«Кто ты?» – спросил Бальтазар.
«Какая тебе разница. У меня есть деньги».
И он потряс кошельком, в котором зазвенели монеты.
«Назови свое имя!» – потребовал студент, повышая голос.
Странный человек осклабился.
«Ты уже не раз пытался разогнать тьму, и странно, что до сих пор ты меня не видел. Может быть, ты предпочел бы встретиться со мной в другое время, но мне это не всегда выгодно, а сегодня, я считаю, очень даже благоприятный момент, чтобы нам познакомиться ближе».
Бальтазар пожал плечами:
«Жалкий схоласт, связанный своей догмой, это правда, что до сих пор мне не приходилось тебя встречать. И если бы Бог не пожелал, чтобы ты мне явился, ты так и остался бы в своей грязи. Скажи то, что ты должен сказать и убирайся прочь!»
Его собеседник заскрежетал зубами и ответил:
«Слуги Того, кого я ненавижу и кому ты служишь, как жалкое животное, – ибо Тот, кого я ненавижу, тебя не любит, Он любит только Себя, – итак, эти слуги не могут дотронуться до денег, в которых ты нуждаешься, они, видишь ли, слишком чисты для этого, они слишком чудесны, эти глупцы, которых Тот, кого я ненавижу, использует (и которых Он выбросит за ненадобностью в один прекрасный день, как выбросил Он меня, Джонатана Абсалона Варлета, а я ведь был самым чистым, самым дивным из Его слуг, и я любил Его), поэтому мне и пришлось сегодня взять на себя обязанность принести тебе эти деньги, чтобы освободить двоих идиотов, также служащих Тому, кого я ненавижу, я, Джонатан Абсалон Варлет, вызвавшийся принести тебе деньги, так как порядочные и дивные слуги отказались – у них, видишь ли, слишком чистые руки…»
Бальтазар нетерпеливо махнул рукой:
«Прекрати болтать по-пустому! Ты не можешь слово произнести, чтобы над кем-то не поиздеваться! Твоя мысль – хаос. Твои чувства смердят завистью и смертью! Тот, которого ты ненавидишь в бессильной ярости, – это твой Бог. Хочешь ты этого или не хочешь, ты обязан Ему подчиняться. И так как ангелы не могут марать себе руки раболепным золотом, карикатурой на золото духовное, именно ты был выбран, чтобы принести мне полсотни флоринов. Не так ли?»
«Так точно! Именно так! – подтвердил странный гость, переминаясь с ноги на ногу. (Сейчас он был похож на сказочного гнома.) – Но для того, чтобы это чудесное, это прекрасное золото попало в твою мошну, приятель, ты, естественно, должен его у меня взять и таким образом вымараться в моей грязи, как ты очень удачно подметил, ведь невозможно, чтобы в результате этого обмена между нами не возникла и не укрепилась некая определенная связь…»
«Довольно! – воскликнул студент. – Подчинись своему Богу. Положи этот кошелек здесь на табурет и убирайся! Я не имею и не буду иметь с тобой ничего общего!»
– Ну, уж нет, – сказал гном, улыбаясь беззубым ртом. – Что ты себе вообразил? Я никогда ничего не даю, ничего не получая взамен. Не думаешь ли ты, что я филантроп?
Бальтазар повернулся к нему спиной, снова подошел к молельной скамеечке, стал на колени и продолжил свою молитву, как будто бы странного гостя не было в комнате.
– Друг мой, – раздался вскоре голос из темноты, – выслушай меня, я тебя умоляю…
Бальтазар продолжал молиться.
«Послушай, не дури… Я ведь пошутил… Я обязан передать тебе этот кошелек. Дай руку…»
Не оборачиваясь Бальтазар ответил:
«Положи кошелек на табурет и не надоедай мне больше!»
Странный гость занервничал.
«Ну, хотя бы посмотри на меня. Как могу я удалиться, не оставив тебе деньги. Протяни руку, и я положу в нее кошелек».
Бальтазар не обернулся и притворился, будто ничего не слышит. Странный гость застонал, завопил, стал качаться по полу, не скупился на обещания. Ничего не подействовало. Наконец в доме воцарилась тишина. Джонатан Абсалон Варлет оставил кошелек на табурете и, волоча ноги, удалился. Бальтазар взял свою чересседельную сумку и осторожно сбросил туда кошелек, не прикасаясь к нему руками. Он знал, откуда он здесь. Это были деньги, за которые первосвященники когда-то купили землю горшечника – «землю крови».
13
Когда Иуда Коган вернулся домой, он позвал Бальтазара и сказал ему:
– Увы, никто из моих приятелей не пожелал дать мне взаймы денег. Наши друзья погибли!
– Нет, – сказал студент, – ибо, пока я молился, посланец принес мне кошелек с монетами общей стоимостью в сто флоринов.
И он рассказал каббалисту о визите Джонатана Абсалона Варлета. Потом он добавил:
– Когда предавший Иисуса выбросил свои тридцать сребреников во храме, первосвященники подобрали их и купили на эти деньги поле горшечника, поле, которое впоследствии было использовано, чтобы хоронить там неевреев. Когда этот горшечник узнал, что ему дали деньги, из-за которых пролилась кровь праведника, он решил от них избавиться и отнес их апостолу Иоанну, зная, что тот принадлежит к числу друзей Иисуса, попросив у него совета. Иоанн велел выбросить монеты в Тивериадское озеро в залог своего отказа от них. И с тех пор, всякий раз, когда кто-то нуждается в этих деньгах, чтобы спасти от несправедливого суда кого-нибудь из своих, их приносит ему дьявол по приказанию Бога.
– Где эти деньги? – спросил Иуда Коган, весьма заинтригованный.
Бальтазар принес ему чересседельную сумку. Каббалист засунул туда руку и достал кошелек, который положил на стол, а потом открыл. Это были золотые флорины (а не серебряные динары), и когда он их посчитал, то смог убедиться, что там их действительно была сотня. Тогда он опустился на колени и сказал:
– Пусть неправедные деньги послужат исправлению неправедного приговора. Пусть деньги еврея, который предал своего учителя, послужат спасению двух христиан, верных иудейской вере! Благослови нас, Всевышний!
Поднявшись, он положил ладони на голову студента, потом приложил их к левому его уху, потом – к правому и передал ему неназываемое Имя. И тогда Бальтазар Кобер опустился на колени, а потом упал ниц на пол.
Таким образом, банкир Авраам Курский получил сто флоринов в уплату за картину Дюрера и тотчас же отправил посланца к ректору Шеделю. Этот посланец отнес письмо такого содержания: «Ваше высокопреосвященство, мне приятно предложить вам в подарок в знак своего восхищения и благодарности полотно Нюрнбергского Мастера, которое называется „Геракл и птицы Стимфала“. Эта восхитительная картина будет передана вам в собственные руки на перекрестке Штейнгейм послезавтра в четверг в три часа, если вы согласитесь прибыть туда в сопровождении моих двух замечательных друзей Франка Мюллера и Якоба Циммерманна, которые сейчас пребывают у вас в гостях и после этого станут моими гостями. Посланец доставит мне ваш ответ. Бесконечно преданный вам, Авраам Курский».
Шедель ответил кратко: «Сегодня ночью. В два часа».
Опасаясь предательского обмана, Иуда Коган нанял полсотни вооруженных людей, которые должны были сопровождать банкира, каббалиста и студента. И действительно, в два часа ночи это маленькое войско, освещенное факелами, увидело, как навстречу им двигается другой вооруженный отряд, сопровождающий ректора. Курский сделал несколько шагов вперед, держа в руке картину, свернутую в трубочку. Шедель подошел к нему в сопровождении эксперта, который внимательно осмотрел картину и подтвердил, что она подлинная. Потом несколько людей засуетились возле какой-то повозки и из темноты вышел Фридрих Каммершульце, поддерживаемый двумя солдатами.
Его истощенное лицо улыбалось, но, казалось, что он воскрес из мертвых. За ним, на носилках, несли Циммерманна – он был недвижим, мертвенно бледный, похожий на покойника.
– Что это? – спросил Курский.
– Я не отвечаю за тюремщиков светского судопроизводства, – холодно ответил ректор.
Потом выхватил рулон из рук банкира, обернулся и исчез в ночи вместе со своими людьми, за которыми на какое-то мгновение как бы потянулся струйный след темноты.
Радость, которую испытал Бальтазар, опять встретив своих друзей, сменилась скорбью, когда он увидел, в каком состоянии отдали им двух заключенных. Пытки и тяжелые испытания привели Циммерманна на край могилы. Шедель привез для обмена не живого человека, а почти труп. Что касается Каммершульце, то крепкое здоровье помогло ему выжить. Однако требовались долгие месяцы для поправки его здоровья. Возвращались они в Бамберг молча под влиянием переживаемых эмоций и страха, так как нельзя было исключить, что ректор вскорости отдаст приказ снова схватить отпущенных на свободу. Поэтому решили спрятать их за несколько миль от города, на большой ферме, где разводили лошадей. Бальтазару поручили присматривать за своими друзьями, и он принял это поручение с большой радостью.
Увы, на следующий день Циммерманн умер от побоев, которым его подвергли в день освобождения. И Иуда Коган решил создать видимость, что Каммершульце, под фамилией Мюллера, также скончался. Поэтому он отправил банкиру Курскому письмо, предназначенное для Шеделя: «Ваше высокопреосвященство, двое друзей, которых вы нам передали, сегодня отошли в мир иной. Таким образом, благодаря усилиям служителей светского правосудия города Нюрнберга вы сейчас являетесь обладателем шедевра, который стоил вам всего лишь два мертвеца – слишком мало для христианина». И конечно же, получив это послание, ректор был в восторге, что сумел избавиться от двух своих врагов, обмануть еврея и получить «Геракла», не развязывая своей мошны. Кажется, в тот вечер во дворце его высокопреосвященства даже задали пир.
Фридриху Каммершульце понадобилось пять месяцев, чтобы хоть немного оправиться. Эти пять месяцев были одними из самых счастливых в юности Бальтазара. Его учитель всегда был рядом – в некотором смысле, в его полном распоряжении. Он дни и ночи напролет проводил у его изголовья, перенимая от него все, что знал этот замечательный человек. Таким образом, успехи юноши в изучении древнееврейского языка были огромны, как и в познании каббалы. Теперь он легко понимал такие произведения, как «De verbo mirifico» Рейхлина и «De vita triplici», которые переводил для него Каммершульце. Побуждаемый своим учителем, Бальтазар и сам начал писать.
Часто те строчки, которые он писал, были нашептаны ему на ухо Урсулой, которая в жизни была немой, ибо все, что понимал Бальтазар, приходило к нему из этих пространств, о которых он говорил позже, как «об истинных пространствах жизни». «Мы имели наивность верить, что неведомое – это подкладка известного, тогда как, наоборот, известное – это коридор в неведомое». Для Бальтазара девочка из Нюрнберга была привилегированной посланницей Бога, приставленной к его персоне как ангел-хранитель. Он не страдал от ее исчезновения, ибо она воскресла в нем самом. Однако эти видения не всегда были приятны. Были среди них суровые, а иногда и враждебные. Разве не знал он очень горестные минуты после смерти отца? Все эти трудные события глубоко затронули его и снова протекали перед ним, когда он писал. Разве не переживал он такое, что и происходило с ним, вероятно, лишь для того, чтобы он это записал?
«И тогда, в эту минуту, в этом месте я увидел неисчислимое множество людей. Они были одеты во тьму и лохмотья. Все они были очень несчастны и громко жаловались. Я увидел там слепых, глухих, немых, безногих и безруких, больных проказой с язвами на лице, людей с обожженным телом, и людей, чье тело загнаивалось, как переспелый плод. Их вопли были нескончаемы, и они говорили:
– Посмотри! Еще вчера мы заслуживали называться людьми, сегодня же и звери не захотели бы хлебать из одной миски с нами! Что мы такого сделали, чтобы живьем бросать нас в могилу? Какое преступление мы совершили? Почему мы страдаем, а ненавидящие наслаждаются богатством и здоровьем?
Ко мне подошла мать и протянула своего ребенка. Она сказала:
– Посмотри! Чем провинился этот малыш, своим телом или душой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32