забавно? Чертовски забавно?
– Ну, вроде того, – проговорил я. – Забавно то, что я ничего такого не слышал в департаменте.
– Было бы значительно забавнее, если бы слышали. Потому что он не заявлял о краже. Я бы не назвал это величайшей тайной в мире, но по какой-то причине ваши ребята в департаменте не очень-то интересуются нашими ребятами из профсоюза – за исключением тех случаев, когда мы выходим на митинг.
– Ничем не могу помочь...
– Не берите в голову, Лу. Это к делу не относится. Тот человек не заявил о краже, но рассказал о ней на очередном заседании отделения плотников и каменщиков во вторник. Как выяснилось, один из них купил две из четырех покрышек у Джонни Папаса. Они... Лу, вам не холодно? Кажется, вы заболели?
Я прикусил сигару. И промолчал.
– Ребята вооружились дубинками и отправились к Джонни. Его не оказалось ни дома, ни на заправке Слима Мерфи. Его там и не могло быть: ведь он болтался на собственном ремне, закрепленном на решетке в камере. На заправке они нашли его машину, а на ней – вторую пару украденных покрышек. Они сняли их – Мерфи, естественно, тоже не заявил в полицию, – и на том дело закончилось. Однако они продолжают обсуждать это событие, Лу. Продолжают, несмотря на то что – и это вполне естественно - никто не придал ему особого значения.
Я прокашлялся.
– Я... а что в нем такого особенного, Джо? – спросил я. – Что-то я вас не понимаю.
– Вы что, забыли, Лу? Покрышки были украдены после девяти тридцати в ночь смерти Элмера и его подружки. Если допустить, что Джонни выждал некоторое время после того, как хозяин припарковал машину – и даже если он не выжидал, – то мы неизбежно приходим к выводу, что до начала одиннадцатого он занимался абсолютно невинным делом. Другими словами, он никак не мог участвовать в жутких событиях, случившихся вон в том домике.
– Не понимаю, почему, – сказал я.
– Не понимаете? – Его глаза расширились. – Да, конечно, Декарт, Аристотель, Диоген, Евклид и прочие уже давно в могиле, но вы, я думаю, найдете здесь немало тех, кто будет защищать их теории. Я очень сомневаюсь, Лу, что их удовлетворит ваше предположение, будто тело может находиться одновременно в двух местах.
– Джонни вращался среди довольно беспринципных парней, – сказал я. – Думаю, один из его приятелей снял для него эти покрышки и отдал ему для продажи.
– Понятно. Понятно... Лу.
– А почему бы нет? – спросил я. – Для него не составило бы труда сбыть их на заправке. Слим Мерфи никогда ни во что не вмешивался... Черт, Джо, полагаю, все именно так и было. Если бы у него было алиби на момент убийства, он бы рассказал мне, правда? И не стал бы вешаться.
– Он любил вас, Лу И доверял вам.
– И у него для этого были веские причины. Он знал, что я ему друг.
Ротман сглотнул, потом издал странный звук, похожий на смешок, – такой звук издают люди, когда не знают, то ли смеяться, то ли плакать, то ли сердиться.
– Отлично, Лу. Замечательно. Каждый кирпичик на своем месте, а каменщик – честный, добросовестный трудяга. Однако он сам и его работа продолжают вызывать у меня вопросы. Я все никак не могу понять, почему он так стремится защитить свое сооружение из всяческих «возможно» и «вероятно», свое убежище из логических допущений. Не понимаю, почему бы ему не послать к черту какого-то типа из профсоюза.
Вот... Вот мы и приехали. Я приехал. А он? Он кивнул так, будто я задал ему вопрос. Кивнул и сел так, чтобы быть подальше от меня.
– Шалтай-Болтай Форд, – сказал он, – сидел на верхушке Дворца труда. Как и зачем он там оказался – не имеет значения. Лу, вам все равно придется сделать шаг. Быстро. До того как кто-нибудь... как вы упадете вниз.
– Я подумывал о том, чтобы уехать из города, – сказал я. – Я ничего не сделал, но...
– Конечно, ничего. Иначе, будучи красно-фашистским республиканцем, я не считал бы себя вправе выдернуть вас из когтей клеветников и гонителей – ваших возможных гонителей, я бы сказал.
– Вы думаете, что... вы думаете, что, вероятно...
Он пожал плечами.
– Думаю, Лу Я думаю, что у вас могут возникнуть небольшие проблемы с отъездом. Я почти уверен в этом и поэтому связался со своим другом. Он один из лучших адвокатов по уголовным делам в стране. Вы, наверное, слышали о нем. Дружище Билли Уолкер. Однажды – там, на Востоке, – я сделал дружище Билли одолжение. На фоне массы недостатков у него есть одно достоинство – долгая память на одолжения.
Я слышал о дружище Билли Уолкере. Думаю, о нем слышали все. Он был губернатором Алабамы, или Джорджии, или какого-то другого южного штата. Еще он был кандидатом в президенты по деньгоделильному списку. Потом его пытались пристрелить, и он оставил политику и вернулся к судебной практике. Он действительно был отличным адвокатом. Все сильные мира сего издевались над ним за то, как он оплошал в политике. Однако я заметил, что, когда у них или их родственников возникали проблемы, они стремглав бежали к дружище Билли Уолкеру.
Меня обеспокоил тот факт, что Ротман решил, будто я нуждаюсь в адвокате.
Это встревожило меня и заставило задаться вопросом: с какой стати Ротману и его профсоюзу взваливать на себя лишние проблемы и искать мне адвоката? Что боится потерять Ротман в том случае, если правосудие начнет допрашивать меня? И тут я понял: если мой первый разговор с Ротманом выйдет наружу, любой суд присяжных решит, что это он натравил меня на Элмера Конвея. Другими словами, Ротман хотел с помощью одного адвоката спасти и свою и мою шкуру.
– Возможно, он вам и не понадобится, – продолжал он. – Но все же лучше иметь его под рукой. Он не из тех, кто может уделить вам внимание по первому требованию. Как скоро вы уедете?
Я заколебался. Эми. Как мне все это провернуть?
– Я... я не могу ехать прямо сейчас, – ответил я. – Я должен кое-где намекнуть, что давно подумываю об отъезде, а потом планомерно работать в этом направлении. Знаете ли, будет выглядеть довольно забавно...
– Да, – нахмурился он, – но если они узнают, что вы готовитесь к прыжку, они попытаются перекрыть вам все пути... И все же в ваших словах есть смысл.
– А что они могут сделать? – спросил я. – Если бы они могли перекрыть мне все пути, они давно бы это сделали.
– Не забивайте себе голову. И хватит об этом. Шевелитесь – начните шевелиться как можно быстрее. Вряд ли у вас это займет больше двух недель.
Две недели. Еще две недели для Эми.
– Ладно, Джо, – сказал я. – И спасибо за... за...
– За что? – Он открыл дверцу. – Я ничего не сделал – для вас.
– Не уверен, что успею за две недели. Возможно, уйдет чуть...
– Хорошо бы, – сказал, – чтобы ненамного.
Он вылез наружу и пошел к своей машине. Я дождался, когда он развернется и поедет в сторону Сентрал-сити, потом тоже развернулся и поехал назад. Я ехал медленно, думая об Эми.
Много лет назад в Сентрал-сити был ювелир. Он преуспевал, у него была красивая жена и двое очаровательных детишек. Однажды он поехал в командировку в городок при педагогическом колледже и познакомился с девушкой, очень милой и привлекательной. Вскоре он уже спал с ней. Она знала, что он женат, и была согласна оставить все как есть. Жизнь складывалась идеально. У него была и любовница, и семья, и успешный бизнес. Но в одно прекрасное утро его и девушку нашли мертвыми в мотеле – он застрелил ее и застрелился сам. Помощник шерифа отправился к его жене, чтобы сообщить о трагедии, и обнаружил, что и жена, и дети тоже мертвы. Ювелир и их пристрелил.
У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.
История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию – гм... не знаю. Просто не знаю.
Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя зачем. Я занимался чем-то, например читал или просто сидел с ней. И внезапно меня оглушала мысль, что я убью ее, и эта мысль казалась мне настолько сумасшедшей, что я едва не начинал хохотать. Потом я начинал анализировать и понимал причину, понимал, что этого не избежать, и...
Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.
Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.
Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить, зачем я это делаю. И наконец меня осенило.
Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.
Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.
Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.
Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.
– Сожалею, незнакомец, – сказал я. – Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.
– Все в порядке, приятель. – Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. – Просто небольшой ожог.
– Ноя не знаю...
– От сигары, – сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.
И тут я узнал его.
Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.
– Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.
– У меня есть телефон, – сказал я, – и тюрьма в шести кварталах отсюда. А теперь убирай поскорее свою задницу, иначе окажешься за решеткой.
– Э-эх, – вздохнул он. – Если хочешь воспользоваться телефоном, приятель, флаг тебе в руки.
Я направился к телефону. Я прикинул, что он испугается, а мое слово будет иметь гораздо больший вес, чем слово какого-то бродяги. Ни у кого на меня ничего нет, и я все еще Лу Форд. Не успеет он и рта раскрыть, как кто-нибудь уже запихнет ему кляп.
– Давай-давай, приятель, только это тебе дорого обойдется. Очень дорого. Дороже, чем обожженная ладонь.
Я положил руку на телефон, но трубку не снял.
– Ладно, – сказал я, – давай поговорим.
– Я заинтересовался тобой, приятель. Я целый год провел на гороховой ферме в Хьюстоне и видел ребят вроде тебя. Я понял, что наблюдение за тобой может принести немалую выгоду. В ту ночь я следил за тобой. Слышал, как ты разговаривал с тем парнишкой...
– Как я вижу, это дало тебе пищу для размышлений, да? – спросил я.
– Нет, сэр, – покачал он головой. – Это вообще ничего не дало. И ничего не давало до тех пор, пока пару дней назад ты не приехал на ту старую ферму, где я обитаю. Но и тогда это ничего не дало, однако потом... Так у тебя есть виски, приятель? Непочатая бутылка?
Я сходил в лабораторию и принес бутылку, прихватив с собой стакан. Он вскрыл бутылку и налил себе полстакана.
– Ты хозяин – ты и выпей, – сказал он и протянул мне стакан.
Я выпил – мне нужно было выпить, – а потом отдал ему стакан. Он бросил его на пол к чашке и блюдцу, приложился к бутылке, сделал большой глоток и вытер губы.
– Нет, сэр, – продолжал он, – тогда это ничего не значило. Только я не мог болтаться там постоянно. Утром в понедельник я отправился на «трубу» в поисках работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Ну, вроде того, – проговорил я. – Забавно то, что я ничего такого не слышал в департаменте.
– Было бы значительно забавнее, если бы слышали. Потому что он не заявлял о краже. Я бы не назвал это величайшей тайной в мире, но по какой-то причине ваши ребята в департаменте не очень-то интересуются нашими ребятами из профсоюза – за исключением тех случаев, когда мы выходим на митинг.
– Ничем не могу помочь...
– Не берите в голову, Лу. Это к делу не относится. Тот человек не заявил о краже, но рассказал о ней на очередном заседании отделения плотников и каменщиков во вторник. Как выяснилось, один из них купил две из четырех покрышек у Джонни Папаса. Они... Лу, вам не холодно? Кажется, вы заболели?
Я прикусил сигару. И промолчал.
– Ребята вооружились дубинками и отправились к Джонни. Его не оказалось ни дома, ни на заправке Слима Мерфи. Его там и не могло быть: ведь он болтался на собственном ремне, закрепленном на решетке в камере. На заправке они нашли его машину, а на ней – вторую пару украденных покрышек. Они сняли их – Мерфи, естественно, тоже не заявил в полицию, – и на том дело закончилось. Однако они продолжают обсуждать это событие, Лу. Продолжают, несмотря на то что – и это вполне естественно - никто не придал ему особого значения.
Я прокашлялся.
– Я... а что в нем такого особенного, Джо? – спросил я. – Что-то я вас не понимаю.
– Вы что, забыли, Лу? Покрышки были украдены после девяти тридцати в ночь смерти Элмера и его подружки. Если допустить, что Джонни выждал некоторое время после того, как хозяин припарковал машину – и даже если он не выжидал, – то мы неизбежно приходим к выводу, что до начала одиннадцатого он занимался абсолютно невинным делом. Другими словами, он никак не мог участвовать в жутких событиях, случившихся вон в том домике.
– Не понимаю, почему, – сказал я.
– Не понимаете? – Его глаза расширились. – Да, конечно, Декарт, Аристотель, Диоген, Евклид и прочие уже давно в могиле, но вы, я думаю, найдете здесь немало тех, кто будет защищать их теории. Я очень сомневаюсь, Лу, что их удовлетворит ваше предположение, будто тело может находиться одновременно в двух местах.
– Джонни вращался среди довольно беспринципных парней, – сказал я. – Думаю, один из его приятелей снял для него эти покрышки и отдал ему для продажи.
– Понятно. Понятно... Лу.
– А почему бы нет? – спросил я. – Для него не составило бы труда сбыть их на заправке. Слим Мерфи никогда ни во что не вмешивался... Черт, Джо, полагаю, все именно так и было. Если бы у него было алиби на момент убийства, он бы рассказал мне, правда? И не стал бы вешаться.
– Он любил вас, Лу И доверял вам.
– И у него для этого были веские причины. Он знал, что я ему друг.
Ротман сглотнул, потом издал странный звук, похожий на смешок, – такой звук издают люди, когда не знают, то ли смеяться, то ли плакать, то ли сердиться.
– Отлично, Лу. Замечательно. Каждый кирпичик на своем месте, а каменщик – честный, добросовестный трудяга. Однако он сам и его работа продолжают вызывать у меня вопросы. Я все никак не могу понять, почему он так стремится защитить свое сооружение из всяческих «возможно» и «вероятно», свое убежище из логических допущений. Не понимаю, почему бы ему не послать к черту какого-то типа из профсоюза.
Вот... Вот мы и приехали. Я приехал. А он? Он кивнул так, будто я задал ему вопрос. Кивнул и сел так, чтобы быть подальше от меня.
– Шалтай-Болтай Форд, – сказал он, – сидел на верхушке Дворца труда. Как и зачем он там оказался – не имеет значения. Лу, вам все равно придется сделать шаг. Быстро. До того как кто-нибудь... как вы упадете вниз.
– Я подумывал о том, чтобы уехать из города, – сказал я. – Я ничего не сделал, но...
– Конечно, ничего. Иначе, будучи красно-фашистским республиканцем, я не считал бы себя вправе выдернуть вас из когтей клеветников и гонителей – ваших возможных гонителей, я бы сказал.
– Вы думаете, что... вы думаете, что, вероятно...
Он пожал плечами.
– Думаю, Лу Я думаю, что у вас могут возникнуть небольшие проблемы с отъездом. Я почти уверен в этом и поэтому связался со своим другом. Он один из лучших адвокатов по уголовным делам в стране. Вы, наверное, слышали о нем. Дружище Билли Уолкер. Однажды – там, на Востоке, – я сделал дружище Билли одолжение. На фоне массы недостатков у него есть одно достоинство – долгая память на одолжения.
Я слышал о дружище Билли Уолкере. Думаю, о нем слышали все. Он был губернатором Алабамы, или Джорджии, или какого-то другого южного штата. Еще он был кандидатом в президенты по деньгоделильному списку. Потом его пытались пристрелить, и он оставил политику и вернулся к судебной практике. Он действительно был отличным адвокатом. Все сильные мира сего издевались над ним за то, как он оплошал в политике. Однако я заметил, что, когда у них или их родственников возникали проблемы, они стремглав бежали к дружище Билли Уолкеру.
Меня обеспокоил тот факт, что Ротман решил, будто я нуждаюсь в адвокате.
Это встревожило меня и заставило задаться вопросом: с какой стати Ротману и его профсоюзу взваливать на себя лишние проблемы и искать мне адвоката? Что боится потерять Ротман в том случае, если правосудие начнет допрашивать меня? И тут я понял: если мой первый разговор с Ротманом выйдет наружу, любой суд присяжных решит, что это он натравил меня на Элмера Конвея. Другими словами, Ротман хотел с помощью одного адвоката спасти и свою и мою шкуру.
– Возможно, он вам и не понадобится, – продолжал он. – Но все же лучше иметь его под рукой. Он не из тех, кто может уделить вам внимание по первому требованию. Как скоро вы уедете?
Я заколебался. Эми. Как мне все это провернуть?
– Я... я не могу ехать прямо сейчас, – ответил я. – Я должен кое-где намекнуть, что давно подумываю об отъезде, а потом планомерно работать в этом направлении. Знаете ли, будет выглядеть довольно забавно...
– Да, – нахмурился он, – но если они узнают, что вы готовитесь к прыжку, они попытаются перекрыть вам все пути... И все же в ваших словах есть смысл.
– А что они могут сделать? – спросил я. – Если бы они могли перекрыть мне все пути, они давно бы это сделали.
– Не забивайте себе голову. И хватит об этом. Шевелитесь – начните шевелиться как можно быстрее. Вряд ли у вас это займет больше двух недель.
Две недели. Еще две недели для Эми.
– Ладно, Джо, – сказал я. – И спасибо за... за...
– За что? – Он открыл дверцу. – Я ничего не сделал – для вас.
– Не уверен, что успею за две недели. Возможно, уйдет чуть...
– Хорошо бы, – сказал, – чтобы ненамного.
Он вылез наружу и пошел к своей машине. Я дождался, когда он развернется и поедет в сторону Сентрал-сити, потом тоже развернулся и поехал назад. Я ехал медленно, думая об Эми.
Много лет назад в Сентрал-сити был ювелир. Он преуспевал, у него была красивая жена и двое очаровательных детишек. Однажды он поехал в командировку в городок при педагогическом колледже и познакомился с девушкой, очень милой и привлекательной. Вскоре он уже спал с ней. Она знала, что он женат, и была согласна оставить все как есть. Жизнь складывалась идеально. У него была и любовница, и семья, и успешный бизнес. Но в одно прекрасное утро его и девушку нашли мертвыми в мотеле – он застрелил ее и застрелился сам. Помощник шерифа отправился к его жене, чтобы сообщить о трагедии, и обнаружил, что и жена, и дети тоже мертвы. Ювелир и их пристрелил.
У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.
История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию – гм... не знаю. Просто не знаю.
Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя зачем. Я занимался чем-то, например читал или просто сидел с ней. И внезапно меня оглушала мысль, что я убью ее, и эта мысль казалась мне настолько сумасшедшей, что я едва не начинал хохотать. Потом я начинал анализировать и понимал причину, понимал, что этого не избежать, и...
Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.
Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.
Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить, зачем я это делаю. И наконец меня осенило.
Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.
Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.
Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.
Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.
– Сожалею, незнакомец, – сказал я. – Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.
– Все в порядке, приятель. – Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. – Просто небольшой ожог.
– Ноя не знаю...
– От сигары, – сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.
И тут я узнал его.
Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.
– Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.
– У меня есть телефон, – сказал я, – и тюрьма в шести кварталах отсюда. А теперь убирай поскорее свою задницу, иначе окажешься за решеткой.
– Э-эх, – вздохнул он. – Если хочешь воспользоваться телефоном, приятель, флаг тебе в руки.
Я направился к телефону. Я прикинул, что он испугается, а мое слово будет иметь гораздо больший вес, чем слово какого-то бродяги. Ни у кого на меня ничего нет, и я все еще Лу Форд. Не успеет он и рта раскрыть, как кто-нибудь уже запихнет ему кляп.
– Давай-давай, приятель, только это тебе дорого обойдется. Очень дорого. Дороже, чем обожженная ладонь.
Я положил руку на телефон, но трубку не снял.
– Ладно, – сказал я, – давай поговорим.
– Я заинтересовался тобой, приятель. Я целый год провел на гороховой ферме в Хьюстоне и видел ребят вроде тебя. Я понял, что наблюдение за тобой может принести немалую выгоду. В ту ночь я следил за тобой. Слышал, как ты разговаривал с тем парнишкой...
– Как я вижу, это дало тебе пищу для размышлений, да? – спросил я.
– Нет, сэр, – покачал он головой. – Это вообще ничего не дало. И ничего не давало до тех пор, пока пару дней назад ты не приехал на ту старую ферму, где я обитаю. Но и тогда это ничего не дало, однако потом... Так у тебя есть виски, приятель? Непочатая бутылка?
Я сходил в лабораторию и принес бутылку, прихватив с собой стакан. Он вскрыл бутылку и налил себе полстакана.
– Ты хозяин – ты и выпей, – сказал он и протянул мне стакан.
Я выпил – мне нужно было выпить, – а потом отдал ему стакан. Он бросил его на пол к чашке и блюдцу, приложился к бутылке, сделал большой глоток и вытер губы.
– Нет, сэр, – продолжал он, – тогда это ничего не значило. Только я не мог болтаться там постоянно. Утром в понедельник я отправился на «трубу» в поисках работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27