Почему он родился, навсегда отмеченный болью? Должен ли он отвечать за своих отца и мать, он, который не просил, чтобы его родили? Какое проклятие обрушилось на человеческих детей и, подобно убийственной молнии, отметило их непоправимыми изъянами?
Я посмотрел на этого ребенка и увидел, что его животик раздирается, раскрывается, и из этой страшной раны выбирается наружу ухмыляющееся существо, некий окровавленный зародыш, который, мстительно наставив на меня палец, воскликнул:
– Ты! Это ты нас предал! Ты, последний из людей!
И пока я с ужасом смотрел на это омерзительное существо, оно превратилось в чудовище в сто футов высотой, с несколькими головами, полными острых зубов, и каждая из этих голов стала извергать пламя сквозь ноздри, и все, кто там был, все эти бедняги, которые жаловались, в один миг были сожжены, превратились в живые факелы.
Я упал на землю и не мог сдержать слезы:
– Кто пощадит невинность, – возопил я, – в то время как слепой жернов крутится без устали, все перемалывая? Какими преступлениями обагрены наши руки, ведь мы родились, ничего не зная? Неужели мы должны отвечать за всех, кто от первого человека передавали жизнь вплоть до нас? Неужто нам надо отвечать и за землю, и за небо, и за эти частицы, которые кружат, слипаются, разделяются и начинают все это сначала, если мы даже не способны управлять своим кровообращением?
И эти вопросы вылетали из меня словно шары, ощетинившиеся острыми клинками, и чем больше этих вопросов накапливалось у меня в горле, тем больше они меня обдирали, и вскоре я стал похож на освежеванную тушу, выставленную в лавке мясника.
– Ты, последний из людей, – сказал кто-то, находившийся сзади меня, – прекрати расспрашивать невежество! Слушай! Ибо мир не может осветить мир, он может только добавить свою тьму к его тьме. Убери свои глаза из своего взгляда, и ты увидишь. Разве ты происходишь не из мира, который не уступает этому миру? И именно этот мир от тебя отделяется. Это он, не теряя свою невинность, твердеет, околдовывая свет; это он распался на миллиарды пылинок в чужих пространствах и времени, рассеяв единую ясность на множество изолированных искр. Таким образом, в этом теле заключено другое тело, в этом мире заключен другой мир. Слушай из глубины своей темницы этот голос, более древний и более новый, нежели самая древняя память, более древняя и более новая, чем миг, который всегда присутствует, который ты преследуешь, который тебе предшествует. Слушай!
И я услышал голос, звонкий и прозрачный, словно вода из горного источника, и увидел в нежном и хрупком, словно утреннем, свете девушку, чьими распущенными волосами играл ветерок. Она говорила:
– Прежде чем я возникла, ничего не возникло. Я была внутри спрятанного Бога. Это благодаря мне он надумал возникнуть. Я – капля воды, из которой образовалась вода небесная и вода земная. Я – семечко, из которого проросло дерево первого сада. Когда все опрокидывалось во тьме, я оставалась всему опорой, и нет ничего извне, чего бы я не носила внутри, и нет ничего внутри, чего бы я не имела извне, потому что для меня не существует ни извне, ни внутри, а только вечное начало.
– А я, – сказал я, опустив голову, – я вот разрезанный пополам в этот момент, и, когда я говорю, мои слова падают в молчание, присоединяясь к тем, которых я еще не произнес. Я брожу, но куда мне идти – безразлично! Я направляюсь к темному забытью стихий. Все наново начинается и все останавливается. Ибо если месяцы и поры года уходят и исчезают, то скоро они уже не будут возвращаться. Для этого достаточно, чтобы я не был.
Она отвечала:
– Со всех кож, которые тебя покрывают, отрежь по кусочку, выброси подальше эти содранные с тебя полоски, и они забродят. Твои мысли имеют запах, исходящий из твоего рта, а твой рот смердит могилой. Многие мертвецы должны умереть, те, которые могут жить, лишь убивая жизнь, но ты путаешь то, что кишит, и то, что зарождается, ты предпочитаешь стекляшки лампе. Свет, которому ты слепо веришь, не является светом, это холодные факелы на черной воде бездны. Этот свет есть отрицание света; лучше уж могила, чем эта ложь; лучше уж небытие, чем эта видимость.
Приблизившись к девушке, я увидел, что лучи утреннего солнца проходят сквозь ее тело, как будто они – и тело, и лучи – были более прозрачны и более неощутимы, чем воздух. Я спросил:
– Ты, дева на границе миров, в какие пропасти ты упала и какой взгляд в моем взгляде различает тебя сквозь великое множество возведенных стен в твоей первобытной наготе? Какая дрожь пробегает по твоим рукам? Какой ветерок, прилетевший из какого океана, развевает твои волосы? Но уже на мои изумленные глаза опускаются свинцовые веки.
Она сказала:
– Я – корабль и мачта, я – парус и ветер. Я – вода, я – соль, и в моем лоне обитают рыбы. Звезды в небе собираются на мой зов. Но твои веки опущены. Ты снова на этом мертвом светиле в этом свете цвета морской волны, где никто не знает моря без горизонта. Бедный брат, заброшенный в эти дебри и вспоминающий о безбрежном пространстве, ты меня любишь?
Я не смог разомкнуть губы. Ни один звук не вышел из моего горла.
Она повторила:
– Ты меня любишь?
А я, алчный и раненый, я оставался нем, пока постепенно видение девушки не исчезло.
В этот момент мужской голос произнес позади меня:
– Последний из людей, будь этой женщиной!
Я прошел вперед и вновь ее увидел – она шла впереди меня.
– Иди! – приказал голос.
Я продвинулся еще дальше, а она, не оборачиваясь, шла впереди меня. Вот так шагал я, следуя за светящейся тенью, которая двигалась впереди, – ее длинные волосы рассыпались по плечам, своими босыми ногами она почти не касалась земли. И пока я шагал, глубокое спокойствие овладело мной.
Мы прошли столько миров, что я не смог бы их сосчитать, и везде были неподвижность и немота смерти. Наконец мы вошли в лес, в котором я когда-то уже был, и чудовище в сто тысяч голов показалось опять, выплевывая потоки огня и воя с хмельной силой ненависти. Но когда оно увидело ту, которая шла впереди меня, оно сразу же прекратило реветь и легло, как ложится верный пес у ног своего хозяина, когда тот возвращается домой.
– Вот видишь, – сказал могучий голос, везде меня сопровождавший, – эта женщина имеет всю власть над вселенной, которая, хоть и изуродована, но себя помнит.
И в самом деле, чудовище разрешило нам пройти, выказывая все знаки подчинения и почтения, обильные слезы струились из его грустных очей, а голос продолжал:
– Оно вспоминает о счастливых временах, когда оно клало свою морду этой женщине на колени, а она ласково теребила его взлохмаченную шерсть.
Теперь мы приблизились к городу, который мне уже встречался, и когда шли через кладбище, земля зашевелилась и показались руки, потом лица, испачканные в глине; из их холодных глоток вырывался стон, похожий на вой ветра:
– О, благородный, сжалься над нами! Самые жалкие черви ползают сейчас в наших пустых глазницах, и их мысль превосходит нашу, сейчас, когда мы навечно выброшены на свалку, как ненужный хлам.
Женщина остановилась и сказала своим нежным и страшным голосом:
– Человек, падший человек, ты, который властвовал над вселенной, сегодня я вижу тебя обезглавленным, втоптанным в грязь, раздавленным камнями и глиной – где ты потерял свой царский венец? Ты был властелином единственного сада. А сегодня ты лежишь, засыпанный землей!
Все эти протянутые руки, все эти трупные лица поднялись словно в едином порыве. Раздался бесконечный стон. Потом прошелестел вздох, и земля опять сомкнулась.
Мы продолжали свой путь, и, пока мы так шагали, мужской голос меня спросил:
– Видел ты этого дракона в лесу и этих мертвецов на кладбище?
Я ответил, что эти видения больше никогда меня не оставят, и действительно на душе у меня было так тяжело, что я с большим трудом продвигался вперед. Мои ноги, казалось, увязали в земле, тогда как девушка впереди меня шла без видимых усилий и как бы скользила над дорогой.
И когда я уже далеко отстал и должен был исчезнуть, она оборотилась, вернулась ко мне и протянула мне руку, которую я тотчас схватил. Таким образом она вытащила меня из пропасти, готовой меня поглотить, и моя душа освободилась от груза, который вдавливал меня в землю. Мы двинулись дальше, она впереди – светящейся тенью, а я – следуя за ней, крохотный светлячок в грандиозном хвосте кометы.
Мы поднялись на гору, и когда мы оказались на ее вершине, сколько ни смотрел я вокруг себя, не увидел ничего, кроме скопления облаков. Тогда девушка показала мне камень, на котором была высечена единственная буква – восьмая, и она мне сказала:
– Ты, последний из людей, только этот камень поможет тебе зачать продолжателя рода.
И она исчезла из моего поля зрения, и облака сгустились вокруг меня.
А когда я вышел из этого тумана, я увидел другую женщину мрачной красоты, украшенную ожерельями и кольцами, женщину чьи густые черные волосы струились по обнаженным плечам. Она двинулась ко мне, а я начал отступать. Потом, сбросив с себя покрывала, она предстала перед моим взором. Это было так, будто целый мир предлагал мне себя.
– Уйди! – сказал я.
И она ушла.
И тотчас же огромный всадник налетел на меня с саблей в руке. Клинок свистел возле моих ушей. А этот человек в убранстве из свежей крови не переставал ухмыляться. Я стал на камень с высеченной на нем буквой. И теперь его поспешные удары не могли меня достать. Он выругался страшными словами. Наконец, видя, что я спокойно стою на камне, он ударил мечом по горе, и гора раскололась. Он умчался прочь.
Потом пришел карлик, который нес на плече сундук. Он поставил сундук на землю, открыл его, вытащил оттуда золотые монеты и драгоценные украшения и разбросал их вокруг камня, где я стоял. Все эти вещи сияли ослепительным блеском. Но что мне было до этих богатств, когда лицо девушки до сих пор стояло у меня перед глазами? Посмотрев на эти сокровища, я спросил:
– Какова ваша власть?
И они исчезли в тумане.
А я остался, голый и одинокий на камне, и вот скопления облаков рассеялись, открыв моим глазам безбрежный океан, который простирался на все четыре стороны от меня. Вода плескалась у самых моих ног, и тогда я почувствовал, что затерялся посреди этого моря и неба, посреди молчания. И тогда я воскликнул:
– Где тот, кто меня сюда привел? Это вновь было ловушкой, чтобы меня испытать? Я полагал, что стою на вершине горы, и вот я посреди волн. О ты, Блаженная, через просторы этой воды услышь мой голос и ответь мне: какой игрок насмехается над своей игрушкой? Какой ребенок выбросил меня на свалку?
Из океана вынырнула огромная голова, такая мерзкая, что глаза мои тотчас же наполнились слезами. И отвратительный голос вылетел из нечистой пасти этого чудища:
– О ты, последний из людей, ты мне обещан, и я тебя никому не отдам. Твой тишайший вздох, твоя самая мелкая дрожь принадлежат мне. Никакая надежда избавиться от меня не может зародиться в этой растерянной голове, которую ты упрямо используешь как своего поводыря.
И тогда, посреди всей этой безбрежности я воскликнул:
– О ты, Блаженная дева, неужели ты привела меня сюда только для того, чтобы я послужил приманкой для этого чудища? Не похож ли я на червя, одетого на крючок? И какой страшный грех надо было совершить, чтобы вызвать из пучины морской такое страшилище?
Страшный зверь ухмыльнулся, подняв вокруг себя огромные волны, и заревел, сотрясая воздух:
– Я тебя выиграл! Разве игрок, проигравший в кости, не обязан отдать партнеру свой проигрыш? Я должен тебя проглотить. Ибо ты хранишь в себе немного света, а я слишком изголодался по этому свету, будучи лишен его с незапамятной вечности, и я должен овладеть этой крохотной искрой, которая еще теплится в твоей бездне. И тогда я утолю свой голод.
Я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Я посмотрел на этого ребенка и увидел, что его животик раздирается, раскрывается, и из этой страшной раны выбирается наружу ухмыляющееся существо, некий окровавленный зародыш, который, мстительно наставив на меня палец, воскликнул:
– Ты! Это ты нас предал! Ты, последний из людей!
И пока я с ужасом смотрел на это омерзительное существо, оно превратилось в чудовище в сто футов высотой, с несколькими головами, полными острых зубов, и каждая из этих голов стала извергать пламя сквозь ноздри, и все, кто там был, все эти бедняги, которые жаловались, в один миг были сожжены, превратились в живые факелы.
Я упал на землю и не мог сдержать слезы:
– Кто пощадит невинность, – возопил я, – в то время как слепой жернов крутится без устали, все перемалывая? Какими преступлениями обагрены наши руки, ведь мы родились, ничего не зная? Неужели мы должны отвечать за всех, кто от первого человека передавали жизнь вплоть до нас? Неужто нам надо отвечать и за землю, и за небо, и за эти частицы, которые кружат, слипаются, разделяются и начинают все это сначала, если мы даже не способны управлять своим кровообращением?
И эти вопросы вылетали из меня словно шары, ощетинившиеся острыми клинками, и чем больше этих вопросов накапливалось у меня в горле, тем больше они меня обдирали, и вскоре я стал похож на освежеванную тушу, выставленную в лавке мясника.
– Ты, последний из людей, – сказал кто-то, находившийся сзади меня, – прекрати расспрашивать невежество! Слушай! Ибо мир не может осветить мир, он может только добавить свою тьму к его тьме. Убери свои глаза из своего взгляда, и ты увидишь. Разве ты происходишь не из мира, который не уступает этому миру? И именно этот мир от тебя отделяется. Это он, не теряя свою невинность, твердеет, околдовывая свет; это он распался на миллиарды пылинок в чужих пространствах и времени, рассеяв единую ясность на множество изолированных искр. Таким образом, в этом теле заключено другое тело, в этом мире заключен другой мир. Слушай из глубины своей темницы этот голос, более древний и более новый, нежели самая древняя память, более древняя и более новая, чем миг, который всегда присутствует, который ты преследуешь, который тебе предшествует. Слушай!
И я услышал голос, звонкий и прозрачный, словно вода из горного источника, и увидел в нежном и хрупком, словно утреннем, свете девушку, чьими распущенными волосами играл ветерок. Она говорила:
– Прежде чем я возникла, ничего не возникло. Я была внутри спрятанного Бога. Это благодаря мне он надумал возникнуть. Я – капля воды, из которой образовалась вода небесная и вода земная. Я – семечко, из которого проросло дерево первого сада. Когда все опрокидывалось во тьме, я оставалась всему опорой, и нет ничего извне, чего бы я не носила внутри, и нет ничего внутри, чего бы я не имела извне, потому что для меня не существует ни извне, ни внутри, а только вечное начало.
– А я, – сказал я, опустив голову, – я вот разрезанный пополам в этот момент, и, когда я говорю, мои слова падают в молчание, присоединяясь к тем, которых я еще не произнес. Я брожу, но куда мне идти – безразлично! Я направляюсь к темному забытью стихий. Все наново начинается и все останавливается. Ибо если месяцы и поры года уходят и исчезают, то скоро они уже не будут возвращаться. Для этого достаточно, чтобы я не был.
Она отвечала:
– Со всех кож, которые тебя покрывают, отрежь по кусочку, выброси подальше эти содранные с тебя полоски, и они забродят. Твои мысли имеют запах, исходящий из твоего рта, а твой рот смердит могилой. Многие мертвецы должны умереть, те, которые могут жить, лишь убивая жизнь, но ты путаешь то, что кишит, и то, что зарождается, ты предпочитаешь стекляшки лампе. Свет, которому ты слепо веришь, не является светом, это холодные факелы на черной воде бездны. Этот свет есть отрицание света; лучше уж могила, чем эта ложь; лучше уж небытие, чем эта видимость.
Приблизившись к девушке, я увидел, что лучи утреннего солнца проходят сквозь ее тело, как будто они – и тело, и лучи – были более прозрачны и более неощутимы, чем воздух. Я спросил:
– Ты, дева на границе миров, в какие пропасти ты упала и какой взгляд в моем взгляде различает тебя сквозь великое множество возведенных стен в твоей первобытной наготе? Какая дрожь пробегает по твоим рукам? Какой ветерок, прилетевший из какого океана, развевает твои волосы? Но уже на мои изумленные глаза опускаются свинцовые веки.
Она сказала:
– Я – корабль и мачта, я – парус и ветер. Я – вода, я – соль, и в моем лоне обитают рыбы. Звезды в небе собираются на мой зов. Но твои веки опущены. Ты снова на этом мертвом светиле в этом свете цвета морской волны, где никто не знает моря без горизонта. Бедный брат, заброшенный в эти дебри и вспоминающий о безбрежном пространстве, ты меня любишь?
Я не смог разомкнуть губы. Ни один звук не вышел из моего горла.
Она повторила:
– Ты меня любишь?
А я, алчный и раненый, я оставался нем, пока постепенно видение девушки не исчезло.
В этот момент мужской голос произнес позади меня:
– Последний из людей, будь этой женщиной!
Я прошел вперед и вновь ее увидел – она шла впереди меня.
– Иди! – приказал голос.
Я продвинулся еще дальше, а она, не оборачиваясь, шла впереди меня. Вот так шагал я, следуя за светящейся тенью, которая двигалась впереди, – ее длинные волосы рассыпались по плечам, своими босыми ногами она почти не касалась земли. И пока я шагал, глубокое спокойствие овладело мной.
Мы прошли столько миров, что я не смог бы их сосчитать, и везде были неподвижность и немота смерти. Наконец мы вошли в лес, в котором я когда-то уже был, и чудовище в сто тысяч голов показалось опять, выплевывая потоки огня и воя с хмельной силой ненависти. Но когда оно увидело ту, которая шла впереди меня, оно сразу же прекратило реветь и легло, как ложится верный пес у ног своего хозяина, когда тот возвращается домой.
– Вот видишь, – сказал могучий голос, везде меня сопровождавший, – эта женщина имеет всю власть над вселенной, которая, хоть и изуродована, но себя помнит.
И в самом деле, чудовище разрешило нам пройти, выказывая все знаки подчинения и почтения, обильные слезы струились из его грустных очей, а голос продолжал:
– Оно вспоминает о счастливых временах, когда оно клало свою морду этой женщине на колени, а она ласково теребила его взлохмаченную шерсть.
Теперь мы приблизились к городу, который мне уже встречался, и когда шли через кладбище, земля зашевелилась и показались руки, потом лица, испачканные в глине; из их холодных глоток вырывался стон, похожий на вой ветра:
– О, благородный, сжалься над нами! Самые жалкие черви ползают сейчас в наших пустых глазницах, и их мысль превосходит нашу, сейчас, когда мы навечно выброшены на свалку, как ненужный хлам.
Женщина остановилась и сказала своим нежным и страшным голосом:
– Человек, падший человек, ты, который властвовал над вселенной, сегодня я вижу тебя обезглавленным, втоптанным в грязь, раздавленным камнями и глиной – где ты потерял свой царский венец? Ты был властелином единственного сада. А сегодня ты лежишь, засыпанный землей!
Все эти протянутые руки, все эти трупные лица поднялись словно в едином порыве. Раздался бесконечный стон. Потом прошелестел вздох, и земля опять сомкнулась.
Мы продолжали свой путь, и, пока мы так шагали, мужской голос меня спросил:
– Видел ты этого дракона в лесу и этих мертвецов на кладбище?
Я ответил, что эти видения больше никогда меня не оставят, и действительно на душе у меня было так тяжело, что я с большим трудом продвигался вперед. Мои ноги, казалось, увязали в земле, тогда как девушка впереди меня шла без видимых усилий и как бы скользила над дорогой.
И когда я уже далеко отстал и должен был исчезнуть, она оборотилась, вернулась ко мне и протянула мне руку, которую я тотчас схватил. Таким образом она вытащила меня из пропасти, готовой меня поглотить, и моя душа освободилась от груза, который вдавливал меня в землю. Мы двинулись дальше, она впереди – светящейся тенью, а я – следуя за ней, крохотный светлячок в грандиозном хвосте кометы.
Мы поднялись на гору, и когда мы оказались на ее вершине, сколько ни смотрел я вокруг себя, не увидел ничего, кроме скопления облаков. Тогда девушка показала мне камень, на котором была высечена единственная буква – восьмая, и она мне сказала:
– Ты, последний из людей, только этот камень поможет тебе зачать продолжателя рода.
И она исчезла из моего поля зрения, и облака сгустились вокруг меня.
А когда я вышел из этого тумана, я увидел другую женщину мрачной красоты, украшенную ожерельями и кольцами, женщину чьи густые черные волосы струились по обнаженным плечам. Она двинулась ко мне, а я начал отступать. Потом, сбросив с себя покрывала, она предстала перед моим взором. Это было так, будто целый мир предлагал мне себя.
– Уйди! – сказал я.
И она ушла.
И тотчас же огромный всадник налетел на меня с саблей в руке. Клинок свистел возле моих ушей. А этот человек в убранстве из свежей крови не переставал ухмыляться. Я стал на камень с высеченной на нем буквой. И теперь его поспешные удары не могли меня достать. Он выругался страшными словами. Наконец, видя, что я спокойно стою на камне, он ударил мечом по горе, и гора раскололась. Он умчался прочь.
Потом пришел карлик, который нес на плече сундук. Он поставил сундук на землю, открыл его, вытащил оттуда золотые монеты и драгоценные украшения и разбросал их вокруг камня, где я стоял. Все эти вещи сияли ослепительным блеском. Но что мне было до этих богатств, когда лицо девушки до сих пор стояло у меня перед глазами? Посмотрев на эти сокровища, я спросил:
– Какова ваша власть?
И они исчезли в тумане.
А я остался, голый и одинокий на камне, и вот скопления облаков рассеялись, открыв моим глазам безбрежный океан, который простирался на все четыре стороны от меня. Вода плескалась у самых моих ног, и тогда я почувствовал, что затерялся посреди этого моря и неба, посреди молчания. И тогда я воскликнул:
– Где тот, кто меня сюда привел? Это вновь было ловушкой, чтобы меня испытать? Я полагал, что стою на вершине горы, и вот я посреди волн. О ты, Блаженная, через просторы этой воды услышь мой голос и ответь мне: какой игрок насмехается над своей игрушкой? Какой ребенок выбросил меня на свалку?
Из океана вынырнула огромная голова, такая мерзкая, что глаза мои тотчас же наполнились слезами. И отвратительный голос вылетел из нечистой пасти этого чудища:
– О ты, последний из людей, ты мне обещан, и я тебя никому не отдам. Твой тишайший вздох, твоя самая мелкая дрожь принадлежат мне. Никакая надежда избавиться от меня не может зародиться в этой растерянной голове, которую ты упрямо используешь как своего поводыря.
И тогда, посреди всей этой безбрежности я воскликнул:
– О ты, Блаженная дева, неужели ты привела меня сюда только для того, чтобы я послужил приманкой для этого чудища? Не похож ли я на червя, одетого на крючок? И какой страшный грех надо было совершить, чтобы вызвать из пучины морской такое страшилище?
Страшный зверь ухмыльнулся, подняв вокруг себя огромные волны, и заревел, сотрясая воздух:
– Я тебя выиграл! Разве игрок, проигравший в кости, не обязан отдать партнеру свой проигрыш? Я должен тебя проглотить. Ибо ты хранишь в себе немного света, а я слишком изголодался по этому свету, будучи лишен его с незапамятной вечности, и я должен овладеть этой крохотной искрой, которая еще теплится в твоей бездне. И тогда я утолю свой голод.
Я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32