— Я очень по ней скучала. Но твоя мама, Лили, не умрет. Она просто немного задерживается.
Мы еще посидели с ней. Все слова, что приходили мне на ум, казались фальшивыми и ненужными. Я чувствовала, как подрагивает в моей руке ее ручка. Помоги ей, Стелла. Придумай, как это сделать.
— Хочешь, остаток ночи будем спать вместе? — спросила я, крепче прижав ее к себе. Может, это поможет заснуть?
Я не ожидала, что она согласится, но она согласилась, и, сгребя ее в охапку, я понесла ее наверх по лестнице.
Отсутствие — Воскресенье, утром
В середине ночи он отпер дверь ее комнаты.
Она лежала в постели, приобняв рукой лошадку. Она не спала.
После его ухода она долго вспоминала и проигрывала их беседу — так влюбленный ищет тайные смыслы в словах, сказанных при первой встрече. Не помогло. Чем больше времени проводила она в его обществе, тем большую зыбкость и неустойчивость чувствовала. Чем меньше он говорил, тем подозрительнее она становилась, и с каждым новым его признанием она все меньше верила ему. Впрочем, женщина действительно была. Это подтверждали снимки. И между ними существовали какие-то отношения, это было совершенно ясно, хотя отношения вовсе не те, о которых он говорил. Старомодное ухаживание, счастливое супружество, печальная кончина — в наши дни даже романы и то не так слащавы. А если это было правдой, зачем так долго уверять ее в этом? Здесь и заключалась странность. Все произошедшее — ее умыкание, плен, его гостеприимство — говорило ей об одержимости, но кем? Ею или умершей? Для чего она ему понадобилась — в качестве замены или просто как свидетель? Могло показаться, что ему надо уверить ее в чем-то, чтобы увериться самому. И она подозревала даже, что в известном смысле он не слишком ею интересуется, глядя не на нее, а скорее сквозь. Может ли это означать, что он собирается сдержать слово и отпустить ее? И сдержит ли свое слово она — подождет ли покорно, пока он ее отпустит? Ответы на оба вопроса казались очевидными.
Но, так или иначе, спать сегодня ей не придется. Еда сделала свое дело, преобразовав дневную потерянность в беспокойство и энергию. Она еще и еще раз обежала комнату в поисках чего-то, что могла пропустить. Исчерпав таким образом все возможности спальни и ванной, она погасила свет и забралась в постель, где, глядя на потолок, мысленно обследовала уже весь дом, пробуя окна и двери, дергая замки, и наконец выбиралась на свободу, пока воображаемый он спал над своими пузырьками с проявителем.
Мысленно она все возвращалась в ту темную комнату. Если он проводил в ней столько времени, может быть, и сейчас он там? Глубина его одержимости и запах, исходивший от его одежды, позволяли предположить, что в это помещение его тянуло постоянно. Но когда-то далее и ему требуется сон — если не там, то где-нибудь рядом, чтобы услышать, не забеспокоится ли она среди ночи. Тот факт, что он не услышал, как в первую ночь она билась в дверь, еще не означает, что он вообще не способен это услышать, скорее доказывает лишь то, что он предпочел не слышать этого. Почему-то ей важно было знать, где он находится. Мысленно представлять его местонахождение так же точно, как он представлял, где находится она.
Поэтому, когда среди ночи, в самую глухую ее пору, она вдруг услышала, как в замок вставляется ключ, она перепугалась тем сильнее, поняв, что опять не слыхала его шагов. Неужели этот человек действительно умеет красться бесшумно или же он все время стоял под дверью, выжидал, отмечая ход ее мысли, вместе с ней проделывая тайный ее путь к свободе? Замок щелкнул, и тело ее охватил страх, в голову бросилась кровь, живот сжало спазмой. Пальцы ее под периной ухватили за шею лошадку. Она примерялась то так, то эдак — то прицеливаясь ударить острыми выступами фигурки, ее ногами, то сжимая голову лошади как рукоятку дубины. Да, последнее вернее. Ей даже удалось унять дрожь.
Тишина. И потом легкий шорох, как будто из замка вынули ключ. Она лежала, замерев, в ожидании того, как увидит движение дверной ручки. Что произойдет после? Если он планирует секс, то он подготовился. Мог бы так не трудиться. Мужчина, подмешивающий что-то в кофе, наверняка имеет в запасе еще пару-другую снадобий, которые хорошо идут с красным вином и анчоусами. Однако она не спит и в полном сознании. Готов ли он к драке? Неужели ему это требуется? Со всеми своими рассказами о любви, зародившейся среди английских глаголов, он производил впечатление человека сентиментального и не способного на насилие. Но что она понимает? Ведь это первый ее уик-энд с психопатом.
Она лежала, ждала.
Ничего не происходило.
Дверь оставалась закрытой.
Ее пальцы, сжимавшие дерево, подрагивали. Она вдруг услышала шарканье ног по полу. Он отходил от двери, шел по коридору, спускался по лестнице. Какого черта, что происходит? Сначала он запирает ее на ключ, потом ждет до поздней ночи, отпирает дверь — и что? — просто уходит, и все?
Неужели в последний момент он оробел? Подгоняемый плотью, поднялся по лестнице лишь затем, чтобы обнаружить, что страсть его исчерпала себя, не выдержав даже времени, требуемого, чтобы отпереть дверь? Она понимала, что такое невозможно. Значит, причина должна крыться в другом. Она мысленно проиграла идею раскаяния — романтический вечер, проведенный вместе с ней, приоткрыл в нем родник сочувствия, что, в свою очередь, освободило ее, погнав его к священнику для исповеди и отпущения грехов. Не выдерживает критики. При всех его рассказах насчет любви и страданий его патология несовместима с раскаянием.
Остается лишь один ответ. Видимо, он задумал какую-то хитрость. Может, он хочет, чтобы, проснувшись среди ночи и найдя дверь открытой, она вышла, чтобы отыскать его? Может быть, он хочет испытать ее, проверить ее покорность, посмотреть, не нарушит ли она их соглашения, попытавшись освободиться. Тогда он воспользуется ее нарушенным словом, чтобы нарушить свое. В таком случае она воспротивится его плану. Опять наступила мертвая тишина. Она лежала, не шевелясь, с закрытыми глазами, ровно дыша. Снаружи в щель окна проникал шелест сосновой хвои, зыбкий, неровный шорох, как будто ветерок играл черепицей, звук распадался на частицы, живой, то нарастающий, то затихающий. В смятенном вихре чувств, в котором она пребывала последние два дня, она поняла, что чуть ли не радуется этому звуку. А потом она услышала другой звук — урчанье автомобильного мотора, звук зажигания, двигатель наращивал обороты, пока колеса резко не двинулись, прошелестев по гравию в направлении покрытия более твердого, и машина укатила, шум постепенно замер, растворившись в ночи.
Сердце ее колотилось как бешеное. Ошибиться в последовательности звуков она не могла — сначала отперли ее дверь, потом кто-то уехал на машине. Это мог быть только он. Если она спала, ни того, ни другого звука она не услышала бы — уж слишком тихими они были. Но она не спала, а дверь теперь была открыта, и машина уехала.
Ей опять представились кабинка для исповеди и в ней мужчина, в слезах кающийся в своей любви, доведшей его до безумия. Отпустит или не отпустит ему его грех священник, лежать здесь, ожидая его возвращения, она не собирается. Хватит быть жертвой на заклании!
Она выбралась из постели, опустила ноги в туфли. Спала она одетой, и шелковое платье смялось и прилипло к телу, оставив на коже отпечатки своих морщин и складок. Времени переодеться у нее не было. Если и удастся покинуть этот дом, она будет без паспорта, без билета и без денег! Не важно.
Можно отправиться пешком или весь путь к свободе проделать автостопом. Там будет видно. Выхватив из гардероба свой жакет и все еще сжимая в руке деревянную лошадку, она тихо отворила дверь.
Ничего не произошло. Ни сигнала тревоги, ни внезапно вспыхнувшего света, ни руки, протянутой к ней из темноты, чтобы преградить ей путь. Она очутилась на лестничной площадке. В большое окно холла струились полосы света от серпа месяца высоко в небе. Лунный свет разгонял мрак ночи, вместе с тем отбрасывая тени, в которых ей почудилось движение.
Она взяла себя в руки. Страху не одолеть ее. Жизнь вдвоем с ребенком учит побеждать ночную паранойю; сигнализация от грабителей нужна разве что страховым компаниям, а воображению же требуется защита более тонкая и хитроумная. Если бы сейчас с ней рядом находилась Лили, она бы всячески старалась уберечь от страха ребенка и ей было бы не до собственных страхов. Она сжала в кулак свободную руку, вообразив трепетание в ней детской ручки. А потом, говорила она себе, спускаясь по лестнице, чего ей бояться? Она уже знала, что в доме никого нет.
Спустившись, она сразу направилась к входной двери. Щелкнула верхним и нижним замками и повернула ручку. Дверь не подалась. Она и не надеялась, что дверь окажется открытой, ведь правда же? Так было бы слишком просто. И тем не менее она быстро оглянулась, заподозрив, что он стоит за ее спиной, смеясь над ее наивностью. После сорока восьми часов плена она уже начала и вести себя как узник, боящийся свободы, испытывающий неловкость от отсутствия цепей. Она стремительно шла по коридору, пробуя каждую дверь по очереди. Все они оказались закрытыми, что наводило тоску. Повернув ручку одной из дверей, она надавила на дерево всем телом, упираясь плечом, как тараном. Но подалась не дверь, а только ее плоть. Признав поражение, она отправилась в гостиную. Там было темным-темно. Наверное, окна прикрывались ставнями, и потому тьма была такой непроглядной. Может, рискнуть зажечь свет? А что, если он следит за ней откуда-нибудь рядом и только и ждет знака, чтобы войти? Вытянув перед собой свободную руку и так прокладывая себе путь в темноте, она осторожно пересекла пространство гостиной, подойдя к стоявшему возле каминной решетки столику, где раньше стоял телефон. Сейчас аппарата там, разумеется, уже не было. Предусмотрительности ему не занимать. Она быстро переместилась к окну, которое, как она помнила, за ужином было приоткрыто. Но по пути она задела бедром угол столика, и тот повалился. Шум был настолько оглушительным, что она невольно вскрикнула, разжала руку с лошадкой, и та кубарем полетела в темноту. Ничего, все в порядке. Если в доме никого нет, то и слышать шум было некому.
И тем не менее она заторопилась. Оставив лошадку лежать там, куда она упала, Анна бросилась к окну. Но оно, как выяснилось, было не просто заперто, а даже не имело шпингалета, и не за что было ухватить деревянную раму. Ей даже пришло в голову попытаться разбить стекло чем-нибудь из мебели, но все равно она уперлась бы в закрытые ставни. Дом был как неприступная крепость, и выбраться из него не было никакой возможности.
Она почувствовала, как ее сотрясает дрожь, словно вдруг потянуло холодом. От страха по коже побежали мурашки. Все усилия ее бессмысленны. Она бродит по темному дому, где все заперто и законопачено. Зачем ему было трудиться выпускать ее из комнаты, если все равно идти ей некуда? А может быть, именно поэтому он и выпустил ее? Чтобы она почувствовала и поняла, насколько совершенно ее пленение. Как не может она его нарушить и выйти отсюда без его на то согласия, даже если его нет дома и он не может ей воспрепятствовать. Может, он и нитки протянул или рассыпал муку на полу и теперь получит доказательства того, что она бродила по дому, пытаясь выбраться?
Она поняла, что даже в его отсутствие она боится его. Как случилось, что она стала такой пугливой? Возможно, поэтому-то он и остановил свой выбор на ней. Для таких людей, как он, это качество решающее. Ведь во Флоренции было полно говорящих по-английски туристок, темноволосых и белолицых. А он выбрал именно ее, учуяв в толпе покупателей ее уязвимость, словно та источала какой-то особый и ощутимый запах.
Она не всегда была такой. Раньше ей было море по колено, во всяком случае, она не боялась в этом море утонуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Мы еще посидели с ней. Все слова, что приходили мне на ум, казались фальшивыми и ненужными. Я чувствовала, как подрагивает в моей руке ее ручка. Помоги ей, Стелла. Придумай, как это сделать.
— Хочешь, остаток ночи будем спать вместе? — спросила я, крепче прижав ее к себе. Может, это поможет заснуть?
Я не ожидала, что она согласится, но она согласилась, и, сгребя ее в охапку, я понесла ее наверх по лестнице.
Отсутствие — Воскресенье, утром
В середине ночи он отпер дверь ее комнаты.
Она лежала в постели, приобняв рукой лошадку. Она не спала.
После его ухода она долго вспоминала и проигрывала их беседу — так влюбленный ищет тайные смыслы в словах, сказанных при первой встрече. Не помогло. Чем больше времени проводила она в его обществе, тем большую зыбкость и неустойчивость чувствовала. Чем меньше он говорил, тем подозрительнее она становилась, и с каждым новым его признанием она все меньше верила ему. Впрочем, женщина действительно была. Это подтверждали снимки. И между ними существовали какие-то отношения, это было совершенно ясно, хотя отношения вовсе не те, о которых он говорил. Старомодное ухаживание, счастливое супружество, печальная кончина — в наши дни даже романы и то не так слащавы. А если это было правдой, зачем так долго уверять ее в этом? Здесь и заключалась странность. Все произошедшее — ее умыкание, плен, его гостеприимство — говорило ей об одержимости, но кем? Ею или умершей? Для чего она ему понадобилась — в качестве замены или просто как свидетель? Могло показаться, что ему надо уверить ее в чем-то, чтобы увериться самому. И она подозревала даже, что в известном смысле он не слишком ею интересуется, глядя не на нее, а скорее сквозь. Может ли это означать, что он собирается сдержать слово и отпустить ее? И сдержит ли свое слово она — подождет ли покорно, пока он ее отпустит? Ответы на оба вопроса казались очевидными.
Но, так или иначе, спать сегодня ей не придется. Еда сделала свое дело, преобразовав дневную потерянность в беспокойство и энергию. Она еще и еще раз обежала комнату в поисках чего-то, что могла пропустить. Исчерпав таким образом все возможности спальни и ванной, она погасила свет и забралась в постель, где, глядя на потолок, мысленно обследовала уже весь дом, пробуя окна и двери, дергая замки, и наконец выбиралась на свободу, пока воображаемый он спал над своими пузырьками с проявителем.
Мысленно она все возвращалась в ту темную комнату. Если он проводил в ней столько времени, может быть, и сейчас он там? Глубина его одержимости и запах, исходивший от его одежды, позволяли предположить, что в это помещение его тянуло постоянно. Но когда-то далее и ему требуется сон — если не там, то где-нибудь рядом, чтобы услышать, не забеспокоится ли она среди ночи. Тот факт, что он не услышал, как в первую ночь она билась в дверь, еще не означает, что он вообще не способен это услышать, скорее доказывает лишь то, что он предпочел не слышать этого. Почему-то ей важно было знать, где он находится. Мысленно представлять его местонахождение так же точно, как он представлял, где находится она.
Поэтому, когда среди ночи, в самую глухую ее пору, она вдруг услышала, как в замок вставляется ключ, она перепугалась тем сильнее, поняв, что опять не слыхала его шагов. Неужели этот человек действительно умеет красться бесшумно или же он все время стоял под дверью, выжидал, отмечая ход ее мысли, вместе с ней проделывая тайный ее путь к свободе? Замок щелкнул, и тело ее охватил страх, в голову бросилась кровь, живот сжало спазмой. Пальцы ее под периной ухватили за шею лошадку. Она примерялась то так, то эдак — то прицеливаясь ударить острыми выступами фигурки, ее ногами, то сжимая голову лошади как рукоятку дубины. Да, последнее вернее. Ей даже удалось унять дрожь.
Тишина. И потом легкий шорох, как будто из замка вынули ключ. Она лежала, замерев, в ожидании того, как увидит движение дверной ручки. Что произойдет после? Если он планирует секс, то он подготовился. Мог бы так не трудиться. Мужчина, подмешивающий что-то в кофе, наверняка имеет в запасе еще пару-другую снадобий, которые хорошо идут с красным вином и анчоусами. Однако она не спит и в полном сознании. Готов ли он к драке? Неужели ему это требуется? Со всеми своими рассказами о любви, зародившейся среди английских глаголов, он производил впечатление человека сентиментального и не способного на насилие. Но что она понимает? Ведь это первый ее уик-энд с психопатом.
Она лежала, ждала.
Ничего не происходило.
Дверь оставалась закрытой.
Ее пальцы, сжимавшие дерево, подрагивали. Она вдруг услышала шарканье ног по полу. Он отходил от двери, шел по коридору, спускался по лестнице. Какого черта, что происходит? Сначала он запирает ее на ключ, потом ждет до поздней ночи, отпирает дверь — и что? — просто уходит, и все?
Неужели в последний момент он оробел? Подгоняемый плотью, поднялся по лестнице лишь затем, чтобы обнаружить, что страсть его исчерпала себя, не выдержав даже времени, требуемого, чтобы отпереть дверь? Она понимала, что такое невозможно. Значит, причина должна крыться в другом. Она мысленно проиграла идею раскаяния — романтический вечер, проведенный вместе с ней, приоткрыл в нем родник сочувствия, что, в свою очередь, освободило ее, погнав его к священнику для исповеди и отпущения грехов. Не выдерживает критики. При всех его рассказах насчет любви и страданий его патология несовместима с раскаянием.
Остается лишь один ответ. Видимо, он задумал какую-то хитрость. Может, он хочет, чтобы, проснувшись среди ночи и найдя дверь открытой, она вышла, чтобы отыскать его? Может быть, он хочет испытать ее, проверить ее покорность, посмотреть, не нарушит ли она их соглашения, попытавшись освободиться. Тогда он воспользуется ее нарушенным словом, чтобы нарушить свое. В таком случае она воспротивится его плану. Опять наступила мертвая тишина. Она лежала, не шевелясь, с закрытыми глазами, ровно дыша. Снаружи в щель окна проникал шелест сосновой хвои, зыбкий, неровный шорох, как будто ветерок играл черепицей, звук распадался на частицы, живой, то нарастающий, то затихающий. В смятенном вихре чувств, в котором она пребывала последние два дня, она поняла, что чуть ли не радуется этому звуку. А потом она услышала другой звук — урчанье автомобильного мотора, звук зажигания, двигатель наращивал обороты, пока колеса резко не двинулись, прошелестев по гравию в направлении покрытия более твердого, и машина укатила, шум постепенно замер, растворившись в ночи.
Сердце ее колотилось как бешеное. Ошибиться в последовательности звуков она не могла — сначала отперли ее дверь, потом кто-то уехал на машине. Это мог быть только он. Если она спала, ни того, ни другого звука она не услышала бы — уж слишком тихими они были. Но она не спала, а дверь теперь была открыта, и машина уехала.
Ей опять представились кабинка для исповеди и в ней мужчина, в слезах кающийся в своей любви, доведшей его до безумия. Отпустит или не отпустит ему его грех священник, лежать здесь, ожидая его возвращения, она не собирается. Хватит быть жертвой на заклании!
Она выбралась из постели, опустила ноги в туфли. Спала она одетой, и шелковое платье смялось и прилипло к телу, оставив на коже отпечатки своих морщин и складок. Времени переодеться у нее не было. Если и удастся покинуть этот дом, она будет без паспорта, без билета и без денег! Не важно.
Можно отправиться пешком или весь путь к свободе проделать автостопом. Там будет видно. Выхватив из гардероба свой жакет и все еще сжимая в руке деревянную лошадку, она тихо отворила дверь.
Ничего не произошло. Ни сигнала тревоги, ни внезапно вспыхнувшего света, ни руки, протянутой к ней из темноты, чтобы преградить ей путь. Она очутилась на лестничной площадке. В большое окно холла струились полосы света от серпа месяца высоко в небе. Лунный свет разгонял мрак ночи, вместе с тем отбрасывая тени, в которых ей почудилось движение.
Она взяла себя в руки. Страху не одолеть ее. Жизнь вдвоем с ребенком учит побеждать ночную паранойю; сигнализация от грабителей нужна разве что страховым компаниям, а воображению же требуется защита более тонкая и хитроумная. Если бы сейчас с ней рядом находилась Лили, она бы всячески старалась уберечь от страха ребенка и ей было бы не до собственных страхов. Она сжала в кулак свободную руку, вообразив трепетание в ней детской ручки. А потом, говорила она себе, спускаясь по лестнице, чего ей бояться? Она уже знала, что в доме никого нет.
Спустившись, она сразу направилась к входной двери. Щелкнула верхним и нижним замками и повернула ручку. Дверь не подалась. Она и не надеялась, что дверь окажется открытой, ведь правда же? Так было бы слишком просто. И тем не менее она быстро оглянулась, заподозрив, что он стоит за ее спиной, смеясь над ее наивностью. После сорока восьми часов плена она уже начала и вести себя как узник, боящийся свободы, испытывающий неловкость от отсутствия цепей. Она стремительно шла по коридору, пробуя каждую дверь по очереди. Все они оказались закрытыми, что наводило тоску. Повернув ручку одной из дверей, она надавила на дерево всем телом, упираясь плечом, как тараном. Но подалась не дверь, а только ее плоть. Признав поражение, она отправилась в гостиную. Там было темным-темно. Наверное, окна прикрывались ставнями, и потому тьма была такой непроглядной. Может, рискнуть зажечь свет? А что, если он следит за ней откуда-нибудь рядом и только и ждет знака, чтобы войти? Вытянув перед собой свободную руку и так прокладывая себе путь в темноте, она осторожно пересекла пространство гостиной, подойдя к стоявшему возле каминной решетки столику, где раньше стоял телефон. Сейчас аппарата там, разумеется, уже не было. Предусмотрительности ему не занимать. Она быстро переместилась к окну, которое, как она помнила, за ужином было приоткрыто. Но по пути она задела бедром угол столика, и тот повалился. Шум был настолько оглушительным, что она невольно вскрикнула, разжала руку с лошадкой, и та кубарем полетела в темноту. Ничего, все в порядке. Если в доме никого нет, то и слышать шум было некому.
И тем не менее она заторопилась. Оставив лошадку лежать там, куда она упала, Анна бросилась к окну. Но оно, как выяснилось, было не просто заперто, а даже не имело шпингалета, и не за что было ухватить деревянную раму. Ей даже пришло в голову попытаться разбить стекло чем-нибудь из мебели, но все равно она уперлась бы в закрытые ставни. Дом был как неприступная крепость, и выбраться из него не было никакой возможности.
Она почувствовала, как ее сотрясает дрожь, словно вдруг потянуло холодом. От страха по коже побежали мурашки. Все усилия ее бессмысленны. Она бродит по темному дому, где все заперто и законопачено. Зачем ему было трудиться выпускать ее из комнаты, если все равно идти ей некуда? А может быть, именно поэтому он и выпустил ее? Чтобы она почувствовала и поняла, насколько совершенно ее пленение. Как не может она его нарушить и выйти отсюда без его на то согласия, даже если его нет дома и он не может ей воспрепятствовать. Может, он и нитки протянул или рассыпал муку на полу и теперь получит доказательства того, что она бродила по дому, пытаясь выбраться?
Она поняла, что даже в его отсутствие она боится его. Как случилось, что она стала такой пугливой? Возможно, поэтому-то он и остановил свой выбор на ней. Для таких людей, как он, это качество решающее. Ведь во Флоренции было полно говорящих по-английски туристок, темноволосых и белолицых. А он выбрал именно ее, учуяв в толпе покупателей ее уязвимость, словно та источала какой-то особый и ощутимый запах.
Она не всегда была такой. Раньше ей было море по колено, во всяком случае, она не боялась в этом море утонуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46