Я вспомнил, как во время нашего разговора на лице Нисины единственный раз отразилось колебание – когда речь зашла о фонде Киссё. Вот, оказывается, в чем было дело. Иноуэ сегодня держался совершенно иначе, чем во время нашей предыдущей встречи. Совершенно спокойно рассказал, что связывает его с Нисиной. Новый порыв ветра опять принес аромат соли. И снова меня посетила та же мысль: зачем здесь и сейчас я веду этот разговор? Я ведь сделал ставку. Как бессмысленно проходит время! Как неплодотворно! Почему? Тем не менее я продолжал:
– Но вы с Эйко познакомились еще до истории с ее братом.
Он кивнул:
– Да. Вы тогда были студентами. Ты, наверно, не знаешь, но в те годы мы с ней встретились единственный раз.
– Когда мы были студентами?
Он улыбнулся:
– Ты тогда работал у нас на подхвате. Она несколько раз заходила за тобой в «Кёби». Тебе это, кажется, ужасно не нравилось. Да… юная красавица в унылом офисе, – естественно, ты чувствовал себя не в своей тарелке.
Так оно и было. Я мучительно не хотел становиться объектом сплетен. Помнится, я сказал ей об этом. Эйко со смехом извинилась и обещала больше не приходить. С тех пор я ни разу не видел ее в нашем офисе.
– Думаю, это было во время ее последнего визита в «Кёби», – сказал Иноуэ, – тебя, кажется, не было на месте. Лил дождь. Мы столкнулись у входа в здание. Она налетела на меня, и рисунок для клише из моих рук свалился прямо в грязную лужу. Все, включая позитив, конечно же, было испорчено. А я к тому же еще и калека. В общем, она была так расстроена, так искренне извинялась, что мне стало неловко. Кажется, она знала, что я директор «Кёби», но дело было не в этом. Она была по-настоящему доброй девочкой. Казалось, она так и светится искренностью и чистотой. Ты знаешь, я всегда привечаю родственников своих сотрудников. Я пригласил ее в кофейню напротив, угостил чаем. В основном мы говорили о тебе, но из разговора я немного узнал и о ней самой. Она рассказала, что мечтает устроиться в музей, но это так сложно. Упомянула и название музея – Китаути. Позднее я передал этот разговор своему дяде, Нисине. Можно сказать, настойчиво попросил его похлопотать. Оговорюсь сразу: это была моя личная инициатива. Она даже не догадывалась ни о чем. После того случая наши отношения с дядей практически прекратились. Мы и сейчас почти не общаемся. Что еще? Да, в тот дождливый день она попросила меня не говорить тебе о нашей встрече. Сказала, что ты будешь недоволен ее визитом в «Кёби». И вот сегодня я впервые нарушил данное обещание. Естественно, в тот момент между нами больше ничего не было. Вы были очень симпатичной парой.
Я молча глядел на его лицо, по-прежнему спокойное и уверенное. Он всегда был таким. Хотелось курить. Я покопался в карманах и выудил мятую пачку «Хайлайта». «Хайлайт». На сленге это означает «место ближе к солнцу». Я закурил. Зажигалка была та самая, из казино. Соленый ветер уносил дым по диагонали.
– А теперь вернемся немного назад, – сказал я.
– Куда?
– К тому моменту, когда Эйко от вас забеременела.
Он молча смотрел на меня. Тянулись секунды. Огонек сигареты мерцал у кончиков моих пальцев в унисон с моим неторопливым дыханием. В свете фонаря я плохо различал лицо Иноуэ.
– Хорошо, – ответил он, – я расскажу о том, что предшествовало этому моменту. Вторая наша встреча произошла семь лет назад. Мы случайно столкнулись у дома моей сестры. Была ранняя весна. Приговор уже вынесли, значит, было примерно начало марта. Сестра просила меня договориться с родителями. Я пришел к ней, но ее, к сожалению, не оказалось дома. Смеркалось. Я был немного выпивши. Возможно, это придало мне смелости. Я знал, что сестра хранит ключ от входной двери в цветочном горшке у входа. Я пригласил Эйко в гостиную и втянул в разговор. Слово за слово, мы разговорились. Мы беседовали о живописи и дизайне, о тебе, о буднях музейных работников… Говорили и говорили целую вечность. И тут возникла та особая атмосфера… Это не было ее или моей инициативой. Мы словно исполняли ритуал.
Я молча слушал. Иноуэ наклонил голову и, кажется, полностью ушел в воспоминания. Мне почему-то вспомнилось лицо Мари, когда в машине она призналась, что сама вписала в книгу пометки.
– Да, ритуал, – повторил он, – возможно, это слово звучит слишком высокопарно, но мне оно кажется наиболее подходящим. Именно ритуал. Помнится, она сказала, что в наш век люди вроде меня большая редкость. Ты говорил о совести. Так вот она употребила то же самое слово. Не прими это за бахвальство с моей стороны – я всего лишь излагаю факты. Я ответил, что она меня переоценивает. И потом… Это не было совращением одного из нас другим. Это было… как дуновение ветра. Ты вряд ли простишь мне эти слова, но, думаю, это была любовь. Любовь, мгновенно возникшая и так же мгновенно растаявшая. После она сказала одну лишь фразу: «Забудьте все, что сегодня было». Более мы не встречались. Да, это был ритуал. Видение. Ты веришь мне?
– Трудно сказать. Совестливый человек способен приукрасить прошлое.
Он кивнул:
– У нее был только ты. А у тебя наверняка – лишь она. Я был готов к этому.
Совесть? Только раз Эйко назвала меня бессовестным. Я писал картину, ставшую сегодня тайником для «Подсолнухов», тех самых, что в эту минуту скорее всего мчатся сюда. За жестяной дверью скрывалась еще одна картина, на ней была изображена комната. Тогда в ее голосе впервые прозвучал упрек: разве справедливо потратить столько сил на произведение, которое никто не увидит? Оно же само по себе шедевр. Бессовестно прятать шедевр от людских глаз.
«Выход». Возможно, в том, что именно в нем она спрятала Ван Гога, была особая ирония. Она покинула реальность через выход с табличкой «Самоубийство».
Первым заговорил Иноуэ:
– Это я послужил причиной, подтолкнувшей ее к смерти. Я убийца. Ты вправе так думать. Возможно, ты был прав, говоря дяде, что человечеством движет не одно только вожделение. Думаю, она ошиблась, назвав меня совестливым человеком.
Я молчал, и он снова заговорил:
– Я струсил. Когда она покончила с собой, я должен был тебе обо всем рассказать. Конечно, мы перестали с тобой общаться семь лет назад. Но я мог позвонить, если бы захотел. На днях ты пришел ко мне. Возможно, это тоже был шанс. Почему я не воспользовался им? Я и сейчас жалею. Это был мой Долг. Мне просто не хватило смелости. Вот и ответ на твой вопрос о том, почему я не рассказал все, когда погиб мой зять. Вот тебе и ответ.
– Тем не менее вы приехали сюда.
– Да. Не прими ты меры, возможно, и не приехал бы.
Я глубоко затянулся и выпустил дым. Ярко-красный огонек догорел в темноте, и снова наступил мрак.
– Похоже, я проиграл свою ставку.
– Что это значит?
– Я ставил на совесть.
– Да, я не считаю себя совестливым человеком.
– Я не о том. Совесть предполагает ваш честный рассказ обо всем. Не думал, что меня так легко провести. Похоже, я поставил на бессовестного человека, всего лишь притворяющегося совестливым.
Он склонил голову:
– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я не принимал никаких мер для того, чтобы вы пришли. Почему вы об этом заговорили?
– Мурабаяси пришел в «Кёби». Все это время я слушал его рассказ, который он, в свою очередь, услышал от тебя в поезде.
– Но в разговоре с ним я не касался Эйко.
После секундной паузы Иноуэ заговорил:
– То есть я говорю неправду? Ты это хочешь сказать?
– Именно это. Пусть немногие, но и в наш век есть те, кто руководствуется совестью. Или вынуждены руководствоваться. Хотя сейчас мне впервые пришла в голову мысль о том, что совесть устарела как понятие. Возможно, совестливость одного оборачивается проблемой для других. Возможно, она лишь вызывает раздражение. Совесть бывает плохой, просто негодной. Мрачной, от которой портится настроение. Кажется, теперь я понимаю, почему Мурабаяси так хотел отделиться.
После небольшого раздумья Иноуэ глубоко вздохнул:
– Жестокие вещи ты говоришь.
– Жестокие? Предать чье-то доверие куда более жестоко, вы не находите? Ну а самая жестокая реальность состоит в том, что время меняет человека.
– Что это значит?
– Когда-то вы были совестливы. Но это в прошлом. Вот что это значит.
– Не совсем понимаю тебя.
– У меня есть несколько причин рассуждать именно таким образом. Вряд ли они вам понравятся. Вам знакома девушка по имени Мари Кано?
– Это та, что работала в фудзоку?
– Откуда вам известно про фудзоку? А главное, откуда вы знаете ее имя?
Впервые в его взгляде промелькнуло некоторое беспокойство. Не обращая внимания, я продолжал:
– Вы заметили, как вы построили фразу? «Возможно, ты был прав, говоря дяде, что человечеством движет не одно только вожделение». Я ни разу не упомянул имя Нисины в связи с этой теорией. Я сказал «один человек». Я даже не говорил, что встречался с ним. Дальше вы говорите: «После того случая наши отношения с дядей практически прекратились. Мы и сейчас почти не общаемся». Это никак не может быть правдой. После моего визита Нисина немедленно позвонил вам. Вероятно, вас и сейчас связывают близкие отношения.
Он закашлялся:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Есть и еще кое-что. Что прикажете делать с этим? Мари Кано – эта девушка появилась на горизонте усилиями Нисины. Но ведь он едва знал Эйко. Существует лишь один человек, знавший Эйко и одновременно прочно связанный с Нисиной. И этот человек вы, господин Иноуэ.
– Ее фотография была в журнале. Я, кажется, что-то слышал об этом.
– Безвестная девушка из фудзоку. Кто станет рассказывать вам о фотографии какой-то девушки в журнале? Я бы еще поверил, если бы вы сказали, что увидели ее фотографию сами и заметили ее сходство с Эйко. Но вы-то сказали, что слышали об этом. Я знаю, что ее заметил Нисина, а указания ей давал Харада. Существует еще посетитель, который рассказал Мари о ее сходстве с Эйко.
Он внимательно смотрел на меня, потом возмущенно воскликнул враз осипшим голосом:
– Намекаешь, что я из тех, кто ходит по таким заведениям?!
– Не знаю. Время меняет людей. Хотя, насколько мне известно, это действительно были не вы. У вас слишком приметная внешность. Посетителя же описали как веселого и громогласного мужчину примерно моих лет. Хороший, наверное, парень. По возрасту больше всего подходит Китадзима. Когда я студентом работал в «Кёби» и Эйко навещала меня, он частенько над нами потешался. В ту пору Эйко было столько же, сколько сейчас Мари. К тому же посетитель упомянул девичью фамилию Эйко. Возможно, именно он рассказал вам о девушке из фудзоку, очень похожей на мою жену. Дизайнерское бюро выписывает все основные издания. Вы отыскали нужный еженедельник, убедились в сходстве и рассказали о нем Нисине. Это единственное, что приходит в голову. Вряд ли кто-либо другой стал бы рассказывать ему об этом, ведь ни Нисина, ни Харада не интересуются женщинами.
– Твои подозрения беспочвенны.
– Завтра я могу проверить их у Китадзимы.
Он не ответил, молча глядя на меня.
– Какова была ваша цель? Услышали от Нисины историю Ришле и вспомнили об Эйко? По стечению обстоятельств знали причину ее смерти и посчитали это неожиданной удачей? Именно поэтому вы положили глаз на мои воспоминания? Из разговора с вами и беседы с Нисиной мне все стало ясно. Даже Харада был не в курсе. За все ниточки от начала и до конца дергали вы вдвоем с Нисиной. Я и не знал, что вас так интересует Ван Гог. Вернее сказать, стоимость произведения Ван Гога. Теперь я все понял. Нисина ошибся, говоря, что эти три мотива движут людьми. Эти три мотива сводят людей с ума.
Снова молчание.
– Можно взглянуть на ситуацию иначе, – продолжил я. – Харада многого не знал и потому заблуждался. Он полагал, что мне известно о существовании «Подсолнухов», и в поезде на пути в Киото строил разговор именно в этом ключе. Не знал он и о том, что Мари собственноручно сделала в книге пометки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49