Меблированная квартира состояла из спальни, ванной комнаты, уборной, кухни, гостиной и еще одной маленькой комнатушки. Эта комнатушка располагалась в южной, задней части здания; туда и поставили больничную кровать Роя. Сегодня он лежал там, в пижаме и банном халате, повернув голову так, чтобы можно было видеть улицу, бескрайние просторы нефтяных месторождений, океан и поселки на берегу.
Приятная лень растекалась по его телу. Но на душе было неспокойно. Начиналась третья неделя жизни вне больничных стен. Он почти поправился, и никаких серьезных причин оставаться здесь у него не было. Но все-таки Рой тянул с отъездом. Лилли хотела, чтобы он оставался здесь. Доктора отчасти настраивали его на то же, хотя и не видели в затянувшемся выздоровлении ничего положительного, кроме относительной безопасности его теперешней жизни.
Разрыв сосуда в желудке при определенных обстоятельствах мог произойти снова. Он опять получил бы кровоизлияние. Имело смысл согласиться с мнением врачей и все-таки вылежать, тем самым сведя на нет малейший риск.
Помимо Лилли и опасений за собственное здоровье, у Роя была еще одна причина никуда не уезжать. Причина, которая заставляла его испытывать стыд и в которой он не хотел себе признаться. Этой причиной была Кэрол Роберг, которая мыла сейчас на кухне посуду после обеда и, вне всякого сомнения, готовила десерт. Он не хотел есть — за последние две недели Рой набрал почти семь фунтов, — но знал, что Кэрол все равно от десерта не откажется. И это надо было принять как данность.
Кэрол была очень педантична в вопросах питания, как, впрочем, и во всем остальном. Но он никогда не видел человека, который ел бы так много и так быстро.
Он удивлялся ее ненасытности, когда другие ее странности были не столь заметны. Большинство женщин, которых он знал, практически ничего не ели. Мойра, например...
Мойра...
Он чувствовал себя неловко, вспоминая ее утренний визит. Вчера вечером он тихо сообщил ей, что рано утром Лилли уезжает и что в это время она может к нему зайти. Она пришла и, увидев Кэрол, изумленно и вопросительно взглянула на Роя.
Кэрол уселась в гостиной вместе с ними. Ей, по-видимому, казалось, что это вопрос вежливости, а потому она пыталась заводить разговоры о погоде и прочей подобной ерунде. После, наверное, самых долгих в мире тридцати минут она извинилась и исчезла на кухне. Мойра повернулась к нему, поджав губы.
— Я пытался ее отослать, — оправдывался Рой. — Я просил ее выйти прогуляться на несколько часов.
— Пытался? Если в на ее месте была я, ты бы просто сказал, чтобы я выметалась прочь.
— Извини, — повторил он. — Я тоже хотел побыть наедине с тобой.
Он быстро обернулся назад, потом подошел к креслу, где она сидела, и обнял ее. Она поддалась его поцелую, но не ответила на него. Он снова ее поцеловал, водя руками по ее телу, исследуя мягкие, сладко пахнущие изгибы. После нескольких недель вынужденного воздержания и постоянного соблазна, исходившего от Кэрол, он хотел Мойру как никогда. Но она резко оттолкнула его.
— И сколько еще ты собираешься тут прожить, Рой? — спросила она. — Когда ты переедешь в гостиницу?
— Точно не знаю. Наверное, скоро.
— Ты не особо торопишься, как я погляжу. Тебе тут нравится.
Рой смущенно ответил, что жаловаться ему не на что. О нем здесь заботятся гораздо лучше, чем было бы в гостинице, и Лилли очень хочет, чтобы он остался.
— Уверена, что хочет, и не сомневаюсь, что заботятся тут о тебе просто обалденно!
— Что ты имеешь в виду?
— Не придуривайся! Я видела, как ты пялился на эту набитую дуру! Или ты совсем размяк, или думаешь, что она слишком хороша, чтобы с тобой трахаться. Она хороша, а я нет!
— Ради бога! — Он покраснел. — Прости, что наша сегодняшняя встреча... Я не мог отделаться от нее, потому что она бы обиделась...
— Ну разумеется, не мог!
— Скажем просто: я ничего не смог сделать, — сказал он, устав от извинений.
— Ладно, забудь. — Она взяла перчатки и встала. — Если это устраивает тебя, то и меня устроит.
Он проводил ее до прихожей, пытаясь загладить свою вину, но не слишком унижаясь. Она ему нравилась, и он хотел ее больше обычного, но все-таки не желал полностью попадать в ее силки.
— Я скоро уеду отсюда, — уверил он ее. — Мне все это надоело еще больше, чем тебе.
— Ну... — Она испытующе улыбнулась, вглядываясь темными глазами в его лицо. — Не знаю, не знаю.
— Вот увидишь. Может быть, на эти выходные съездим в Ла Джоллу.
— Может быть?
— Почти наверняка, — сказал он. — Я тебе позвоню, ладно?
Что ж, на некоторое время ему удалось сгладить острые углы. Но ему удалось лишь восстановить статус-кво, и больше ничего. Неудовлетворенное желание пожирало его изнутри. Что-то нужно со всем этим делать, подумал он. И с присутствием Мойры, и с Кэрол, которая всегда рядом...
Кэрол. Он подумал, что же ему делать с ней. И делать ли вообще? Она выглядела совершенной девственницей, и если так, то вряд ли что-то изменится. Она останется девственницей, — по крайней мере, он так думал. Но внешность бывает обманчива, и иногда случалось, что она поддавалась на поцелуй или на мгновение прижималась к нему, и в эти минуты он не был так уж уверен в своей правоте. Скорее всего, он судил о ней совсем неверно.
А в этом случае, конечно...
Она вышла из кухни с двумя стаканами, до краев наполненными взбитыми сливками. Один она протянула ему и села, держа в руке другой. Улыбаясь, он смотрел, как она погружает ложечку в крем, и ему от всей души хотелось крепко ее обнять.
— Нравится? — спросил он.
— Очень! — радостно ответила она. Потом взглянула на него, слегка краснея от застенчивости: — Я тут все-время ем. Как свинья — вы так думаете, да?
Рой засмеялся:
— Таких свиней я бы лично непременно стал выращивать. Может, хочешь и мою порцию?
— Нет, это вам! Больше в меня не влезет.
— Да влезет, — сказал он, спуская ноги с кровати. — Может, зайдешь в спальню, когда доешь?
— Я зайду прямо сейчас. Хотите, чтобы я вас растерла?
— Нет, нет, — быстро ответил он. — В этом нет необходимости. Доешь сначала мороженое.
Он пересек гостиную, покрытую мягким ковром, и вошел в спальню. Там он на секунду замешкался. Еще не поздно остановиться. Потом, прежде чем он успел передумать, он стащил с себя халат, пижамный верх и растянулся на кровати.
Через минуту пришла Кэрол. Она начала открывать бутылку со спиртом, которую взяла в ванной, но он жестом подозвал ее к себе.
— Подойди сюда, Кэрол. Я хочу кое-что у тебя узнать.
Она кивнула и села на уголок кровати. Он притянул ее к себе, их лица оказались рядом, и, когда они коснулись друг друга губами, он попытался уложить ее на кровать.
Она напряглась и попыталась высвободиться.
— Нет, Рой, пожалуйста! Я...
— Не бойся. Я хочу у тебя кое-что спросить, Кэрол. Ты мне скажешь правду?
— Ну. — Она вымученно улыбнулась. — Это для вас так важно? Или вы опять смеетесь надо мной?
— Это очень для меня важно, — ответил он. — Кэрол, ты девственница?
Улыбка мгновенно исчезла с ее лица, и некоторое время оно было пустым и лишенным всякого выражения. Потом ее щеки залились румянцем, она опустила глаза и едва заметно покачала головой.
— Нет. Я не девственница.
— Нет? — Он был слегка разочарован.
— Нет. Уже давно нет. — В ее голосе появилась еле заметная дрожь. — Я теперь вам больше не нравлюсь?
— Не нравишься? Конечно, нравишься! Еще сильнее, чем раньше!
— Но... — Она робко улыбнулась, загораясь какой-то недоверчивой радостью. — В самом деле? Вы не смеетесь надо мной из-за такой важной вещи?
— А что в ней такого важного? Ладно, милая, иди сюда!
Счастливо рассмеявшись, она легла рядом и с веселым удивлением обняла его.
— Ну и ну, — сказала она. А потом, не сопротивляясь, пробормотала с радостью в голосе: — Но может, нам подождать, Рой? Я не стану больше нравиться тебе.
— Ты не можешь нравиться мне еще больше. — Он нетерпеливо пытался расстегнуть ее белую форму. — Как ты только снимаешь эту чертову штуковину...
— Но есть еще кое-что, о чем тебе надо знать, Рой. Ты имеешь право. Я не могу иметь детей, Рой. Никогда.
Он замер, но лишь на секунду. У нее была сложная манера выражать свои мысли, выворачивая их задом наперед и неправильно ставя ударения. Что ж, у нее не могло быть детей, и все это к лучшему, но все равно нужно было ее успокоить.
— А кому это важно, — хрипло, со страстью прошептал он. — Это нормально, это очень хорошо, что ты не девственница. Теперь давай не будем больше разговаривать, ради бога, и...
— Да, конечно, Рой! — Она с доверчивой готовностью прижалась к нему, сама направляя его жадные руки. — И я тоже хочу. И это твое право...
С нее слетела форма, потом нижнее белье. Извечная стыдливость, ее страхи, ее прошлое. В полумраке занавешенной комнаты она рождалась заново, и прошлого больше не было, только будущее.
Темно-красное клеймо все еще не исчезло с ее левой руки, но теперь это был просто шрам, полученный когда-то в детстве; время все сгладило, притупило воспоминания. Шрам больше не имел значения. Как не имело значения то, что за этим стояло, — стерилизация, потеря девственности, — потому что он сказал, что это не важно. И поэтому теперь шрам — несмываемая метка из концлагеря Дахау — ничего не означал.
13
Она вышла из ванной, уже стесняясь и надев нижнее белье; все еще залитая румянцем, теплая и светящаяся. Не забывая о своих обязанностях, она укутала его простыней.
— Я должна о тебе заботиться, — сказала она. — Теперь больше, чем всегда, ты стал для меня очень важен.
Рой с ленивой улыбкой смотрел на нее. Она милая, хорошая женщина, подумал он. И пожалуй, самая честная из всех, кого он знал. Если бы она не сказала ему, что она не девственница...
— Как ты. Рой? Тебе нигде не больно?
— Никогда не чувствовал себя лучше, — засмеялся он. — А чувствую себя я обычно неплохо.
— Это хорошо. Было бы ужасно, если бы я причинила тебе боль.
Он повторил, что чувствует себя великолепно; она именно то, что ему сейчас нужно. Она серьезно ответила, что и он как раз то, что ей нужно, и Рой засмеялся, подмигнув ей:
— Я тебе верю, милая. Давно у тебя было или лучше мне не спрашивать?
— Давно? — Она слегка помрачнела, в замешательстве склонив голову. — Ну, — сказала она, — это было...
— Не важно, — быстро перебил он. — Забудь.
— Это было там. — Она протянула руку с номером. — Там же меня стерилизовали.
— Там? — нахмурился он. — Я не... где это «там»? С застывшей улыбкой на лице она стала рассеянно объяснять; глаза смотрели на него и дальше, сквозь него, куда-то за пределы этой комнаты. Создавалось впечатление, что она говорила о каких-то абстракциях, словно объясняла унылую и ничего не значащую теорему, едва ли достойную того, чтобы ее положения произносились вслух. Она словно читала сказку, в которой было столько кошмаров, что они накладывались один на другой; тема и сюжет не менялись, застыв неподвижно, ужас наслаивался на ужас, пока не проваливались вниз, увлекая слушателя за собой.
— Да, да, так и было. — Она улыбнулась ему, словно любимому ребенку. — Я была маленькая, лет семь или восемь. Они хотели определить наиболее ранний возраст, когда женщина может зачать, поэтому и делали это. Такое может быть очень рано, например даже в пять лет. Но они искали средний возраст. С моей мамой и бабушкой было иначе; им хотелось знать, какой старой может быть женщина. Моя бабушка умерла вскоре после начала эксперимента, а мать...
Роя тошнило. Ему хотелось встряхнуть ее, ударить. Взглянув на себя со стороны, так же как и она сейчас смотрела на себя со стороны, он почувствовал ярость и негодование. Вообще-то в мыслях он недалеко ушел от широко распространенной философии настоящего времени. Той, о которой везде говорят и пишут. Ханжеская скорбь и раскаяние в грехах, радостное отпущение их грешникам, неодобрительные и косые взгляды на тех, кто вновь об этом вспоминает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Приятная лень растекалась по его телу. Но на душе было неспокойно. Начиналась третья неделя жизни вне больничных стен. Он почти поправился, и никаких серьезных причин оставаться здесь у него не было. Но все-таки Рой тянул с отъездом. Лилли хотела, чтобы он оставался здесь. Доктора отчасти настраивали его на то же, хотя и не видели в затянувшемся выздоровлении ничего положительного, кроме относительной безопасности его теперешней жизни.
Разрыв сосуда в желудке при определенных обстоятельствах мог произойти снова. Он опять получил бы кровоизлияние. Имело смысл согласиться с мнением врачей и все-таки вылежать, тем самым сведя на нет малейший риск.
Помимо Лилли и опасений за собственное здоровье, у Роя была еще одна причина никуда не уезжать. Причина, которая заставляла его испытывать стыд и в которой он не хотел себе признаться. Этой причиной была Кэрол Роберг, которая мыла сейчас на кухне посуду после обеда и, вне всякого сомнения, готовила десерт. Он не хотел есть — за последние две недели Рой набрал почти семь фунтов, — но знал, что Кэрол все равно от десерта не откажется. И это надо было принять как данность.
Кэрол была очень педантична в вопросах питания, как, впрочем, и во всем остальном. Но он никогда не видел человека, который ел бы так много и так быстро.
Он удивлялся ее ненасытности, когда другие ее странности были не столь заметны. Большинство женщин, которых он знал, практически ничего не ели. Мойра, например...
Мойра...
Он чувствовал себя неловко, вспоминая ее утренний визит. Вчера вечером он тихо сообщил ей, что рано утром Лилли уезжает и что в это время она может к нему зайти. Она пришла и, увидев Кэрол, изумленно и вопросительно взглянула на Роя.
Кэрол уселась в гостиной вместе с ними. Ей, по-видимому, казалось, что это вопрос вежливости, а потому она пыталась заводить разговоры о погоде и прочей подобной ерунде. После, наверное, самых долгих в мире тридцати минут она извинилась и исчезла на кухне. Мойра повернулась к нему, поджав губы.
— Я пытался ее отослать, — оправдывался Рой. — Я просил ее выйти прогуляться на несколько часов.
— Пытался? Если в на ее месте была я, ты бы просто сказал, чтобы я выметалась прочь.
— Извини, — повторил он. — Я тоже хотел побыть наедине с тобой.
Он быстро обернулся назад, потом подошел к креслу, где она сидела, и обнял ее. Она поддалась его поцелую, но не ответила на него. Он снова ее поцеловал, водя руками по ее телу, исследуя мягкие, сладко пахнущие изгибы. После нескольких недель вынужденного воздержания и постоянного соблазна, исходившего от Кэрол, он хотел Мойру как никогда. Но она резко оттолкнула его.
— И сколько еще ты собираешься тут прожить, Рой? — спросила она. — Когда ты переедешь в гостиницу?
— Точно не знаю. Наверное, скоро.
— Ты не особо торопишься, как я погляжу. Тебе тут нравится.
Рой смущенно ответил, что жаловаться ему не на что. О нем здесь заботятся гораздо лучше, чем было бы в гостинице, и Лилли очень хочет, чтобы он остался.
— Уверена, что хочет, и не сомневаюсь, что заботятся тут о тебе просто обалденно!
— Что ты имеешь в виду?
— Не придуривайся! Я видела, как ты пялился на эту набитую дуру! Или ты совсем размяк, или думаешь, что она слишком хороша, чтобы с тобой трахаться. Она хороша, а я нет!
— Ради бога! — Он покраснел. — Прости, что наша сегодняшняя встреча... Я не мог отделаться от нее, потому что она бы обиделась...
— Ну разумеется, не мог!
— Скажем просто: я ничего не смог сделать, — сказал он, устав от извинений.
— Ладно, забудь. — Она взяла перчатки и встала. — Если это устраивает тебя, то и меня устроит.
Он проводил ее до прихожей, пытаясь загладить свою вину, но не слишком унижаясь. Она ему нравилась, и он хотел ее больше обычного, но все-таки не желал полностью попадать в ее силки.
— Я скоро уеду отсюда, — уверил он ее. — Мне все это надоело еще больше, чем тебе.
— Ну... — Она испытующе улыбнулась, вглядываясь темными глазами в его лицо. — Не знаю, не знаю.
— Вот увидишь. Может быть, на эти выходные съездим в Ла Джоллу.
— Может быть?
— Почти наверняка, — сказал он. — Я тебе позвоню, ладно?
Что ж, на некоторое время ему удалось сгладить острые углы. Но ему удалось лишь восстановить статус-кво, и больше ничего. Неудовлетворенное желание пожирало его изнутри. Что-то нужно со всем этим делать, подумал он. И с присутствием Мойры, и с Кэрол, которая всегда рядом...
Кэрол. Он подумал, что же ему делать с ней. И делать ли вообще? Она выглядела совершенной девственницей, и если так, то вряд ли что-то изменится. Она останется девственницей, — по крайней мере, он так думал. Но внешность бывает обманчива, и иногда случалось, что она поддавалась на поцелуй или на мгновение прижималась к нему, и в эти минуты он не был так уж уверен в своей правоте. Скорее всего, он судил о ней совсем неверно.
А в этом случае, конечно...
Она вышла из кухни с двумя стаканами, до краев наполненными взбитыми сливками. Один она протянула ему и села, держа в руке другой. Улыбаясь, он смотрел, как она погружает ложечку в крем, и ему от всей души хотелось крепко ее обнять.
— Нравится? — спросил он.
— Очень! — радостно ответила она. Потом взглянула на него, слегка краснея от застенчивости: — Я тут все-время ем. Как свинья — вы так думаете, да?
Рой засмеялся:
— Таких свиней я бы лично непременно стал выращивать. Может, хочешь и мою порцию?
— Нет, это вам! Больше в меня не влезет.
— Да влезет, — сказал он, спуская ноги с кровати. — Может, зайдешь в спальню, когда доешь?
— Я зайду прямо сейчас. Хотите, чтобы я вас растерла?
— Нет, нет, — быстро ответил он. — В этом нет необходимости. Доешь сначала мороженое.
Он пересек гостиную, покрытую мягким ковром, и вошел в спальню. Там он на секунду замешкался. Еще не поздно остановиться. Потом, прежде чем он успел передумать, он стащил с себя халат, пижамный верх и растянулся на кровати.
Через минуту пришла Кэрол. Она начала открывать бутылку со спиртом, которую взяла в ванной, но он жестом подозвал ее к себе.
— Подойди сюда, Кэрол. Я хочу кое-что у тебя узнать.
Она кивнула и села на уголок кровати. Он притянул ее к себе, их лица оказались рядом, и, когда они коснулись друг друга губами, он попытался уложить ее на кровать.
Она напряглась и попыталась высвободиться.
— Нет, Рой, пожалуйста! Я...
— Не бойся. Я хочу у тебя кое-что спросить, Кэрол. Ты мне скажешь правду?
— Ну. — Она вымученно улыбнулась. — Это для вас так важно? Или вы опять смеетесь надо мной?
— Это очень для меня важно, — ответил он. — Кэрол, ты девственница?
Улыбка мгновенно исчезла с ее лица, и некоторое время оно было пустым и лишенным всякого выражения. Потом ее щеки залились румянцем, она опустила глаза и едва заметно покачала головой.
— Нет. Я не девственница.
— Нет? — Он был слегка разочарован.
— Нет. Уже давно нет. — В ее голосе появилась еле заметная дрожь. — Я теперь вам больше не нравлюсь?
— Не нравишься? Конечно, нравишься! Еще сильнее, чем раньше!
— Но... — Она робко улыбнулась, загораясь какой-то недоверчивой радостью. — В самом деле? Вы не смеетесь надо мной из-за такой важной вещи?
— А что в ней такого важного? Ладно, милая, иди сюда!
Счастливо рассмеявшись, она легла рядом и с веселым удивлением обняла его.
— Ну и ну, — сказала она. А потом, не сопротивляясь, пробормотала с радостью в голосе: — Но может, нам подождать, Рой? Я не стану больше нравиться тебе.
— Ты не можешь нравиться мне еще больше. — Он нетерпеливо пытался расстегнуть ее белую форму. — Как ты только снимаешь эту чертову штуковину...
— Но есть еще кое-что, о чем тебе надо знать, Рой. Ты имеешь право. Я не могу иметь детей, Рой. Никогда.
Он замер, но лишь на секунду. У нее была сложная манера выражать свои мысли, выворачивая их задом наперед и неправильно ставя ударения. Что ж, у нее не могло быть детей, и все это к лучшему, но все равно нужно было ее успокоить.
— А кому это важно, — хрипло, со страстью прошептал он. — Это нормально, это очень хорошо, что ты не девственница. Теперь давай не будем больше разговаривать, ради бога, и...
— Да, конечно, Рой! — Она с доверчивой готовностью прижалась к нему, сама направляя его жадные руки. — И я тоже хочу. И это твое право...
С нее слетела форма, потом нижнее белье. Извечная стыдливость, ее страхи, ее прошлое. В полумраке занавешенной комнаты она рождалась заново, и прошлого больше не было, только будущее.
Темно-красное клеймо все еще не исчезло с ее левой руки, но теперь это был просто шрам, полученный когда-то в детстве; время все сгладило, притупило воспоминания. Шрам больше не имел значения. Как не имело значения то, что за этим стояло, — стерилизация, потеря девственности, — потому что он сказал, что это не важно. И поэтому теперь шрам — несмываемая метка из концлагеря Дахау — ничего не означал.
13
Она вышла из ванной, уже стесняясь и надев нижнее белье; все еще залитая румянцем, теплая и светящаяся. Не забывая о своих обязанностях, она укутала его простыней.
— Я должна о тебе заботиться, — сказала она. — Теперь больше, чем всегда, ты стал для меня очень важен.
Рой с ленивой улыбкой смотрел на нее. Она милая, хорошая женщина, подумал он. И пожалуй, самая честная из всех, кого он знал. Если бы она не сказала ему, что она не девственница...
— Как ты. Рой? Тебе нигде не больно?
— Никогда не чувствовал себя лучше, — засмеялся он. — А чувствую себя я обычно неплохо.
— Это хорошо. Было бы ужасно, если бы я причинила тебе боль.
Он повторил, что чувствует себя великолепно; она именно то, что ему сейчас нужно. Она серьезно ответила, что и он как раз то, что ей нужно, и Рой засмеялся, подмигнув ей:
— Я тебе верю, милая. Давно у тебя было или лучше мне не спрашивать?
— Давно? — Она слегка помрачнела, в замешательстве склонив голову. — Ну, — сказала она, — это было...
— Не важно, — быстро перебил он. — Забудь.
— Это было там. — Она протянула руку с номером. — Там же меня стерилизовали.
— Там? — нахмурился он. — Я не... где это «там»? С застывшей улыбкой на лице она стала рассеянно объяснять; глаза смотрели на него и дальше, сквозь него, куда-то за пределы этой комнаты. Создавалось впечатление, что она говорила о каких-то абстракциях, словно объясняла унылую и ничего не значащую теорему, едва ли достойную того, чтобы ее положения произносились вслух. Она словно читала сказку, в которой было столько кошмаров, что они накладывались один на другой; тема и сюжет не менялись, застыв неподвижно, ужас наслаивался на ужас, пока не проваливались вниз, увлекая слушателя за собой.
— Да, да, так и было. — Она улыбнулась ему, словно любимому ребенку. — Я была маленькая, лет семь или восемь. Они хотели определить наиболее ранний возраст, когда женщина может зачать, поэтому и делали это. Такое может быть очень рано, например даже в пять лет. Но они искали средний возраст. С моей мамой и бабушкой было иначе; им хотелось знать, какой старой может быть женщина. Моя бабушка умерла вскоре после начала эксперимента, а мать...
Роя тошнило. Ему хотелось встряхнуть ее, ударить. Взглянув на себя со стороны, так же как и она сейчас смотрела на себя со стороны, он почувствовал ярость и негодование. Вообще-то в мыслях он недалеко ушел от широко распространенной философии настоящего времени. Той, о которой везде говорят и пишут. Ханжеская скорбь и раскаяние в грехах, радостное отпущение их грешникам, неодобрительные и косые взгляды на тех, кто вновь об этом вспоминает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23