Софи так и закатилась смехом — вылитая Бетт Мидлер.
— Ну конечно! Когда он уже изготовился трахнуть вас, почему бы не передать привет от меня?
Жаль, что не увижу, как вытянется его лицо! Да его вообще может удар хватить! — Но, вслушиваясь в эти слова, Анна улавливала скрытую боль. — Нет. Не хочу, чтобы вы с ним обо мне говорили. Незачем ему что-то обо мне знать, понятно? Ничего не говорите, не упоминайте моего имени. Не говорите о нашем разговоре. А если вам еще раз попадется эта его черненькая записная книжечка, хорошо бы вам вырвать оттуда страничку с моим телефоном!
— Это нетрудно. Я постараюсь.
— Да, и еще одно! — сказала Софи, опять укрывшись за притворно бодрым тоном. — Когда приедете домой, не поленитесь сменить в квартире замки, а не то ваши оргазмы вам дорого обойдутся.
— В каком смысле?
— Вот послушайте... Доказательств я не имею, но когда я прилетела из России и спустя два дня вышла на работу, то, вернувшись, обнаружила, что квартиру обчистили. Видео, компьютер, стереосистема, два старинных ковра, что от бабушки достались, фамильные драгоценности, моя коллекция си-ди дисков — все вытащили подчистую.
— И вы считаете, что к этому причастен он?
— Единственное, что я знаю, что адрес свой я не афишировала и что грабителю, прежде чем приступать к делу, надо было ознакомиться с моей системой сигнализации и отключить ее, если он не желал всполошить весь квартал.
— А он знал вашу систему сигнализации?
— Уж будьте уверены! Однажды он трахал меня, стоя прямо возле нее. И глаз с нее не сводил.
— Но зачем... зачем ему вас грабить? Насколько я могу судить, у него полно денег,
— Да. А откуда? Все эти разговоры насчет экспертной оценки картин — полная мура. Да я проверила каждую галерею в Швейцарии, черт их всех дери вместе со Швейцарией! Никто о нем слыхом не слыхивал. Нет, картины он, конечно, продает. Только предварительно не покупая их. Думаете, мало нас, одиноких баб, охотящихся за классным любовником? — Теперь она говорила совсем как Арета Франклин. — Достаточно, чтобы с ног до головы обрядить его в фирменные вещи и продолжать делать это опять и опять, пока у него не отсохнет то, что висит, можете мне поверить!
Сидя в унылой конторе отеля, Анна вспоминала собственный дом, за десять лет обставленный дешевой мебелью «Хабитат» и «Икеи» с вкраплениями собранного с миру по нитке хлама или, когда вдруг появлялись деньги, купленных у «Копрана» отдельных предметов. Если он возмечтал разжиться тут золотыми яйцами, то он явно выбрал не ту курочку. На другом континенте Софи Вагнер ждала, что она ей скажет.
— А вы рассказали об этом кому-нибудь еще? Я хочу сказать, обращались в полицию?
— Ой, бросьте. Вы там, наверное, детективных сериалов по телевизору насмотрелись. Да будет вам известно, что нью-йоркские копы преступников не ловят, они только страховочные формуляры заполняют. И надеются, что, мягко пожурив взломщика или отшлепав его по попке, они так его этим устыдят, что он и думать забудет о преступлениях. Вы думаете, кто-нибудь здесь заинтересуется каким-то психом-англичанином, отхуячившим систему сигнализации? А потом, как мне сообщить, какое имя назвать? Маркус Ирвинг или — как вы говорили, он вам представился?
— Тейлор. Сэмюел Тейлор. У него и паспорт есть.
— Ах, что вы говорите! У Маркуса Ирвинга тоже был паспорт. Сама видела.
— Господи, ну что тут поделаешь! Не могу выразить, как я вам благодарна, я...
Софи рассмеялась.
— Вовсе вы не благодарны, вы бы хотели ничего этого не слышать и не знать. Как и я на вашем месте. Если это может послужить утешением, то скажу вам, что я баба тертая и мужиков на своем веку немало перевидала. Но такого, как этот парень, я в жизни не встречала — даже близко. Вот и порадуйтесь тому, что вас трахнет отменный жеребец. А наутро стяните у него с тумбочки его бумажник — и была такова. Если рискнете, можете написать губной помадой на зеркале рядом со своим и мое имя. И проверьте, захватили ли его кредитные карточки, — добавила Софи, купаясь в волнах фантазии, столь целительной для раненого сердца. — Счастья вам!
И телефон заглох.
Анна повесила трубку и с минуту посидела, уткнув в ладони лицо, пытаясь переварить то, что узнала.
Подняв глаза, она увидела в дверях хозяина отеля, внимательно за ней наблюдавшего. Она стала вспоминать, сколько денег у нее осталось наверху. Возможно, ей так и так придется позаимствовать его бумажник.
— Все в порядке, синьора Тейлор? Она встала из-за стола-
— Да, в полном порядке, благодарю вас. Сколько я вам должна?
В руке у него был блокнот. Он заглянул в него с выражением почти скорбным.
— Боюсь, что девять тысяч сто лир, — с кривой улыбкой произнес он.
Сорок фунтов, подумала она. Господи. Ну зато очерк получится что надо. Она потянулась к сумочке.
— А квитанцию выписать вы мне сможете?
Дома
Я тихо залезла в постель, прижалась к тельцу девочки. Она была теплая, спокойная, но это не успокаивало. Я лежала, вслушиваясь в ночь, вернее, в то, что осталось от ночи. Где-то в листве платана через дорогу уже пробудилась энтузиастка-птичка и распевала, приветствуя зарю. Я закрыла глаза, но поняла, что перекурила и спать не могу. И думать толком — тоже не могу. Наркотик вышиб из меня способность разумно мыслить. Все, что я могла, это твердить, вертя ее так и сяк, фразу, сказанную Лили на лестнице: «Когда она сказала „до свидания“, голос у нее был такой... печальный, словно она не хочет класть трубку».
Что будет, если Анна не вернется домой? Впав в параноидальный ступор, я не могла думать о вариантах. Обдумаем это после. Но лучше все же подготовиться. Итак, что же, черт возьми, мы будем делать?
В завещании, составленном вскоре после рождения Лили, Пол и я именовались опекунами на паритетных началах. Мы, разумеется, никогда не говорили о том, что это может означать. Сам факт подписания подобного документа нам виделся защитой и гарантией от того, что это, возможно, когда-нибудь и произойдет.
Но что, если произойдет? Или уже произошло? Ребенок не может жить на два дома. Пол любил Лили и был ей прекрасным отцом на пятницу и субботу. Никто не мог бы этого отрицать. Но в прочие дни у него была своя собственная жизнь — собственная работа, а теперь и собственный любовник. Хочет ли временный почасовой отец стать отцом постоянным, на полный день? Да и дадут ли ему такую возможность? В отсутствие родителей, братьев и сестер судьбу ребенка будет решать суд. Кому присудят девочку — мне или ему? Несомненно, ряд преимуществ за ним — Лили больше общалась с ним, ближе его узнала. Как бы я к нему ни относилась, как ни раздражалась на него, признать это необходимо. Но при всем том гомосексуалист, по горло занятый работой и, что называется, находящийся в связи с художником по свету, тринадцатью годами его моложе? Чем не материал для скандала в желтой прессе? Если за последние двадцать четыре часа Пол над этим задумывался — а, несомненно, так оно и было, — он должен был это понимать.
Однако, говоря начистоту, многим ли лучше мое собственное резюме? Незамужняя специалистка, целиком отдающая себя работе и живущая за границей. Я так и видела перед собой свою амстердамскую квартиру, ее пустоватые интерьеры, украшенные любимыми безделушками, ее громадные, в пол, окна с видом на канал, всегда открытые небесным и водным просторам. Когда Лили гостила у меня, я все время держала эти окна запертыми под впечатлением истории об американской рок-звезде и ее сыне. Мальчик резвился у себя в квартире, расположенной в одном из нью-йоркских небоскребов, и, случайно вывалившись из окна, разбился насмерть. Если Лили поселится у меня, будет ли она в свои семь лет достаточно осторожна или мне придется ставить решетки? А может, переехать? Если Лили поселится у меня...
Вопросам не было числа, и каждый требовал размышления. Как быть с домом? Со школой? А каникулы? Подруги? Кто будет присматривать за ней? Уйдя с работы, я не смогу ее содержать, а работа отнимает у меня весь день. Значит, с появлением ребенка мне потребуется помощница, тоже на весь день. Так-то, Рене! Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что мимолетные встречи могут обернуться для тебя готовенькой семьей? Вряд ли приходило! Да и прелесть наших отношений не в последнюю очередь заключалась в долгих разлуках, когда по прошествии двух дней не сразу и вспомнишь, кто это такой. Но нельзя строить семью лишь затем, чтобы у ребенка был дом. И потом, как вырвать ребенка из родного дома, дома, где он вырос? Даже мой отец понимал, что уж лучше терпеть боль, чем постараться с корнем ее вырвать. Значит, переехать должна я. Способна ли я на это? Пренебречь обычной своей холодноватой рассудительностью, холодноватой пустынностью жилища и очертя голову ринуться сюда, в город, давно ставший мне чужим, ради того, чтобы стать приемной матерью-одиночкой?
Нет. Если говорить начистоту, то, несмотря на всю нашу любовь к Лили, она была для нас ребенком Анны, Анны, как центра всей нашей причудливой эмоциональной жизни, жизни, которую мы втроем создали. Без нее все рухнет, разобьется, а покинутым ею останется лишь подбирать осколки.
Передо мной стояло лицо отца, каким оно было в то утро, когда, стоя возле кухонного стола, он старался найти какие-то слова.
Итак, здравствуй, пустота.
Отсутствие — Воскресенье, утром
Если бы его ударить, удар мог получиться сокрушительным, но он плохо стоял по отношению к ней, в полумраке она едва видела его фигуру и вполне могла не разобрать, где череп, а где плечо. И так как другого случая не предвиделось, то рисковать все испортить она не могла.
И все же, без сомнения, она застала его врасплох, возникнув, как призрак, у него на пути, когда он спускался по лестнице.
— Привет, Андреа, — сказала она тоном настолько безмятежным, что сама удивилась. — Вы меня искали?
После всех страхов, испытанных ею, как приятно было видеть его испуг, когда он буквально подпрыгнул от неожиданности. Он круто повернулся к ней, и она даже подумала, что сейчас он набросится на нее, но он вдруг замер, встав как вкопанный, или будто его окатили ведром ледяной воды, встал, поглубже засунув руки в карманы, словно борясь с искушением прибегнуть к насилию.
— Я испугала вас, простите. — Она нервно рассмеялась ему в лицо. — Моя дверь была открыта.
Вы, видимо, потом ее отперли, когда я спать легла, да? Я проснулась, вижу — дверь открыта, мне не спалось, и я спустилась вниз. Кофе вот чашечку выпила, это ведь ничего, правда? — Она тараторила без умолку, так и сыпала словами, стараясь выглядеть веселой, беззаботной, болтливой, так, словно этим уговаривала себя в его добрых намерениях, себя или свое отражение в зеркале.
— Что вы тут делали внизу? — наконец почти шепотом выговорил он.
Она пожала плечами.
— Вас искала. А потом обнаружила заднюю дверцу. Я подумала, что там темная комната, где вы работаете. — Интересно, как можно врать, одновременно говоря правду? — Но дверь была заперта. Так вы там работаете?
Она перевела дух. Лица его она по-прежнему не видела, но чувствовала, как он весь напрягся. Раньше так не бывало. А она все говорила и говорила. Ну и что такого, если он подумает, что она нервничает? Нервничает — значит, не опасна. Она половчее обхватила пальцами шею лошадки.
— Я там книги нашла. В гостиной. Наверное, это книги Паолы. Я взяла одну на случай бессонницы. Ничего, а? — Так она сказала и чуть шевельнула правой рукой. Это можно было расценить как объяснение, почему она держит руку за спиной. — Куда это вы ездили? По-моему, я слышала, как вы отъезжали на машине. А вернулись вы очень тихо, я даже звука открываемой двери и то не слышала. — И прибавила: — Мы, кажется, напугали друг друга.
Господи, Анна, почему бы тебе не ударить его прямо сейчас, думала она, все сыпя и сыпя словами. Ударить в висок — и дело с концом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46