И опять ярмарки, дворы правителей - и все лишь ради этих треклятых денег... Господи, да о чем это я думаю? Никак от любви напрочь память отшибло? Я же коммерсант, человек трезвого рассудка и расчета! Сам себя не узнаю, да-да, чудно, право слово. Как я угодил в этакую катавасию?
Он шагнул к окну и распахнул ставни - прохладный вечерний воздух обвеял разгоряченный лоб.
Я люблю ее, рассуждал он, так почему бы не жениться на ней? Ведь тогда я сохраню ее навсегда. Разве я ищу у нее богатства, поместий, городского дворца? Она красивая и умная, добропорядочная и скромная, и она любит меня - чего же еще желать?
Бехайм отошел от окна. Удивительно, как он раньше не догадался, что можно жениться на ней и, когда придет время оставить Милан, увезти ее с собой. Приняв решение, он почувствовал, что душа его преисполнилась великого покоя. Теперь все было легко и просто.
Что же мне потребно, чтобы вступить с нею в брак? - спросил он себя. Тут все делается скоро. Потребны мне священник, да два свидетеля, да чтоб она сказала "да", а более ничего.
По дороге домой, в сумерках, Никкола зашла в церковь Сант-Эусторджо побеседовать с Господом о своей любви и о любимом.
- Ты, наверно, гневаешься, - тихонько сказала она, преклонив колена перед Спасителем, - ведь я предалась ему без Твоего священного таинства. Но не Ты ли Сам заронил в мое сердце страсть, что каждый день влекла меня к нему, в его объятия? Нынче, в послеполуденные часы, оно и случилось. Я не заставила его ждать долго, это правда, но я подумала, раз двое друг другу по сердцу, как мы, охотно видятся и всегда друг другу рады, зачем же понапрасну терять время, ведь никогда не знаешь, что может случиться. Коли я поступила нехорошо, не наказывай меня за это, будь милостив к нашей любви, направляй ее так, чтобы и для него, и для меня все закончилось наилучшим образом!
Отец Никколы каждый вечер в определенный час запирал двери на засов, и, если она задерживалась, ей приходилось стучать, и звать, и упрашивать, а когда он наконец отворял, еще и выслушивать брань, поэтому девушка пробыла в церкви недолго, только быстренько прочитала "Отче наш".
У входа в церковь стоял резчик Симони: как был в рабочем фартуке, в деревянных башмаках, с долотом в руке, он торопливо пересек улицу, чтобы во время пресуществления увидеть на алтаре тело Христово. Он тотчас узнал девушку, на радостях расправил усы и поздоровался, стянув шапку с лысой головы. Никкола поблагодарила его беглой улыбкой и пошла своей дорогой.
Я незнакома с этим человеком, а он при встрече всегда со мной здоровается, говорила она себе, поспешая домой. Он так смотрит на меня, будто знает, где я живу. Может быть, брал у отца деньги под залог? Тогда-то и запомнил меня? Нет, не похоже, чтобы он попал в руки моему отцу. Ах, какой стыд, когда люди глядят на меня вот так, с состраданием. Они не знают, что я сама, своими руками зарабатываю на хлеб. Только Манчино знает, иногда он приносит шерсть, чтобы я ее спряла. Но сегодня мне бы не хотелось встретить его. Беда, если наши пути пересекутся. Он посмотрит мне в лицо и сразу поймет, где я была и что случилось. Он не должен об этом проведать. Ведь он любит меня и если узнает, то зачахнет от горя и печали, сгорит, как свечка.
Двери были еще не на запоре. Когда она поднималась по трухлявой лестнице в каморку, где ночевала, из нижней комнаты донесся голос Боччетты:
- Довольно пустословить о Божием милосердии и о тяжких муках Христовых, меня вам не разжалобить. Болен, говорите? И пусть его болеет, коли охота, пусть даже помрет в свое удовольствие, мне от этого ни жарко ни холодно. Вы за него поручились, вы и заплатите. А теперь, сударь, ступайте с Богом или убирайтесь к черту - как вам удобнее. Завтра принесете деньги. А не принесете - пеняйте на себя, тут уж я позабавлюсь, глядя, как вы сидите за решеткой, в долговой тюрьме.
Наверху, в своей каморке, Никкола бросилась на постель.
- Любимый, - молила и жаловалась она, - возьми меня с собой! Забери меня от этого чужого человека, моего отца, забери из этого дома, который хуже тюрьмы, увези меня из Милана! Ты спрашивал, буду ли я любить тебя всегда. Любимый, ты только возьми меня с собой, и если в горних высях существует любовь, подобная земной любви, я буду любить тебя во веки веков.
Свечник, который в щелку подглядывал, как Никкола проворно выскользнула из дома, закрыл дверь и, чтоб сэкономить деньги, тотчас задул свечу.
- И впрямь красавица, - согласился он, - стройная, высокая. Ну и немец! Видать, из тех, кому всегда лучшие куски достаются. Но с меня хватит, надоел он мне. Является на кухню, рассказывает глупости, время у меня крадет. А она-то любит его, по уши втюрилась. Н-да, вот они какие, нынешние девушки, на нашего брата смотреть не хотят, а за чужаками гоняются, совсем стыд позабыли, развратились до мозга костей. На людях прикидываются набожными и порядочными, а в душе сплошь греховодницы.
9
Когда Бехайм снова наведался в "Барашек", трактир был освещен не приветливым огнем камина, а тусклым светом двух коптящих масляных ламп, подвешенных к черному от сажи потолку среди колбас и луковых косиц. Оглядевшись, Бехайм узнал среди посетителей лысого усача, который отрекомендовался наставником трактирных новичков, и еще кой-кого из молодых художников и ремесленников, в чьем обществе изрядно захмелел в тот первый вечер. Человек в монашеской рясе, про которого говорили, что он преподает математику в университете Павии, тоже сидел за столом, с мелком в руке, погруженный в созерцание своих геометрических фигур. Манчино Бехайм не увидел, хотя непременно желал с ним говорить, ведь и на сей раз он пришел сюда только ради Манчино, пусть даже вино, поданное тогда хозяином, и осталось в памяти приятным воспоминанием. Теперь, когда он твердо решил, что Никкола, о которой он, впервые придя в трактир, не знал ничего, даже имени, поедет с ним, что он ее любит и намерен на ней жениться, - теперь ничто не удерживало его в Милане, нужно было только довести до конца историю с Боччеттой, получить свои семнадцать дукатов, а для этого требовался помощник, который умеет обращаться с дубинкой, да и кинжал в случае чего в ход пустить может.
На вопрос о Манчино хозяин скривился, будто, ненароком куснув камень, сломал себе зуб, и издал короткий горький смешок.
- Манчино? - воскликнул он. - Вы ищете его здесь? Нынче? Л его светлость герцога и его высокопреосвященство кардинала-архиепископа Миланского вы в моем доме, часом, не ожидаете найти? Дукат, сударь, деньги большие, за день не промотаешь, даже с десятком потаскушек, которые всегда рады гульнуть на дармовщинку. Но вы правы, с него станется, он такой.
- Я вас не об архиепископе спрашивал, - досадливо,сказал немец, - и меня не волнует, сколько он содержит продажных девок и как с ними развлекается. Я спрашивал о Манчино.
- Так вы не знаете? - удивился хозяин. - Ну да, вы ведь чужеземец, оно и понятно. Так вот: когда у Манчино в кармане звенят монеты, искать его нужно в других трактирах и харчевнях этого города - где-нибудь там вы его непременно найдете: в "Журавле", в "Колокольчике", в "Челночке" либо в "Шелковице", ко мне он заявится, когда все спустит до последнего медяка, но уж тогда придет, будьте уверены. "Хозяин! - скажет. - Не нальешь ли мне в долг? Будь христианином, хозяин, подумай о вечном блаженстве!" Вот такой он человек, да и все они такие, кого вы здесь видите, художники ли, камнерезы ли, органисты ли, поэты ли, коли знаете одного, стало быть, знаете всех, и вот тот, в монашеской рясе, ничем от них не отличается, сколько недель прошло, а он ни единого кваттрино из кошеля не вынул, сидит тут, расходует мои мелки и портит столы своей писаниной... да, речь о вас, досточтимый брат, я аккурат объяснял этому господину, который спросил о вас. как хорошо вы разбираетесь в книгах и во всяких ученостях... н-да, они все такие, а я, сударь? Мне себя упрекнуть не в чем, разве что в излишней доброте. Вы знаете, сударь, я человек добродушный, терпеливый, но и моему терпению есть предел, я себя дураком выставлять не позволю, все, баста, сударь, мое слово твердое.
- Значит, вы полагаете, у него завелись деньги? - перебил Бехайм хозяйские сетования.
- Тут, в трактире, об этом все знают, - сообщил хозяин. - От кого только я не слыхал, что вчера в "Колокольчике" он разменял дукат. Дукат, сударь! Манчино! Получил он его якобы от мессира Беллинчоли, тоже стихотворца, но большого барина, на службе у его светлости герцога. Говорят, за несколько строчек, которые по заказу мессира Беллинчоли сочинил для герцогского двора. Да можно ли в это поверить? Дукат за несколько строчек? Вот ежели бы он по заказу угостил кого кинжалом, я бы скорее поверил, тут он и впрямь мастер. Но за стишки? Со смеху помрешь. Коли за стишки вправду платят добрыми, тяжелыми дукатами, тогда и мне надо бы кропать вирши да поэмы, заместо того чтоб стоять здесь да подавать всяким сумасбродам и простакам доброе фурланское вино. Да, сударь, и я бы этак-то не прочь. Ну а теперь... чего изволите? Прикажете кувшинчик кастильонского "вино санто"? Его все хвалят, кто ни пробовал.
С кувшинчиком и оловянным кубком Бехайм устроился за столом, неспешно, по глоточку, смакуя восхитительное "вино санто", и мало-помалу его объяла блаженная усталость, а пока он, подперев рукой лоб, думал о Манчино и, прихлебывая вино, размышлял, за сколько дней этот головорез и трактирный стихоплет промотает свой дукат, до слуха его доносились путаные обрывки разговоров, которые веля сидевшие вокруг художники и ремесленники.
- Ох и времена настали! Во имя Господа и Пресвятой Богородицы никто нынче даже на медный кваттрино не раскошелится.
- В общем, для начала мне нужно было некоторое количество хорошей синей краски, вот я ему и сказал...
- Умеет он не много. Цветы, травы и мелкие животные ему еще вполне удаются. Но по дурости он вбил себе в голову...
- Зря я не послушал отца и не стал трактирщиком, ведь за хорошую стряпню...
- Как встречу ее, гак сразу останавливаюсь, даже когда спешу, и гляжу ей вслед, просто не могу иначе.
- Досточтимый брат, я не ученый богослов. А вы опять же ничего не смыслите в живописи и потому не можете говорить...
- Задумал изобразить на пяти больших досках житие своего святого покровителя, потому что этому олуху, как он сам твердит, еще и славы охота.
- Так вот, для начала я ему говорю: ступай купи унцию лака, только самого лучшего, какой есть в Милане.
- Математика пронизывает и просветляет человеческую жизнь, и я, как ревнитель математики, знаю...
- Ведь искусствами - так говорил мне отец - не прокормишься и на платье не заработаешь.
- Как ревнитель математики вы понятия не имеете, сколь трудно написать вращающийся или сверкающий глаз.
- Ну, это уж ты хватил. При всем уважении к музыке ее никак нельзя назвать сестрой живописи.
- А коли самолучшего лака здесь не найдется, ничего не покупай, говорю я ему, принесешь мне полкарлина обратно!
- Я и нынче встретил ее и долго провожал взглядом, но что проку?
- По скудоумию своему он теперь полагает себя корифеем и светочем итальянского искусства, и разубедить его, увы, невозможно.
- Заговорить с нею? Не так это просто! И потом, ты погляди на меня! Лысый, грузный, ну сам посуди, гожусь я в печальные воздыхатели? А уж про годы мои я вообще молчу!
- Она не умирает, едва родившись, как музыка, но во всей славе и величии живет в веках...
- Да, я с детства мечтал стать художником...
- Чуть не каждый день встречаю ее, большей частью возле церкви, куда она ходит к мессе.
- ...И воздействует не как дыхание памяти, а как сама жизнь. - ...И, на свою беду, стал.
- Как сама жизнь? Смешно, право слово! Я вижу всего лишь мешанину густых мазков краски и чуток лака.
- Гляди, Манчино. Аккурат вовремя явился. Раз ты, как осел, коснеешь в своем заблуждении, пускай он нас рассудит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Он шагнул к окну и распахнул ставни - прохладный вечерний воздух обвеял разгоряченный лоб.
Я люблю ее, рассуждал он, так почему бы не жениться на ней? Ведь тогда я сохраню ее навсегда. Разве я ищу у нее богатства, поместий, городского дворца? Она красивая и умная, добропорядочная и скромная, и она любит меня - чего же еще желать?
Бехайм отошел от окна. Удивительно, как он раньше не догадался, что можно жениться на ней и, когда придет время оставить Милан, увезти ее с собой. Приняв решение, он почувствовал, что душа его преисполнилась великого покоя. Теперь все было легко и просто.
Что же мне потребно, чтобы вступить с нею в брак? - спросил он себя. Тут все делается скоро. Потребны мне священник, да два свидетеля, да чтоб она сказала "да", а более ничего.
По дороге домой, в сумерках, Никкола зашла в церковь Сант-Эусторджо побеседовать с Господом о своей любви и о любимом.
- Ты, наверно, гневаешься, - тихонько сказала она, преклонив колена перед Спасителем, - ведь я предалась ему без Твоего священного таинства. Но не Ты ли Сам заронил в мое сердце страсть, что каждый день влекла меня к нему, в его объятия? Нынче, в послеполуденные часы, оно и случилось. Я не заставила его ждать долго, это правда, но я подумала, раз двое друг другу по сердцу, как мы, охотно видятся и всегда друг другу рады, зачем же понапрасну терять время, ведь никогда не знаешь, что может случиться. Коли я поступила нехорошо, не наказывай меня за это, будь милостив к нашей любви, направляй ее так, чтобы и для него, и для меня все закончилось наилучшим образом!
Отец Никколы каждый вечер в определенный час запирал двери на засов, и, если она задерживалась, ей приходилось стучать, и звать, и упрашивать, а когда он наконец отворял, еще и выслушивать брань, поэтому девушка пробыла в церкви недолго, только быстренько прочитала "Отче наш".
У входа в церковь стоял резчик Симони: как был в рабочем фартуке, в деревянных башмаках, с долотом в руке, он торопливо пересек улицу, чтобы во время пресуществления увидеть на алтаре тело Христово. Он тотчас узнал девушку, на радостях расправил усы и поздоровался, стянув шапку с лысой головы. Никкола поблагодарила его беглой улыбкой и пошла своей дорогой.
Я незнакома с этим человеком, а он при встрече всегда со мной здоровается, говорила она себе, поспешая домой. Он так смотрит на меня, будто знает, где я живу. Может быть, брал у отца деньги под залог? Тогда-то и запомнил меня? Нет, не похоже, чтобы он попал в руки моему отцу. Ах, какой стыд, когда люди глядят на меня вот так, с состраданием. Они не знают, что я сама, своими руками зарабатываю на хлеб. Только Манчино знает, иногда он приносит шерсть, чтобы я ее спряла. Но сегодня мне бы не хотелось встретить его. Беда, если наши пути пересекутся. Он посмотрит мне в лицо и сразу поймет, где я была и что случилось. Он не должен об этом проведать. Ведь он любит меня и если узнает, то зачахнет от горя и печали, сгорит, как свечка.
Двери были еще не на запоре. Когда она поднималась по трухлявой лестнице в каморку, где ночевала, из нижней комнаты донесся голос Боччетты:
- Довольно пустословить о Божием милосердии и о тяжких муках Христовых, меня вам не разжалобить. Болен, говорите? И пусть его болеет, коли охота, пусть даже помрет в свое удовольствие, мне от этого ни жарко ни холодно. Вы за него поручились, вы и заплатите. А теперь, сударь, ступайте с Богом или убирайтесь к черту - как вам удобнее. Завтра принесете деньги. А не принесете - пеняйте на себя, тут уж я позабавлюсь, глядя, как вы сидите за решеткой, в долговой тюрьме.
Наверху, в своей каморке, Никкола бросилась на постель.
- Любимый, - молила и жаловалась она, - возьми меня с собой! Забери меня от этого чужого человека, моего отца, забери из этого дома, который хуже тюрьмы, увези меня из Милана! Ты спрашивал, буду ли я любить тебя всегда. Любимый, ты только возьми меня с собой, и если в горних высях существует любовь, подобная земной любви, я буду любить тебя во веки веков.
Свечник, который в щелку подглядывал, как Никкола проворно выскользнула из дома, закрыл дверь и, чтоб сэкономить деньги, тотчас задул свечу.
- И впрямь красавица, - согласился он, - стройная, высокая. Ну и немец! Видать, из тех, кому всегда лучшие куски достаются. Но с меня хватит, надоел он мне. Является на кухню, рассказывает глупости, время у меня крадет. А она-то любит его, по уши втюрилась. Н-да, вот они какие, нынешние девушки, на нашего брата смотреть не хотят, а за чужаками гоняются, совсем стыд позабыли, развратились до мозга костей. На людях прикидываются набожными и порядочными, а в душе сплошь греховодницы.
9
Когда Бехайм снова наведался в "Барашек", трактир был освещен не приветливым огнем камина, а тусклым светом двух коптящих масляных ламп, подвешенных к черному от сажи потолку среди колбас и луковых косиц. Оглядевшись, Бехайм узнал среди посетителей лысого усача, который отрекомендовался наставником трактирных новичков, и еще кой-кого из молодых художников и ремесленников, в чьем обществе изрядно захмелел в тот первый вечер. Человек в монашеской рясе, про которого говорили, что он преподает математику в университете Павии, тоже сидел за столом, с мелком в руке, погруженный в созерцание своих геометрических фигур. Манчино Бехайм не увидел, хотя непременно желал с ним говорить, ведь и на сей раз он пришел сюда только ради Манчино, пусть даже вино, поданное тогда хозяином, и осталось в памяти приятным воспоминанием. Теперь, когда он твердо решил, что Никкола, о которой он, впервые придя в трактир, не знал ничего, даже имени, поедет с ним, что он ее любит и намерен на ней жениться, - теперь ничто не удерживало его в Милане, нужно было только довести до конца историю с Боччеттой, получить свои семнадцать дукатов, а для этого требовался помощник, который умеет обращаться с дубинкой, да и кинжал в случае чего в ход пустить может.
На вопрос о Манчино хозяин скривился, будто, ненароком куснув камень, сломал себе зуб, и издал короткий горький смешок.
- Манчино? - воскликнул он. - Вы ищете его здесь? Нынче? Л его светлость герцога и его высокопреосвященство кардинала-архиепископа Миланского вы в моем доме, часом, не ожидаете найти? Дукат, сударь, деньги большие, за день не промотаешь, даже с десятком потаскушек, которые всегда рады гульнуть на дармовщинку. Но вы правы, с него станется, он такой.
- Я вас не об архиепископе спрашивал, - досадливо,сказал немец, - и меня не волнует, сколько он содержит продажных девок и как с ними развлекается. Я спрашивал о Манчино.
- Так вы не знаете? - удивился хозяин. - Ну да, вы ведь чужеземец, оно и понятно. Так вот: когда у Манчино в кармане звенят монеты, искать его нужно в других трактирах и харчевнях этого города - где-нибудь там вы его непременно найдете: в "Журавле", в "Колокольчике", в "Челночке" либо в "Шелковице", ко мне он заявится, когда все спустит до последнего медяка, но уж тогда придет, будьте уверены. "Хозяин! - скажет. - Не нальешь ли мне в долг? Будь христианином, хозяин, подумай о вечном блаженстве!" Вот такой он человек, да и все они такие, кого вы здесь видите, художники ли, камнерезы ли, органисты ли, поэты ли, коли знаете одного, стало быть, знаете всех, и вот тот, в монашеской рясе, ничем от них не отличается, сколько недель прошло, а он ни единого кваттрино из кошеля не вынул, сидит тут, расходует мои мелки и портит столы своей писаниной... да, речь о вас, досточтимый брат, я аккурат объяснял этому господину, который спросил о вас. как хорошо вы разбираетесь в книгах и во всяких ученостях... н-да, они все такие, а я, сударь? Мне себя упрекнуть не в чем, разве что в излишней доброте. Вы знаете, сударь, я человек добродушный, терпеливый, но и моему терпению есть предел, я себя дураком выставлять не позволю, все, баста, сударь, мое слово твердое.
- Значит, вы полагаете, у него завелись деньги? - перебил Бехайм хозяйские сетования.
- Тут, в трактире, об этом все знают, - сообщил хозяин. - От кого только я не слыхал, что вчера в "Колокольчике" он разменял дукат. Дукат, сударь! Манчино! Получил он его якобы от мессира Беллинчоли, тоже стихотворца, но большого барина, на службе у его светлости герцога. Говорят, за несколько строчек, которые по заказу мессира Беллинчоли сочинил для герцогского двора. Да можно ли в это поверить? Дукат за несколько строчек? Вот ежели бы он по заказу угостил кого кинжалом, я бы скорее поверил, тут он и впрямь мастер. Но за стишки? Со смеху помрешь. Коли за стишки вправду платят добрыми, тяжелыми дукатами, тогда и мне надо бы кропать вирши да поэмы, заместо того чтоб стоять здесь да подавать всяким сумасбродам и простакам доброе фурланское вино. Да, сударь, и я бы этак-то не прочь. Ну а теперь... чего изволите? Прикажете кувшинчик кастильонского "вино санто"? Его все хвалят, кто ни пробовал.
С кувшинчиком и оловянным кубком Бехайм устроился за столом, неспешно, по глоточку, смакуя восхитительное "вино санто", и мало-помалу его объяла блаженная усталость, а пока он, подперев рукой лоб, думал о Манчино и, прихлебывая вино, размышлял, за сколько дней этот головорез и трактирный стихоплет промотает свой дукат, до слуха его доносились путаные обрывки разговоров, которые веля сидевшие вокруг художники и ремесленники.
- Ох и времена настали! Во имя Господа и Пресвятой Богородицы никто нынче даже на медный кваттрино не раскошелится.
- В общем, для начала мне нужно было некоторое количество хорошей синей краски, вот я ему и сказал...
- Умеет он не много. Цветы, травы и мелкие животные ему еще вполне удаются. Но по дурости он вбил себе в голову...
- Зря я не послушал отца и не стал трактирщиком, ведь за хорошую стряпню...
- Как встречу ее, гак сразу останавливаюсь, даже когда спешу, и гляжу ей вслед, просто не могу иначе.
- Досточтимый брат, я не ученый богослов. А вы опять же ничего не смыслите в живописи и потому не можете говорить...
- Задумал изобразить на пяти больших досках житие своего святого покровителя, потому что этому олуху, как он сам твердит, еще и славы охота.
- Так вот, для начала я ему говорю: ступай купи унцию лака, только самого лучшего, какой есть в Милане.
- Математика пронизывает и просветляет человеческую жизнь, и я, как ревнитель математики, знаю...
- Ведь искусствами - так говорил мне отец - не прокормишься и на платье не заработаешь.
- Как ревнитель математики вы понятия не имеете, сколь трудно написать вращающийся или сверкающий глаз.
- Ну, это уж ты хватил. При всем уважении к музыке ее никак нельзя назвать сестрой живописи.
- А коли самолучшего лака здесь не найдется, ничего не покупай, говорю я ему, принесешь мне полкарлина обратно!
- Я и нынче встретил ее и долго провожал взглядом, но что проку?
- По скудоумию своему он теперь полагает себя корифеем и светочем итальянского искусства, и разубедить его, увы, невозможно.
- Заговорить с нею? Не так это просто! И потом, ты погляди на меня! Лысый, грузный, ну сам посуди, гожусь я в печальные воздыхатели? А уж про годы мои я вообще молчу!
- Она не умирает, едва родившись, как музыка, но во всей славе и величии живет в веках...
- Да, я с детства мечтал стать художником...
- Чуть не каждый день встречаю ее, большей частью возле церкви, куда она ходит к мессе.
- ...И воздействует не как дыхание памяти, а как сама жизнь. - ...И, на свою беду, стал.
- Как сама жизнь? Смешно, право слово! Я вижу всего лишь мешанину густых мазков краски и чуток лака.
- Гляди, Манчино. Аккурат вовремя явился. Раз ты, как осел, коснеешь в своем заблуждении, пускай он нас рассудит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24