(Рафик сообщил, что отец ее был мелкой рыбешкой в Министерстве транспорта). Когда она прибыла на Малую Никитскую, я увидел, что ее смутило то, что я был один. Она видимо думала, что я пригласил ее на банкет, где она ожидала встретить влиятельных людей.
Я был с нею корректен и, когда мы сели за стол, накрытый для двоих, с удовлетворением отметил, что она не отказалась от шампанского, хотя пила его так, словно это был яд. Разговор не вязался. Я спрашивал ее о семье, но отвечала она неохотно. Видимо, ее смущало незначительное положение отца — а жаль, я мог бы помочь бедняге!
Мы приступили к кофе и десерту из африканских фруктов, и я почти силой заставил ее принять бокал французского вина. Вдруг я потерял терпение. Я отпустил откровенное замечание о ее платье (оно действительно было шикарным и выгодно подчеркивало фигуру), и хотя замечание было вполне пристойным, она оскорбилась. Я понял, что надо действовать осторожно. Я встал, наполнил бокалы и пригласил ее на кушетку. Она явно не хотела вставать из-за стола, и тогда я схватил ее сзади. Я почувствовал изгибы ее фигуры и так завелся, что не сразу понял происходящее. Эта сука ударила меня по лицу!
Скажу откровенно — не помню, чтобы кто-то когда-то меня ударил. Я был так ошеломлен, что мог бы ее прикончить на месте. Но что-то меня сдержало. Я посмотрел на нее властно и холодно — так, что у кого угодно поджилки бы затряслись. Но эта дрянь либо ничего не боялась, либо просто ничего не понимала. Она сказала, что она «приличная девушка» и не желает иметь дело с пожилыми мужчинами.
Я чуть не взвился. Хотел сказать ей, что грузины живут до 150 лет и производят потомство до самой старости и что 70 лет — это расцвет кавказского мужчины. Но я просто выпроводил ее.
Я прошел с нею до лестницы и видел, как она с достоинством спустилась. Я прошел на балкон и продолжал наблюдать. Шофер открыл ей дверцу, на сиденье лежали цветы, которые я приказал приготовить для нее. Она взглянула на дом, увидела меня на балконе и крикнула: «Спасибо за букет!»
И я ответил: «Это не букет, крошка, это похоронный венок!»
Я увидел, как она побледнела, а шофер, который все слышал и понял, впихнул ее на сиденье и отъехал.
Я не стал ждать, пока уляжется ярость, а тут же позвонил в штаб и приказал доставить ее на Лубянку. На следующее утро она получила приговор по заслугам.
Да, этот случай подтверждает странности человеческой природы!
Москва, ноябрь 1951 г.
Трудная неделя, так как обычные празднования по поводу Октября совпали с 10-й годовщиной битвы за Москву.
Кроме вечеров и приемов военных и лизоблюдов-дипломатов наша служба закатила свое торжество по этому случаю в гостинице «Москва». Препротивное заведение — отапливаемое плохо, стены с подтеками, двери туалетов плохо закрываются, унитазы не работают. И это лучшая гостиница в городе!
Вечер проходил в банкетном зале на третьем этаже. Я прибыл с опозданием, в дурном настроении, так как перед этим занимался двумя английскими перебежчиками. Оба отвратительные педерасты и алкоголики. Их исчезновение насторожило англичан, а Филби был даже снят с поста. Это большая потеря.
Англичане такие законники и пентюхи, что даже не арестовали Филби. Но если они начнут расследование, они могут разоблачить X. — что меня, конечно, поставит в тяжелое положение. Слава аллаху, Ф. не последовал за этими двумя в Москву.
В общем, когда я прибыл на вечер, все мои были на месте: Деканозов, Гвишиани, Багиров, Меркулов, Бакарадзе и другие — вымытые и вычищенные. Мне вдруг стало противно — сияют как школьники на первом балу!
Я поднял рюмку «Особой» и оглядел всех. Они робели и краснели под моим взглядом. Мне захотелось оказаться в компании какой-нибудь бабенки, но это строго запрещалось протоколом.
Зато, как всегда, возле меня терся Абакумов со своей компанией. Он единственный был в полной выкладке — волосы смазаны бриолином и гладко зачесаны, надушен. Пил осторожно, как всегда, в моем обществе. Начал болтать — на этот раз о том, что от побоев, особенно если бьют по почкам, повышается содержание крови в моче.
Это про него Хозяин говорит: «Из грязи да в князи». Этот Виктор Семенович, несомненно, и есть такой князь. Когда Сам толкает об «интеллектуалах — саботажниках и безродных космополитах», он, конечно, не имеет в виду нашего дорогого Абакумова!
Я вначале терпел его, а потом меня от него начало мутить. Он, конечно, преданный и услужливый, но ведь сестру родную продаст за карьеру или какую-нибудь медаль. Я отошел от него, а он так и остался с открытым ртом, не успел закончить фразу. Покраснел как рак.
Я поднял рюмку: «За службу госбезопасности!» И все повторили тост хором.
«А теперь, — сказал я, — посмотрим, кто на что способен!» Это был сигнал к тому, что можно похулиганить. Мне этот спектакль обычно очень нравился. Эти пигмеи набрасывались на ковер и драли его в клочья, лезли на люстры, потрошили стулья и диваны, сдергивали проводку со стен. Кто-то перевернул диван, и под ним оказалась металлическая шишка. Тут же появились ножи, и дело закипело. Шишку выдрали, и вдруг раздался жуткий грохот снизу.
Все вдруг остановились, замерли на момент, а потом так и покатились со смеху, когда поняли, что это громадная люстра в комнате под нами сорвалась с потолка — не без нашей помощи — и чуть не проломила пол. Оставалось только сожалеть, что никого не прихлопнуло, комната была пуста!
* * *
Свидетельство Мэлори
Шли дни, уже две трети книги были написаны по-английски и переведены на русский, а мы с Борисом еще ни разу не поссорились по-настоящему.
И вдруг, как это бывает обычно, без предупреждения разразился кризис.
Было утро. Борис сидел за столом на террасе в шортах.
Увидев меня, он сказал с энтузиазмом:
— Итак, товарищ, настало время играть по большому счету!
Я спросил с любопытством:
— Что ты имеешь в виду? Он подмигнул мне весело и сказал:
— Зададим им перцу!
— Кому — им?
— Вождям советским, вот кому. Всех голубчиков выведем на чистую воду, на рентгене просветим! Каждого! Вот это будет бестселлер! — он весело захохотал. — Завалим их дерьмом, мон шер. Изнич-то-жим!
— Ты имеешь ввиду нынешних вождей?
— Конечно. Мы их сделаем так, что не подкопаешься. Ничего явного им инкриминировать не будем, они все были мелкой рыбешкой во времена Берии. Но мы их будем упоминать время от времени — то тут, то там. Когда грязи немного, она обязательно прилипнет. И в конечном счете они окажутся по уши в дерьме!
Я наблюдал за ним без радости. День обещал быть утомительным.
— Мы их уже и так сделали, особенно премьер-министра, в связи с ленинградским делом.
— Ну, это просто шалости. Не забывай, с кем мы связались. Ленинградское дело — это история. Берия может дать в дневниках свой вариант, но это всего лишь вариант того, что известно. Да к тому же он был любитель приврать, это все знали.
— Ну если все это знают, то никто не поверит ему, что бы он ни написал, — возразил я. Я чувствовал, что Борис придумал что-то новое.
— Да, верно. Но только отчасти. Если мы соберемся действительно обвинить нынешнее руководство Кремля в преступлениях Берии и Сталина, нужно подойти к этому не только с политической точки зрения. Тут им все друг о друге известно. Они, например, прекрасно знают, что Косыгин был замешан в ленинградском деле, и сильно замешан. И если это появится в нашей книге, его это смутит и только. Ничего по-настоящему компрометирующего в этом не будет. И даже если книга попадет в самиздат, дойдет она до немногих. К тому же ленинградское дело — это древняя история.
— Ты недавно говорил совсем другое.
— Возможно. Но у меня было время все это обмозговать. Я понял, что бессмысленно пытаться скомпрометировать лидеров старыми делами. Нам нужно что-нибудь более тонкое, более личное, что может пройти сквозь любую броню.
Борис поерзал на кресле и продолжал:
— Итак, мон шер, нам нужно найти такие фактики, которые мало кому известны или неизвестны вовсе. Что-нибудь простое и шокирующее, но трудно опровергаемое. Такое, чтобы они сами поверили. Понимаешь, куда я клоню?
— Несомненно.
Он потирал руки, довольный собой.
— Как это у вас у англичан говорят — когда грязи немного, то она всегда прилипнет? Грязи нам надо всего процентов десять. Ну, как тебе?
— Ты имеешь в виду серьезную компрометацию, а я думал, мы собираемся просто поиграть конфиденциальной информацией, чтобы заинтриговать читателя.
— При этом можно кое-кого запачкать — что в этом плохого?
— Да зачем нам это?
— А зачем мы вообще пишем эту чертову книгу?
— Из-за денег, Борис. — Я встал и пошел с террасы. — Из-за денег, ради спокойной жизни. Чтобы продать написанное, купить хорошую книгу, валяться на пляже с красивой девушкой и не думать, когда же и откуда мне пришлют очередной чек. И уж конечно не для того, чтобы трястись от страха в ожидании, когда нагрянет Интерпол, чтобы взять тебя под стражу!
Он заорал:
— Какое Интерполу до этого дело?!
Я молчал, зная, что спорить было бесполезно. Я пошел в дом и уже на кухне слышал, как он кричал вслед:
— Ты просто трусишь, ты боишься, как школьник!
Я заварил кофе, поставил его на поднос, где уже стояли две тарелки с бульоном и вынес на террасу. Борис судорожно писал что-то, склонившись над столом. Оторвался от работы, хитро спросил:
— Что ты знаешь об Александре Шелепине?
— О Шелепине?
Я пожал плечами.
— Видел на фотографии — красивый, сдержанный, жесткий. Был главой КГБ, теперь заправляет профсоюзами. Мы его еще не трогали. А почему ты спрашиваешь?
— Еще не трогали. Но у нас еще есть на это время, мон шер! — Он размашисто написал большими буквами — ШЕЛЕПИН и заявил: — Он преступник номер один — самый настоящий неосталинист. Судя по возрасту мог участвовать в сталинских чистках и наверняка участвовал. С 1952 г., в разгар второй волны чисток, возглавил комсомол, был членом Всемирной организации демократической молодежи, где отвечал за борьбу с буржуазией. В 1958 г. возглавил КГБ, а в 1961 г. Никита его хорошо тряхнул. Сейчас в Кремле это самый амбициозный и опасный человек.
Борис грыз ногти.
— Думаю, надо поиграть с товарищем Шелепиным. Берия вряд ли знал Шелепина в период его комсомольской карьеры. А что если Александр Шелепин очень любил некоторых своих комсомольцев? Молоденьких мальчиков? Как тебе эта мысль?
Я знал, что надо действовать осторожно, и сказал примирительно:
— Забавная идея, но вряд ли сработает.
— Как это не сработает? Думаешь, не поверят? Учти, если они примут книгу как подлинник, то поверят чему угодно, особенно деталям о личной жизни вождей.
— Борис, ты сам себе противоречишь. Ты только недавно утверждал, что Берия имел репутацию лгуна и ему трудно верить.
— В политических вопросах, мон шер! Что касается частной жизни, люди менее придирчивы и с готовностью всему верят, тем более, если они пуритане. Русским свойственен пуританизм, а их лидерам в особенности.
— Знаешь, Борис, ведь ты можешь испортить все наше предприятие.
И я начал загибать пальцы.
— Пункт первый. Мы понимаем, что кто бы ни прочел книгу, будет подвергать сомнению ее подлинность. Наличие всех этих грязных деталей о сексуальной жизни лидеров сильно наводит на мысль, что эта подделка ЦРУ или какого-нибудь чокнутого эмигранта. Этакая явная дешевка.
Пункт второй. Положим, кто-то клюнет. Но мы поднимем на ноги столько ведомств! Конечно, госдепартамент. Они не любят, когда кто-то раскачивает лодку. А тут вдруг кто-то чернит официальное советское правительство. Они обязаны будут отреагировать. И, конечно, ЦРУ и издатели. Да мало ли кто?
Пункт третий. Советы этим тоже заинтересуются, не сомневайся. Очень заинтересуются, Борис. А это значит — иметь дело с КГБ, и это значит, что за нами будут охотиться. И уж не сомневайся, что на наши деньги наложат арест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я был с нею корректен и, когда мы сели за стол, накрытый для двоих, с удовлетворением отметил, что она не отказалась от шампанского, хотя пила его так, словно это был яд. Разговор не вязался. Я спрашивал ее о семье, но отвечала она неохотно. Видимо, ее смущало незначительное положение отца — а жаль, я мог бы помочь бедняге!
Мы приступили к кофе и десерту из африканских фруктов, и я почти силой заставил ее принять бокал французского вина. Вдруг я потерял терпение. Я отпустил откровенное замечание о ее платье (оно действительно было шикарным и выгодно подчеркивало фигуру), и хотя замечание было вполне пристойным, она оскорбилась. Я понял, что надо действовать осторожно. Я встал, наполнил бокалы и пригласил ее на кушетку. Она явно не хотела вставать из-за стола, и тогда я схватил ее сзади. Я почувствовал изгибы ее фигуры и так завелся, что не сразу понял происходящее. Эта сука ударила меня по лицу!
Скажу откровенно — не помню, чтобы кто-то когда-то меня ударил. Я был так ошеломлен, что мог бы ее прикончить на месте. Но что-то меня сдержало. Я посмотрел на нее властно и холодно — так, что у кого угодно поджилки бы затряслись. Но эта дрянь либо ничего не боялась, либо просто ничего не понимала. Она сказала, что она «приличная девушка» и не желает иметь дело с пожилыми мужчинами.
Я чуть не взвился. Хотел сказать ей, что грузины живут до 150 лет и производят потомство до самой старости и что 70 лет — это расцвет кавказского мужчины. Но я просто выпроводил ее.
Я прошел с нею до лестницы и видел, как она с достоинством спустилась. Я прошел на балкон и продолжал наблюдать. Шофер открыл ей дверцу, на сиденье лежали цветы, которые я приказал приготовить для нее. Она взглянула на дом, увидела меня на балконе и крикнула: «Спасибо за букет!»
И я ответил: «Это не букет, крошка, это похоронный венок!»
Я увидел, как она побледнела, а шофер, который все слышал и понял, впихнул ее на сиденье и отъехал.
Я не стал ждать, пока уляжется ярость, а тут же позвонил в штаб и приказал доставить ее на Лубянку. На следующее утро она получила приговор по заслугам.
Да, этот случай подтверждает странности человеческой природы!
Москва, ноябрь 1951 г.
Трудная неделя, так как обычные празднования по поводу Октября совпали с 10-й годовщиной битвы за Москву.
Кроме вечеров и приемов военных и лизоблюдов-дипломатов наша служба закатила свое торжество по этому случаю в гостинице «Москва». Препротивное заведение — отапливаемое плохо, стены с подтеками, двери туалетов плохо закрываются, унитазы не работают. И это лучшая гостиница в городе!
Вечер проходил в банкетном зале на третьем этаже. Я прибыл с опозданием, в дурном настроении, так как перед этим занимался двумя английскими перебежчиками. Оба отвратительные педерасты и алкоголики. Их исчезновение насторожило англичан, а Филби был даже снят с поста. Это большая потеря.
Англичане такие законники и пентюхи, что даже не арестовали Филби. Но если они начнут расследование, они могут разоблачить X. — что меня, конечно, поставит в тяжелое положение. Слава аллаху, Ф. не последовал за этими двумя в Москву.
В общем, когда я прибыл на вечер, все мои были на месте: Деканозов, Гвишиани, Багиров, Меркулов, Бакарадзе и другие — вымытые и вычищенные. Мне вдруг стало противно — сияют как школьники на первом балу!
Я поднял рюмку «Особой» и оглядел всех. Они робели и краснели под моим взглядом. Мне захотелось оказаться в компании какой-нибудь бабенки, но это строго запрещалось протоколом.
Зато, как всегда, возле меня терся Абакумов со своей компанией. Он единственный был в полной выкладке — волосы смазаны бриолином и гладко зачесаны, надушен. Пил осторожно, как всегда, в моем обществе. Начал болтать — на этот раз о том, что от побоев, особенно если бьют по почкам, повышается содержание крови в моче.
Это про него Хозяин говорит: «Из грязи да в князи». Этот Виктор Семенович, несомненно, и есть такой князь. Когда Сам толкает об «интеллектуалах — саботажниках и безродных космополитах», он, конечно, не имеет в виду нашего дорогого Абакумова!
Я вначале терпел его, а потом меня от него начало мутить. Он, конечно, преданный и услужливый, но ведь сестру родную продаст за карьеру или какую-нибудь медаль. Я отошел от него, а он так и остался с открытым ртом, не успел закончить фразу. Покраснел как рак.
Я поднял рюмку: «За службу госбезопасности!» И все повторили тост хором.
«А теперь, — сказал я, — посмотрим, кто на что способен!» Это был сигнал к тому, что можно похулиганить. Мне этот спектакль обычно очень нравился. Эти пигмеи набрасывались на ковер и драли его в клочья, лезли на люстры, потрошили стулья и диваны, сдергивали проводку со стен. Кто-то перевернул диван, и под ним оказалась металлическая шишка. Тут же появились ножи, и дело закипело. Шишку выдрали, и вдруг раздался жуткий грохот снизу.
Все вдруг остановились, замерли на момент, а потом так и покатились со смеху, когда поняли, что это громадная люстра в комнате под нами сорвалась с потолка — не без нашей помощи — и чуть не проломила пол. Оставалось только сожалеть, что никого не прихлопнуло, комната была пуста!
* * *
Свидетельство Мэлори
Шли дни, уже две трети книги были написаны по-английски и переведены на русский, а мы с Борисом еще ни разу не поссорились по-настоящему.
И вдруг, как это бывает обычно, без предупреждения разразился кризис.
Было утро. Борис сидел за столом на террасе в шортах.
Увидев меня, он сказал с энтузиазмом:
— Итак, товарищ, настало время играть по большому счету!
Я спросил с любопытством:
— Что ты имеешь в виду? Он подмигнул мне весело и сказал:
— Зададим им перцу!
— Кому — им?
— Вождям советским, вот кому. Всех голубчиков выведем на чистую воду, на рентгене просветим! Каждого! Вот это будет бестселлер! — он весело захохотал. — Завалим их дерьмом, мон шер. Изнич-то-жим!
— Ты имеешь ввиду нынешних вождей?
— Конечно. Мы их сделаем так, что не подкопаешься. Ничего явного им инкриминировать не будем, они все были мелкой рыбешкой во времена Берии. Но мы их будем упоминать время от времени — то тут, то там. Когда грязи немного, она обязательно прилипнет. И в конечном счете они окажутся по уши в дерьме!
Я наблюдал за ним без радости. День обещал быть утомительным.
— Мы их уже и так сделали, особенно премьер-министра, в связи с ленинградским делом.
— Ну, это просто шалости. Не забывай, с кем мы связались. Ленинградское дело — это история. Берия может дать в дневниках свой вариант, но это всего лишь вариант того, что известно. Да к тому же он был любитель приврать, это все знали.
— Ну если все это знают, то никто не поверит ему, что бы он ни написал, — возразил я. Я чувствовал, что Борис придумал что-то новое.
— Да, верно. Но только отчасти. Если мы соберемся действительно обвинить нынешнее руководство Кремля в преступлениях Берии и Сталина, нужно подойти к этому не только с политической точки зрения. Тут им все друг о друге известно. Они, например, прекрасно знают, что Косыгин был замешан в ленинградском деле, и сильно замешан. И если это появится в нашей книге, его это смутит и только. Ничего по-настоящему компрометирующего в этом не будет. И даже если книга попадет в самиздат, дойдет она до немногих. К тому же ленинградское дело — это древняя история.
— Ты недавно говорил совсем другое.
— Возможно. Но у меня было время все это обмозговать. Я понял, что бессмысленно пытаться скомпрометировать лидеров старыми делами. Нам нужно что-нибудь более тонкое, более личное, что может пройти сквозь любую броню.
Борис поерзал на кресле и продолжал:
— Итак, мон шер, нам нужно найти такие фактики, которые мало кому известны или неизвестны вовсе. Что-нибудь простое и шокирующее, но трудно опровергаемое. Такое, чтобы они сами поверили. Понимаешь, куда я клоню?
— Несомненно.
Он потирал руки, довольный собой.
— Как это у вас у англичан говорят — когда грязи немного, то она всегда прилипнет? Грязи нам надо всего процентов десять. Ну, как тебе?
— Ты имеешь в виду серьезную компрометацию, а я думал, мы собираемся просто поиграть конфиденциальной информацией, чтобы заинтриговать читателя.
— При этом можно кое-кого запачкать — что в этом плохого?
— Да зачем нам это?
— А зачем мы вообще пишем эту чертову книгу?
— Из-за денег, Борис. — Я встал и пошел с террасы. — Из-за денег, ради спокойной жизни. Чтобы продать написанное, купить хорошую книгу, валяться на пляже с красивой девушкой и не думать, когда же и откуда мне пришлют очередной чек. И уж конечно не для того, чтобы трястись от страха в ожидании, когда нагрянет Интерпол, чтобы взять тебя под стражу!
Он заорал:
— Какое Интерполу до этого дело?!
Я молчал, зная, что спорить было бесполезно. Я пошел в дом и уже на кухне слышал, как он кричал вслед:
— Ты просто трусишь, ты боишься, как школьник!
Я заварил кофе, поставил его на поднос, где уже стояли две тарелки с бульоном и вынес на террасу. Борис судорожно писал что-то, склонившись над столом. Оторвался от работы, хитро спросил:
— Что ты знаешь об Александре Шелепине?
— О Шелепине?
Я пожал плечами.
— Видел на фотографии — красивый, сдержанный, жесткий. Был главой КГБ, теперь заправляет профсоюзами. Мы его еще не трогали. А почему ты спрашиваешь?
— Еще не трогали. Но у нас еще есть на это время, мон шер! — Он размашисто написал большими буквами — ШЕЛЕПИН и заявил: — Он преступник номер один — самый настоящий неосталинист. Судя по возрасту мог участвовать в сталинских чистках и наверняка участвовал. С 1952 г., в разгар второй волны чисток, возглавил комсомол, был членом Всемирной организации демократической молодежи, где отвечал за борьбу с буржуазией. В 1958 г. возглавил КГБ, а в 1961 г. Никита его хорошо тряхнул. Сейчас в Кремле это самый амбициозный и опасный человек.
Борис грыз ногти.
— Думаю, надо поиграть с товарищем Шелепиным. Берия вряд ли знал Шелепина в период его комсомольской карьеры. А что если Александр Шелепин очень любил некоторых своих комсомольцев? Молоденьких мальчиков? Как тебе эта мысль?
Я знал, что надо действовать осторожно, и сказал примирительно:
— Забавная идея, но вряд ли сработает.
— Как это не сработает? Думаешь, не поверят? Учти, если они примут книгу как подлинник, то поверят чему угодно, особенно деталям о личной жизни вождей.
— Борис, ты сам себе противоречишь. Ты только недавно утверждал, что Берия имел репутацию лгуна и ему трудно верить.
— В политических вопросах, мон шер! Что касается частной жизни, люди менее придирчивы и с готовностью всему верят, тем более, если они пуритане. Русским свойственен пуританизм, а их лидерам в особенности.
— Знаешь, Борис, ведь ты можешь испортить все наше предприятие.
И я начал загибать пальцы.
— Пункт первый. Мы понимаем, что кто бы ни прочел книгу, будет подвергать сомнению ее подлинность. Наличие всех этих грязных деталей о сексуальной жизни лидеров сильно наводит на мысль, что эта подделка ЦРУ или какого-нибудь чокнутого эмигранта. Этакая явная дешевка.
Пункт второй. Положим, кто-то клюнет. Но мы поднимем на ноги столько ведомств! Конечно, госдепартамент. Они не любят, когда кто-то раскачивает лодку. А тут вдруг кто-то чернит официальное советское правительство. Они обязаны будут отреагировать. И, конечно, ЦРУ и издатели. Да мало ли кто?
Пункт третий. Советы этим тоже заинтересуются, не сомневайся. Очень заинтересуются, Борис. А это значит — иметь дело с КГБ, и это значит, что за нами будут охотиться. И уж не сомневайся, что на наши деньги наложат арест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25