Бальтазар все спал. Телеги с грохотом дотащились до северных ворот и выехали за пределы города. Бальтазар и дальше спал. Наконец добрались до кладбища, где была вырыта большая общая могила, и опустили в нее гробы. Бальтазар спал все крепче и крепче.
И тогда случилось нечто необыкновенное. В свете факелов, освещавших мрачное зрелище, появилась женщина, похожая на безумную, которая кричала:
– Мой мальчик не умер! Мой мальчик не умер!
И прежде чем ее успели остановить, она прыгнула в яму. Там она стала что-то быстро искать среди гробов, узнала один из них по какому-то особому знаку и постучала кулаками по крышке, которая от этих ударов повернулась вокруг вертикальной оси. Зрители в ужасе отпрянули. Женщина наклонилась и подняла юношу, потом сжала его в объятьях, крича нечеловеческим голосом:
– Он жив! Он жив!
И действительно, этот юноша был жив, ибо то был не кто иной, как Бальтазар Кобер. Но все, кто наблюдал эту душераздирающую сцену, не спрашивали себя, что же в самом деле произошло. Они помогли женщине выбраться из могилы со своим воскресшим сыном. Последнего положили на траву и увидели, что он дышит и даже храпит на славу.
– Проснись! – сказала женщина, тряся его.
И Бальтазар наконец открыл глаза.
Тогда, то ли объятые суеверным ужасом, то ли неожиданно вспомнив, что воскресший мальчик может заразить их тифом, присутствующие побросали факелы и лопаты и со всех ног бросились наутек в окружающую ночную тьму.
– Быстрее! – воскликнула женщина, продолжая трясти Бальтазара, который снова уснул. – Конь тебя ждет. Быстрее!
Студент поднялся и, очнувшись, поблагодарил свою сообщницу, подбежал к лошади, вскочил на нее верхом и умчался в направлении Бамберга, куда прибыл на рассвете следующего дня.
Он немного побродил в поисках дома Иуды Когана и в конце концов нашел его благодаря фонтану, который возвышался рядом. Этот фонтан заинтересовал его еще тогда, когда они были здесь в первый раз, так как он изображал женщину, держащую в обеих руках по подсвечнику с тройной развилкой, причем вода изливалась из ее рта и сосков. Иуда Коган узнал студента сразу, несмотря на то, что он страшно похудел, и принял его в своем личном кабинете. Бальтазар рассказал ему, что случилось, приведя каббалиста в ужас.
– Надо спасти Каммершульце и Циммерманна! Конечно! Конечно! – сказал Иуда Коган, – И для этого нужно будет обратиться к очень влиятельным лицам. Похоже, мы вернулись к безумию прошлых столетий. К счастью, этот Шедель – любитель искусства. Он льстит себя надеждой собрать коллекцию, которая превзошла бы коллекцию Виттельсбаха из Баварии. Надежда, конечно, тщетная, но он в это верит… Поэтому, нам, возможно, удастся использовать его тщеславие, чтобы выкупить на свободу наших друзей.
– А как это можно сделать? – спросил Бальтазар, не скрывая своего удивления. – Ректор на них страшно зол. К тому же дело сейчас передают в светский суд.
Дом Иуды Когана был обставлен очень просто, но имел такие размеры, что в нем поместился бы целый эскадрон. Во время своего первого пребывания здесь студент не обратил внимания на то, с каким интересом отнесся к нему хозяин дома, так как тогда все внимание Бальтазара было поглощено общением с Каммершульце. Но на этот раз, когда Коган поинтересовался, как продвигаются его познания в древнееврейском языке, каковы его успехи в изучении теологии, он понял, что этот человек к нему искренне расположен. Впрочем, после того как Бальтазар утолил свой голод, помылся – в чем он имел большую потребность! – оделся в новую одежду, которую дал ему Иуда Коган, он так внешне изменился, что через неделю после его приезда в Бамберг, никто не узнал бы Кобера-сына в этом молодом человеке, красивом, как принц…
План, согласно которому собирался действовать каббалист, состоял в следующем: ректор Шедель давно интересовался картиной Дюрера «Геракл и птицы Стимфала», но эту же картину горел желанием приобрести Вильгельм Пятый, король Баварский. В данный момент она была собственностью некоего Авраама Курского, бамбергского банкира, близкого друга и бывшего однокашника Иуды Когана. Авраам пообещает отдать предпочтение Шеделю при условии, что тот тайно прикажет освободить Каммершульце и Циммерманна.
Итак, в начале марта банкир Курский отправил письмо ректору, сообщая, что, как и было ему обещано, он ставит его в известность, что вскоре продаст картину, но «к несчастию, почти не приходится сомневаться в том, что самое совершенное произведение нюрнбергского живописца не вернется в его родной город, так как полотно желает приобрести другой покупатель, которому почти невозможно будет отказать». Ректор встревожился и ответил, что он также хочет купить упоминаемый шедевр и не отступит ни перед какими трудностями, чтобы родной город Дюрера смог получить обратно этого «Геракла», «один из символов своей славы». На это послание банкир Курский ответил следующим письмом, сообщив, что посланцы баварского монарха собираются в Бамберг – договориться о приобретении картины. Шедель даже подпрыгнул от возмущения. С какой это стати католики претендуют стать хозяевами великого произведения знаменитого нюрнбергского мастера! И на следующий день он самолично отправился к Аврааму Курскому.
– Этого «Геракла» я привез из Шлейсгейма, где его предложили мне в обмен на некоторые мелкие услуги, – начал банкир. – Известны немногие картины Дюрера на мифологические сюжеты, и это одна из причин, почему моя так высоко ценится. С другой стороны, я осмелюсь предположить, что этот Геракл, стреляющий из лука в чудовищных птиц, может быть отождествлен с Христом, побеждающим чудищ, которые отравляют источник веры…
– Возможно, – сказал ректор, явно не желая разговаривать на подобную тему с евреем. – Но скажите мне наконец, банкир Курский, какую цену предлагает вам Виттельсбах?
Курский назвал сумму, которую вряд ли кто согласился бы уплатить за картину. Шедель воздел руки к небу:
– Невозможно! Это неправда! Мне пришлось бы продать половину своей коллекции, чтобы приобрести только одну эту картину! Вы бредите!
– Это действительно та сумма, которую я завтра получу за полотно.
Ректор взревел от бессильного гнева и воскликнул:
– Но что я должен сделать, чтобы вы уступили мне это полотно за более приемлемую цену?
Он подошел ближе к банкиру и стал его уговаривать:
– Мой друг Курский, вы же знаете, кто я такой, каково мое влияние… Я всегда получаю то, что хочу. И эта картина тоже будет моей. Сумма, которую вы назвали, невозможна. Это значит, вы хотите, чтобы я вам оказал какую-то услугу… Это действительно так?
Банкир сел за свой письменный стол и ответил:
– Ваше высокопреосвященство, я продавец этой картины. Цена, которую мне предлагают в Мюнхене, высока и именно такая, какую я вам назвал. Поэтому, для того чтобы я смог понизить цену и доставить вам удовольствие, услуга с вашей стороны должна быть значительной…
– Вот как? – воскликнул Шедель. – Что вы хотите этим сказать?
Авраам Курский торжественно встал:
– Ваше высокопреосвященство, мои условия таковы: я снижаю цену на полотно Дюрера наполовину, а вы используете свой авторитет, чтобы освободить из тюремного заточения двоих моих друзей. В противном случае, я завтра продам картину Виттельсбаху.
На губах ректора заиграла ослепительная улыбка.
– Вы говорите, наполовину? Вероятно, эти двое ваших друзей изрядные мошенники? Они финансисты? Евреи?
– Они – христиане.
– Ну что же, – решительно заявил Шедель. – Я полагаю, мы с вами договоримся. Но в чем их обвиняют, скажите мне, пожалуйста?
– Они не совершили никакого преступления, – ответил Курский.
– Дьявольщина! Да разве это возможно? А в какой тюрьме они содержатся?
– В Нюрнбергской, ваше высокопреосвященство.
– И кто же они?
Банкир какую-то минуту колебался, потом одним духом произнес:
– Франк Мюллер и Якоб Циммерманн, ваше высокопреосвященство…
Лицо ректора искривилось гримасой гнева.
– Да как вы смеете! – рявкнул он, давая выход своей ярости. – Эти люди должны быть осуждены! Они устроили заговор против своей религии, против своего монарха… Их надо примерно наказать! И они будут осуждены, они сами и их братство! Вы еврей, и вы не можете знать, что это за люди!
– Это мои друзья, – ответил Авраам Курский. И продолжал, изменив тон. – Но так как я вижу, что вы не настроены договориться, оставим это! Мне только очень жаль, что вам пришлось приехать сюда напрасно…
– Обождите, – сказал ректор, полузакрыв один глаз. – Ну а если, допустим, эта картина будет предложена мне в подарок… Тогда, возможно, я смогу устроить, чтобы эти два предателя совершили побег. Вы меня поняли?
– Об этом и речи не может быть, – заявил банкир.
– Тогда выслушайте меня внимательно, Авраам Курский. Так как я вижу, что этот Мюллер и этот Циммерманн очень дороги вашему сердцу, вот вам мое последнее слово. Или вы великодушно подарите мне «Геракла», и я устрою так, что этих мерзавцев тайно освободят; или вы поступите иначе, и тогда никто не будет с ними церемониться, их просто убьют в камерах, где они сидят. Это научит вас, что с Шеделем шутить опасно!
– Когда я должен дать вам ответ? – спросил банкир, совершенно уничтоженный.
– Отпускаю вам неделю, ведь я понимаю, что вам нужно договориться, – ответил ректор, гримасничая. – Мне не трудно догадаться, что в этом деле вы только посредник… Итак, договаривайтесь, друг мой. Я ожидаю вашего ответа во вторник к полудню.
И он вышел, оставив Авраама Курского в полной растерянности.
– Я не могу отдать эту картину бесплатно… – сказал банкир Иуде Когану.
– Конечно! Конечно, и я от вас этого не требую! Но скажите, какова истинная цена этого полотна?
– Если бы я получил за нее две сотни флоринов, я был бы вполне доволен, – ответил Курский.
– Так много? Где же мне достать столько денег?
Банкир был удивлен.
– Вы что, хотите купить у меня полотно и подарить его этому чудовищу?
– А почему бы и нет? Эти двое – друзья Бога. Надо спасать их из этой геенны. Понимаете ли, если бы речь шла только об их смерти, можно было бы не беспокоиться! Ведь их ожидает радость вечной жизни. Но Богу они нужны живыми, здесь и сейчас, в этом мире, погрузившемся во тьму…
– Сто флоринов, – просто сказал Авраам Курский.
Каббалист обнял его, потом вышел в сопровождении.
Бальтазара, присутствовавшего при этой замечательной встрече.
– Где вы найдете столько денег? – спросил студент.
– Я заложу свой дом. Это нам даст пятьдесят флоринов. В остальном будем уповать на милосердие Всевышнего.
И они решили, что Иуда Коган встретится с деловыми людьми, своими друзьями, чтобы договориться о займе, а Бальтазар возвратится в дом возле фонтана и будет там молиться. Это было все, что мог сделать молодой человек, и он принялся за это со всей серьезностью. То, что два его больших друга были в заточении, наполняло его душу грустью, тем более, что никто не мог знать, какой приговор вынесет им светский суд. А к этой неуверенности еще прибавилась страшная угроза ректора Шеделя: «Или вы великодушно подарите мне „Геракла“, и я устрою так, что этих мерзавцев тайно освободят; или вы поступите иначе, и тогда никто не будет с ними церемониться, их просто убьют в камерах, где они сидят».
Бальтазар опустился на колени на скамеечку для моления, лицом к витражному окну с красными и белыми стеклами, которое было в его комнате. Он опять чувствовал себя таким беспомощным!
– Господи трижды святой, – начал он, – взгляни, как ярость мира обрушивается на твоих верных слуг. Иуда Коган сможет раздобыть только пятьдесят флоринов. Где нам достать еще полсотни?
«Здесь, – произнес чей-то голос у него за спиной. – Тебе остается только их взять».
Бальтазар обернулся. Громадный человек, во всем черном, стоял в проеме двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
И тогда случилось нечто необыкновенное. В свете факелов, освещавших мрачное зрелище, появилась женщина, похожая на безумную, которая кричала:
– Мой мальчик не умер! Мой мальчик не умер!
И прежде чем ее успели остановить, она прыгнула в яму. Там она стала что-то быстро искать среди гробов, узнала один из них по какому-то особому знаку и постучала кулаками по крышке, которая от этих ударов повернулась вокруг вертикальной оси. Зрители в ужасе отпрянули. Женщина наклонилась и подняла юношу, потом сжала его в объятьях, крича нечеловеческим голосом:
– Он жив! Он жив!
И действительно, этот юноша был жив, ибо то был не кто иной, как Бальтазар Кобер. Но все, кто наблюдал эту душераздирающую сцену, не спрашивали себя, что же в самом деле произошло. Они помогли женщине выбраться из могилы со своим воскресшим сыном. Последнего положили на траву и увидели, что он дышит и даже храпит на славу.
– Проснись! – сказала женщина, тряся его.
И Бальтазар наконец открыл глаза.
Тогда, то ли объятые суеверным ужасом, то ли неожиданно вспомнив, что воскресший мальчик может заразить их тифом, присутствующие побросали факелы и лопаты и со всех ног бросились наутек в окружающую ночную тьму.
– Быстрее! – воскликнула женщина, продолжая трясти Бальтазара, который снова уснул. – Конь тебя ждет. Быстрее!
Студент поднялся и, очнувшись, поблагодарил свою сообщницу, подбежал к лошади, вскочил на нее верхом и умчался в направлении Бамберга, куда прибыл на рассвете следующего дня.
Он немного побродил в поисках дома Иуды Когана и в конце концов нашел его благодаря фонтану, который возвышался рядом. Этот фонтан заинтересовал его еще тогда, когда они были здесь в первый раз, так как он изображал женщину, держащую в обеих руках по подсвечнику с тройной развилкой, причем вода изливалась из ее рта и сосков. Иуда Коган узнал студента сразу, несмотря на то, что он страшно похудел, и принял его в своем личном кабинете. Бальтазар рассказал ему, что случилось, приведя каббалиста в ужас.
– Надо спасти Каммершульце и Циммерманна! Конечно! Конечно! – сказал Иуда Коган, – И для этого нужно будет обратиться к очень влиятельным лицам. Похоже, мы вернулись к безумию прошлых столетий. К счастью, этот Шедель – любитель искусства. Он льстит себя надеждой собрать коллекцию, которая превзошла бы коллекцию Виттельсбаха из Баварии. Надежда, конечно, тщетная, но он в это верит… Поэтому, нам, возможно, удастся использовать его тщеславие, чтобы выкупить на свободу наших друзей.
– А как это можно сделать? – спросил Бальтазар, не скрывая своего удивления. – Ректор на них страшно зол. К тому же дело сейчас передают в светский суд.
Дом Иуды Когана был обставлен очень просто, но имел такие размеры, что в нем поместился бы целый эскадрон. Во время своего первого пребывания здесь студент не обратил внимания на то, с каким интересом отнесся к нему хозяин дома, так как тогда все внимание Бальтазара было поглощено общением с Каммершульце. Но на этот раз, когда Коган поинтересовался, как продвигаются его познания в древнееврейском языке, каковы его успехи в изучении теологии, он понял, что этот человек к нему искренне расположен. Впрочем, после того как Бальтазар утолил свой голод, помылся – в чем он имел большую потребность! – оделся в новую одежду, которую дал ему Иуда Коган, он так внешне изменился, что через неделю после его приезда в Бамберг, никто не узнал бы Кобера-сына в этом молодом человеке, красивом, как принц…
План, согласно которому собирался действовать каббалист, состоял в следующем: ректор Шедель давно интересовался картиной Дюрера «Геракл и птицы Стимфала», но эту же картину горел желанием приобрести Вильгельм Пятый, король Баварский. В данный момент она была собственностью некоего Авраама Курского, бамбергского банкира, близкого друга и бывшего однокашника Иуды Когана. Авраам пообещает отдать предпочтение Шеделю при условии, что тот тайно прикажет освободить Каммершульце и Циммерманна.
Итак, в начале марта банкир Курский отправил письмо ректору, сообщая, что, как и было ему обещано, он ставит его в известность, что вскоре продаст картину, но «к несчастию, почти не приходится сомневаться в том, что самое совершенное произведение нюрнбергского живописца не вернется в его родной город, так как полотно желает приобрести другой покупатель, которому почти невозможно будет отказать». Ректор встревожился и ответил, что он также хочет купить упоминаемый шедевр и не отступит ни перед какими трудностями, чтобы родной город Дюрера смог получить обратно этого «Геракла», «один из символов своей славы». На это послание банкир Курский ответил следующим письмом, сообщив, что посланцы баварского монарха собираются в Бамберг – договориться о приобретении картины. Шедель даже подпрыгнул от возмущения. С какой это стати католики претендуют стать хозяевами великого произведения знаменитого нюрнбергского мастера! И на следующий день он самолично отправился к Аврааму Курскому.
– Этого «Геракла» я привез из Шлейсгейма, где его предложили мне в обмен на некоторые мелкие услуги, – начал банкир. – Известны немногие картины Дюрера на мифологические сюжеты, и это одна из причин, почему моя так высоко ценится. С другой стороны, я осмелюсь предположить, что этот Геракл, стреляющий из лука в чудовищных птиц, может быть отождествлен с Христом, побеждающим чудищ, которые отравляют источник веры…
– Возможно, – сказал ректор, явно не желая разговаривать на подобную тему с евреем. – Но скажите мне наконец, банкир Курский, какую цену предлагает вам Виттельсбах?
Курский назвал сумму, которую вряд ли кто согласился бы уплатить за картину. Шедель воздел руки к небу:
– Невозможно! Это неправда! Мне пришлось бы продать половину своей коллекции, чтобы приобрести только одну эту картину! Вы бредите!
– Это действительно та сумма, которую я завтра получу за полотно.
Ректор взревел от бессильного гнева и воскликнул:
– Но что я должен сделать, чтобы вы уступили мне это полотно за более приемлемую цену?
Он подошел ближе к банкиру и стал его уговаривать:
– Мой друг Курский, вы же знаете, кто я такой, каково мое влияние… Я всегда получаю то, что хочу. И эта картина тоже будет моей. Сумма, которую вы назвали, невозможна. Это значит, вы хотите, чтобы я вам оказал какую-то услугу… Это действительно так?
Банкир сел за свой письменный стол и ответил:
– Ваше высокопреосвященство, я продавец этой картины. Цена, которую мне предлагают в Мюнхене, высока и именно такая, какую я вам назвал. Поэтому, для того чтобы я смог понизить цену и доставить вам удовольствие, услуга с вашей стороны должна быть значительной…
– Вот как? – воскликнул Шедель. – Что вы хотите этим сказать?
Авраам Курский торжественно встал:
– Ваше высокопреосвященство, мои условия таковы: я снижаю цену на полотно Дюрера наполовину, а вы используете свой авторитет, чтобы освободить из тюремного заточения двоих моих друзей. В противном случае, я завтра продам картину Виттельсбаху.
На губах ректора заиграла ослепительная улыбка.
– Вы говорите, наполовину? Вероятно, эти двое ваших друзей изрядные мошенники? Они финансисты? Евреи?
– Они – христиане.
– Ну что же, – решительно заявил Шедель. – Я полагаю, мы с вами договоримся. Но в чем их обвиняют, скажите мне, пожалуйста?
– Они не совершили никакого преступления, – ответил Курский.
– Дьявольщина! Да разве это возможно? А в какой тюрьме они содержатся?
– В Нюрнбергской, ваше высокопреосвященство.
– И кто же они?
Банкир какую-то минуту колебался, потом одним духом произнес:
– Франк Мюллер и Якоб Циммерманн, ваше высокопреосвященство…
Лицо ректора искривилось гримасой гнева.
– Да как вы смеете! – рявкнул он, давая выход своей ярости. – Эти люди должны быть осуждены! Они устроили заговор против своей религии, против своего монарха… Их надо примерно наказать! И они будут осуждены, они сами и их братство! Вы еврей, и вы не можете знать, что это за люди!
– Это мои друзья, – ответил Авраам Курский. И продолжал, изменив тон. – Но так как я вижу, что вы не настроены договориться, оставим это! Мне только очень жаль, что вам пришлось приехать сюда напрасно…
– Обождите, – сказал ректор, полузакрыв один глаз. – Ну а если, допустим, эта картина будет предложена мне в подарок… Тогда, возможно, я смогу устроить, чтобы эти два предателя совершили побег. Вы меня поняли?
– Об этом и речи не может быть, – заявил банкир.
– Тогда выслушайте меня внимательно, Авраам Курский. Так как я вижу, что этот Мюллер и этот Циммерманн очень дороги вашему сердцу, вот вам мое последнее слово. Или вы великодушно подарите мне «Геракла», и я устрою так, что этих мерзавцев тайно освободят; или вы поступите иначе, и тогда никто не будет с ними церемониться, их просто убьют в камерах, где они сидят. Это научит вас, что с Шеделем шутить опасно!
– Когда я должен дать вам ответ? – спросил банкир, совершенно уничтоженный.
– Отпускаю вам неделю, ведь я понимаю, что вам нужно договориться, – ответил ректор, гримасничая. – Мне не трудно догадаться, что в этом деле вы только посредник… Итак, договаривайтесь, друг мой. Я ожидаю вашего ответа во вторник к полудню.
И он вышел, оставив Авраама Курского в полной растерянности.
– Я не могу отдать эту картину бесплатно… – сказал банкир Иуде Когану.
– Конечно! Конечно, и я от вас этого не требую! Но скажите, какова истинная цена этого полотна?
– Если бы я получил за нее две сотни флоринов, я был бы вполне доволен, – ответил Курский.
– Так много? Где же мне достать столько денег?
Банкир был удивлен.
– Вы что, хотите купить у меня полотно и подарить его этому чудовищу?
– А почему бы и нет? Эти двое – друзья Бога. Надо спасать их из этой геенны. Понимаете ли, если бы речь шла только об их смерти, можно было бы не беспокоиться! Ведь их ожидает радость вечной жизни. Но Богу они нужны живыми, здесь и сейчас, в этом мире, погрузившемся во тьму…
– Сто флоринов, – просто сказал Авраам Курский.
Каббалист обнял его, потом вышел в сопровождении.
Бальтазара, присутствовавшего при этой замечательной встрече.
– Где вы найдете столько денег? – спросил студент.
– Я заложу свой дом. Это нам даст пятьдесят флоринов. В остальном будем уповать на милосердие Всевышнего.
И они решили, что Иуда Коган встретится с деловыми людьми, своими друзьями, чтобы договориться о займе, а Бальтазар возвратится в дом возле фонтана и будет там молиться. Это было все, что мог сделать молодой человек, и он принялся за это со всей серьезностью. То, что два его больших друга были в заточении, наполняло его душу грустью, тем более, что никто не мог знать, какой приговор вынесет им светский суд. А к этой неуверенности еще прибавилась страшная угроза ректора Шеделя: «Или вы великодушно подарите мне „Геракла“, и я устрою так, что этих мерзавцев тайно освободят; или вы поступите иначе, и тогда никто не будет с ними церемониться, их просто убьют в камерах, где они сидят».
Бальтазар опустился на колени на скамеечку для моления, лицом к витражному окну с красными и белыми стеклами, которое было в его комнате. Он опять чувствовал себя таким беспомощным!
– Господи трижды святой, – начал он, – взгляни, как ярость мира обрушивается на твоих верных слуг. Иуда Коган сможет раздобыть только пятьдесят флоринов. Где нам достать еще полсотни?
«Здесь, – произнес чей-то голос у него за спиной. – Тебе остается только их взять».
Бальтазар обернулся. Громадный человек, во всем черном, стоял в проеме двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32