И если не "припоминаю", то, наконец, придумываю!
Вспоминаю, как я был счастлив, выиграв в прошлом году в Лондоне конкурс по метанию дротиков. Я даже должен был участвовать в соревновании за звание вице-под-чемпиона, но срочное расследование заставило меня сняться. Медленно поднимаю ручку, уравновешиваю ее на руке, делая вид, что чешу висок. Изображаю все более задумчивый вид, прицеливаясь на самом деле в правый глаз гориллы-автоматчика. И р-раз! Поехали! Первому жаждущему да воздастся! Перо попадает в глаз типу, который заваливается так быстро, как я никогда не видел, даже в кинобоевиках! Я прыгаю из кресла к автомату. Хватаю его. Пуля что-то шепчет мне на ушко, вторая ласкает мочку, третья задевает подбородок. И затем все кончается. Все кончается, потому что папаша Фуасса выйдя, как по волшебству, из летаргии, пинком направляет стул в ходули блондинчика. Молодчик теряет равновесие и роняет свой шприц. Я же с моим выпрямляюсь. Обслуживаю наиболее торопящихся, то есть начинаю с китаезы, который хочет слинять, и поливаю полукругом.
Выходите, вас ждут! За возмещением издержек просьба обращаться к страховым компаниям!
Желтокожий получает билет в рай и проверят на прочность носом плитки паркета. Блондинчик тоже. Я слишком далеко заложил дугу, и приятель Фуасса нечаянно подвернулся под руку. Устраиваю срочную проверку благородному собранию. Войска состоят из двух холодных туш и двух агонизирующих. Китаец мертв так же достоверно, как основатель династии Минь, блондин очень похож на него. Мужик, которого я наколол на стрелку, находится в такой же коме, как лондонский туман. Со мной шутки плохи, мои дорогие! Стило проникло в орбиту гориллы практически до колпачка. Уклонившись, он упал без сознания лицом вперед, и его вес загнал стрелку гарантированно на 18 каратов. Папаше Фуасса впору молиться за упокой души. Одна конфетка прошибла ему воздуходувку, и он хрипит так, что вызвал бы жалость даже у судебного исполнителя. Второй подарок деформировал грудь. Да, вот человек, который заканчивает жизнь совсем не в духе рантье! Я наклоняюсь и тихо зову:
- Фуасса! Он не врубается.
- Вы меня слышите? Это Сан-Антонио. Фуасса, попробуйте ответить. У него - не иллюзия ли? - слегка подрагивают ресницы.
Губы пытаются издать звук, но ничего, кроме ужасного хрипа, не выходит.
- Нужно, чтобы вы мне ответили, Фуасса. Я вас прошу: сделайте усилие! Достаточно моргнуть. Скажите, все началось с самоубийства Симмона у вас, так?
Он моргает. Затем широко открывает глаза и испускает последний вздох, такой же, как служанка, возвращающая хозяйке фартук после того, как была застигнута в интересной позе с хозяином. Вот и третий!
Я смотрю на гориллу, он откинул копыта.
Итого четверо!
Ситуация, как вы видите, изменилась радикально. Обыскиваю молодчиков, собирая их бумаги, оружие и ключи. К удивлению, их карманы набиты немецкими бабками. Значит, родина папаши Аденауэра является их основной резиденцией, или по крайней мере они там были. Ценное указание. Откладываю ознакомление с бумагами на потом, и спускаюсь в подвал освободить моих приятелей.
Еще из коридора слышу рыдания, стоны, обрывки слов. Настраиваю радар и регистрирую ламентации Толстителя.
- Нет сомнения, Пино, это только что размонтировали нашего Сан-А.
В ответ раздаются рыдания Пинюшара.
- Знаешь, - продолжает Хранитель, - когда я услышал пулевую строчку, у меня была надежда. Показалось, что это он. Его стиль, как говорится, кто знает... Но если бы это был он, то был бы уже здесь, чтобы нас отконопатить, я уверен.
- Теперь уж нет надежды, - слезливится Жалостливый.
- Уходят лучшие, - вздыхает Толстый.
- Все прах и тлен, - углубляет Пинюшет.
- Сегодня ты здесь, а завтра мертв! - сверхуглубляет Толститель. Сан-Антонио - я могу сказать только одно - это был человек, ты знаешь.
- Я знаю.
- Интеллигентный, умный, благородный...
- Превосходный!
- А способности, я уж не говорю. Лучшая ищейка, которая когда-либо была в Большом Доме.
- О, да.
Я нахожу момент удачным для моего появления. Зачем купаться в словословии? Немного красивых сожалений, а потом опять неси крест повседневных грехов!
Увидев меня, обремененным арсеналом оружия, два приятеля вылупляют зенки. Мастодонт становится фиолетовым, Пинюш - серо-зеленым, и оба балдеют, как два бульдога перед витриной колбасной лавки.
- Я вижу сон, или я сплю? - бормочет Обмирающий.
- Прошу прощения, что не принес жаркое, - говорю я спокойно, - но мясной отдел был закрыт.
Освобождая их от цепей, я рассказываю им о малом дворцовом перевороте.
- Значит, все отбросили когти? - спрашивает Берюрье.
- Да; у меня не было времени на венки для них.
- А что я тебе говорил, Пинюш! Видишь, это Сан-А расплевывался! Я узнал его тактику и его тиктак! - уверяет Шарообразное, умиляясь собственному юмору. - Когда он взбивает сливки, всегда слышно "Рран-рран!" Двойное впрыскивание. Если ты замечал, Сан-А стреляет на двух уровнях. Туда и обратно, с изменением угла прицеливания...
- Слушай, Толстый, - перебиваю я, - запихни в чемодан лекции по баллистике и перемещай живее свою худобу.
- Не говори мне о худобе, я уже усох. Посмотри на мою дерюгу: нужны заклепки, чтобы не сваливалась!
Спотыкаясь, мы выбираемся наверх. Пино и Берю бросают быстрый взгляд на четыре тела в салоне и делают гримасу.
- Он не заплатил мне гонорар, - жалуется Удрученный.
- Сделаешь ему рекламацию, когда сам предстанешь перед привратником Святым Петром, - успокаиваю его я.
- Деньги усопли! - шутит Берю, которого смерть никогда не впечатляет.
- Усопли вечным сном.
- Еще не вечер, - говорю я, - надо предупредить Старика. Мне думается, нас сочли пропавшими!
Произнося это, я подхожу к низкому столику, на котором стоит телефонный аппарат. Аппарат без циферблата. Делаю заключение, что эти молодцы уволокли нас довольно далеко от нашего Балагана. Снимаю трубку и получаю, примо звук прекрасно работающего аппарата, двазио - звук женского голоса, тризио тарабарщину зевсовых раскатов. Кажется на немецком. Во всяком случае, речь идет о каком-то германском наречии. Я быстренько отключаюсь.
- Ну и что? - спрашивает Пино, удивленный моим поведением.
- Частная линия! - говорю я. - Попал прямо на их сообщницу. Нужно сматываться, ребята, а то явится солидное подкрепление, противно изображать защиту Форта Аламо на пустое брюхо.
У меня только один собеседник, ибо Толстый лишил нас своего присутствия, а другие присутствующие лишились жизни.
- Где же Мастодонт? - удивляюсь я.
- Ищет пожрать! - пророчествует Пино. Действительно, едва он выдает столь заинтересованное и, может быть, слегка преждевременное суждение, как возникает Толстый собственной персоной.
- Пожалуйте сюда! - говорит он. - Кушать подано, баронесса.
Быстрота и натиск. Мы врываемся в кухню, где, о радость, находим несравненные вещи: окорок, сервелат, хлеб, бутылки с пивом, шоколад, пирожные!
Исступление. Нужно видеть Майти Мауса за работой! Тайфун над Ямайкой! Он заглатывает полдюжины колбасок, как вы глотали бы драже, затем атакует хлебцы, завернув их из предосторожности, чтобы они не простудились, в несколько слоев нарезанного окорока. Он всегда столь придирчив к манерам; что касается количества, тут он может превзойти любого боа, будь то констриктор или нет. Нисколько не отставая, я исследую бумагу, в которую был завернут сервелат. И подскакиваю, как ошпаренный. На бумаге отпечатаны реквизиты колбасника. И что я читаю? Готический шрифт. Ребята, это Германия!
- Что с тобой? - прожевывает Берю.
- Со мной то, что я усекаю неслыханную вещь, сын мой.
- Какую именно?
- Мы не во Франции!
Его Величество Худощавый разражается таким смехом, что выплевывает меж фальшивых сломанных зубов кусок окорока. По стене расплывается значительная нашлепка.
- Не во Франции?
- Нет, Толстый. И я не удивлюсь, если мы в Германии!
- Эй, Сан-А, а может, на твою тыковку все еще действует снотворное?
- Точно говорю! Наш искусственный сон был значительно дольше и глубже, чем мы думали. Они перевезли нас в окрестности Франкфурта.
- Что?
- Посмотри на обертки мясопродуктов. Он разглядывает и пожимает великолепными плечиками.
- Согласен, ну и что это доказывает? Кто-то мог им привезти все это из Германии. Ты думаешь, Тонио, нельзя приволочь оттуда колбасы? Я вот каждый раз, проезжая через Лион, покупаю сосиски. А свежие сосиски - продукт деликатный, не любят перевозки.
Я обрываю его, как обрывают надоевшую нитку.
- Соображайте, ребята: пиво тоже немецкое! Шоколад! И хлеб не похож на тот, что клюют в Париже! Потом еще моя попытка телефонного разговора. Ответила мне телефонистка, но живет она не в Воскрессоне, даю голову на отсечение! Еще: у наших тюремщиков в загашнике были только немецкие деньги. Это меня удивило! У всех трех! Ничего, кроме немецких марок, а? И мебель в этом бараке, вам что, она кажется французской?
Тут уж они заколебались, и Толстый стал чавкать медленнее. Он встает и подходит к окну. Мы находимся в парке. Больше пока сказать нечего. За окном сосны; тоже ничего особенного.
- Надо выяснить! - решает Берю. Он прячет одну плитку шоколада в карман, другую - в рот и выходит.
Я решаю сопровождать его.
Поместье, где мы находимся, весьма велико. Оно занимает по меньшей мере три гектара леса. Перед фасадом простирается широкая эспланада, поросшая сорняками. Пересекая ее, попадаешь в аллею, задуманную для верховых прогулок, но заброшенную и ставшую тропою джунглей. Через двести метров мы выходим к чугунной решетке. Старый колокол с оборванной цепью тихо раскачивается на ветру.
За решеткой проселочная дорога. Только мы хотели открыть ворота, слышится шум мотора, и мы прячемся за куст. Это почтальон. Он проезжает на черном мопеде, гордый, как синяя борода. На нем немецкая форма.
- Теперь ты убедился, святой Томас?
- Что за история! - выдыхает Его Невежество. - По какому праву эти дерьмаки нас экспроприировали? Им повезло, что они подохли, потому что шуточки в таком духе я, Берю, терпеть не могу! Что теперь петрить будем?
Я рассматриваю его. Он не очень-то хохо, наш Ужасный. Вообще-то Толстый не приносит больших доходов муниципальным баням, но иногда ему случается смачивать сопатку и дважды в неделю бриться. Сейчас же он нисколько не чище мусорного бака. А я выгляжу немногим лучше. Да, "отдохновение" в подвале не прибавило реноме французской полиции.
- Надо немного почиститься, - решаю я, - и сваливать. Нет смысла из-за этой истории устраивать тарарам в Германии. Четыре охладевших туши на полу это слишком, будет скандальчик, если коллеги установят, что эта охотничья сцена - из моей жизни.
- Что ты называешь "немного почиститься"? - спрашивает Маус.
- Побриться, принять душ, если таковой имеется.
- Побриться - согласен, но душевую лейку, добрый человек, ты можешь применить как терку для сыра! Когда идет дождь, и некуда деться, тут не уклонишься от полива, но создавать его себе самому - дево ферсональное!
В этой старой усадьбе нашлась ванная комната. Мои двое приятелей любят воду только для разбавления рюмки перно, и мне не трудно их уговорить пропустить меня вперед. Я делаю генеральную приборку от релингов до ватерлинии, затем хватаю электробритву и стригу газон.
Заканчиваю эту деликатную операцию, когда в дверь начинают барабанить. Это возбужденный Пинюш устроил тарарам. Я выключаю мотор и интересуюсь, в чем дело.
- Заметь себе, что появился вертолет, который явно хочет приземлиться на эспланаде! - говорит он.
Я галопирую к окну и действительно вижу кокоптер на высоте около двухсот метров.
Нет сомнения: это маленькие друзья усопших. Что делать? Смыться? Слишком поздно. Мы на чужой территории. Они обнаружат трупы и предупредят местный курятник. Я принимаю решение, быстрее, чем глазом моргнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18