и был совершенно разорен.
– Я об этом догадывался.
– Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.
– Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять «кирпичей» папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле. Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать... Распространи его описание среди нумизматов Парижа... и других городов тоже.
– Ладно.
– До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.
– Спасибо за доверие.
Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.
Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.
– Рада тебя слышать, – говорит мне она. – Ты придешь ужинать?
– Не думаю, ма...
– Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.
– Мне жаль еще больше, ма... Ты собрала мой чемодан?
– Конечно.
– Положи туда мой большой револьвер с укороченным | стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:
– Что ты собираешься делать?
– И три обоймы, они под стопкой носовых платков.
– Хорошо. Все это неразумно, – шепчет Фелиси. – Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!
Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!
– Не беспокойся, ма... И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале «Энвалид».
– Хорошо.
– Целую.
– Я тебя тоже. Алло! Алло!
– Да?
– Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.
– Он назвал свое имя?
– Да, и оставил адрес... улица Жубер, дом восемнадцать... Месье Одран. Он сказал, что работает в банке... Он будет дома после семи часов.
В банке!
Это заставляет меня навострить уши.
– Спасибо, ма.
Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто. Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.
Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.
Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!
Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.
Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет – возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.
– Полиция.
– Четвертый слева, – отвечает она.
Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.
Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.
– Полиция! – ору я изо всех сил.
– Ой, простите! – извиняется достойная церберша. – Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.
– Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.
– А он вдовец!
Кажется, ее случай тяжелее, чем я думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16