Вот вы говорите, он создал европейский парадиз. Но для того, чтобы превратить ненавистную ему Московию в этот «рай», он вынуждал людей голодать и страдать. Здесь, в посольстве, я нашел наблюдения предшественника де Лириа, имперского посла Рабутина, который писал, что содержание русского рабочего на государевых фабриках почти не превышало того, во что обходится содержание арестанта. Работали сутками. Поборы были таковы, что населению не оставляли денег даже на соль. Русские не могут жить без своих бань, но многим приходилось забыть и о них, потому что и за бани приходилось платить налоги. На бани, на погреба, дубовые гробы, топоры, узду, седла, а ведь были еще налоги корабельный, драгунский и всякие прочие. Причем, вы что думаете, это была мирная акция — сбор налогов? Особые военные отряды рыскали по деревням, выколачивая из крестьян последнюю монету.
— Вы все время общаетесь с господами иезуитами, — спокойно подал реплику Кейт, — а не усвоили главного принципа их деятельности. Почаще вдумывайтесь в смысл этих слов: «Цель оправдывает средства!» — и тогда сможете видеть за малым великое. Петр был истинно велик тем, что умел смотреть в завтрашний день. Он создал в России, в этой мучительной стране, флот...
— Флот? Ради этих двух-трех десятков суденышек были вырублены леса в Воронежской губернии. Эти места сделались безжизненной степью. Говорят, до сих пор валяется там бессчетное количество бревен. Уж лучше их было продать в Европу! А тридцать пять кораблей, построенных для величия русского флота, так и сгнили в верховьях Дона.
— Бог ты мой... — протянул Кейт. — Алекс, вы уверены, что в вас нет немецкой или, часом, еврейской крови? Так все подсчитать... а впрочем, первым вашим воспитателем был ведь поляк, а поляки тоже умеют считать деньги!
— Мне не пришлось ничего подсчитывать. В посольских бумагах я нашел достаточно необходимых цифр. Де Лириа в каждом своем письме архиепископу Амиде причитает о том, что юный царь не желает возвращаться в Петербург. Не иначе тот пытается сберечь собственную жизнь и рассудок! Ведь вы знаете, как строился этот город? Хотя откуда вам знать! Это все похоже на деятельность безумца. Сначала его сооружали на Петербургской стороне, как вдруг царю впало в голову перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт. Каждой провинции велено было выстроить там огромный корпус.
Жить в них никто не жил, эти сооружения сгнили и развалились уже сейчас. Настоящий город начали строить между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Однако это снова не понравилось царю. Он был очарован Амстердамом и принял решение сделать Петербург похожим на него. Улицы надо заменить каналами! Для этого город следует перенести на более низкое место — на Васильевский остров. Но во время наводнений его заливало. Тогда стали возводить плотины по образцу голландских. На них не хватало денег. Постройку плотин бросили и остров стали застраивать как попало. А ведь на рытье каналов было согнано огромное количество крестьян со всей страны! Это ли разумно? Какая цель оправдывает такие средства?
— Да забудьте вы об этих бородатых русских! — протянул Кейт, которого невероятно раздражал патетический задор Алекса. Если бы не надо было ждать де Лириа, который слишком долго собирался к выезду (приятели решили навестить барона Остермана, чтобы выяснить последние новости: пронесся внезапный слух про обручение царя с княжной Долгорукой, но оба горячо надеялись, что это лишь слухи!), Джеймс-Хакоб давно покинул бы этого болтуна.
Кстати, Алекс напрасно думал, что все его слова являлись откровением для нового генерал-майора русской армии. Как человек военный, он мог бы многое добавить к словам своего молодого протеже. Например, что война Петра со Швецией была самой бездарной войной, какую только мог себе вообразить полководец. Даже в Смутное время своей истории, не имея определенного правительства, Русь изгнала поляков за шесть лет. Петр же, имея огромное превосходство в силах, воевал со Швецией двадцать один год! Кейту еще в бытность его в Париже приходилось беседовать с одним свейским генералом, участником Нарвской баталии. Тот в открытую издевался над русским императором. Петру было тогда двадцать восемь лет, а Карлу ХП, его противнику, — всего лишь восемнадцать. У русских было тридцать пять тысяч войска. У шведов — только восемь. И все же накануне битвы Петр, чего-то необъяснимо струсив и изобретя благовидный предлог о встрече с польским королем, покинул свою армию и доверил ее наемнику, авантюристу графу де Круа, который в разгар битвы сдался шведам в компании с остальными иностранцами, набранными с бору по сосенке для командования русскими войсками. О победоносной Полтавской битве и речи быть не могло, если бы разгром шведов не подготовили медленные, терпеливые, по старинке проводимые действия русской конницы (еще не реорганизованной на европейский манер!) под командованием пятидесятилетнего воеводы Шереметева. Именно тогда от шести тысяч шведов осталось только 560 человек. И Полтавское сражение было не чем иным, как добиванием отощавших, обносившихся шведов, которые просто-таки просили о том, чтобы Их прикончили. Даже и плодами своей победы Петр не сумел воспользоваться. Северная война после Полтавы длилась еще двенадцать лет, в конце концов Петру пришлось согласиться на мир с Карлом ХП.
Кейт мог бы припомнить Прутский поход, во время которого Россия едва не лишилась всех прежних завоеваний. Да и многое другое! Однако ничего не сказал, а только покачал головой. При желании Алекс мог принять это движение за выражение сочувствия. На самом же деле Кейт не намерен был ему сочувствовать. По-хорошему, надо было давно заставить этого мальчишку вернуться в Лондон и там предстать на суде братьев. Кейт и сам не знал, почему он медлил с таким приказом. Наверное, потому, что был убежден: Алекс не последует его совету. Россия изменила его. Это уже не тот фанатик, которого Джеймс рекомендовал ордену. Он научился не только подчиняться, но и думать... И думать не о том, о чем следовало.
— Великий Петр представляется мне хирургом-неудачником, который губит своих пациентов. Между прочим, он ведь и впрямь считал себя хорошим хирургом. В Кунсткамере хранится целый мешок вырванных им зубов. Но это бы полбеды. Однажды он выпустил двадцать фунтов жидкости у женщины с водянкой, которая умерла несколько лет спустя. Он шел за ее гробом... Судьба этой несчастной, которая защищалась от операции как могла, но не смогла защититься, похожа на судьбу России.
Кейт кивнул. Да, впредь надо более тщательно подбирать людей для работы в России. Эта мучительная страна действует как зараза! Тем более ошибка — возвращать сюда бывших русских. Этот внезапно проснувшийся глупый патриотизм... Алекс стал опасен. Строго говоря, Кейту не обязательно было ждать суда, чтобы исполнить приговор над оступившимся братом, он обладал достаточно широкими полномочиями, но все еще медлил. Надеялся на какое-то чудо. Бог весть почему он не верил в окончательное исчезновение драгоценного флакона. Отчего-то его не оставляло ощущение, что тот еще появится. Кейт в глубине души был убежден, что его припрятал Алекс. Зачем? Чтобы набить себе цену? Желание человека оценить себя как можно дороже было в принципе понятно Джеймсу Кейту. Но он не намерен прощать Алексу эти странные игры.
Ладно, время терпит. Пусть мальчик еще поживет. Пусть преисполнится уверенности, что слова и поступки его представляют хоть какой-то интерес для его наставника. И пусть даже не подозревает, как нетерпеливо тот ждет мгновения, когда сможет наказать дерзкого неофита и за эту его воинствующую дерзость, и за проваленное дело.
Дверь отворилась. На пороге стоял Хуан Каскос:
— Сеньор Хакоб, герцог ждет вас.
Очень вовремя он появился. Разговор стал бессмысленным. Как это ни печально...
— Благодарю вас, Хуан. Прощайте, А... Прощайте, дон Хорхе.
Кейт стремительно вышел, пряча усмешку.
Как бы ему хотелось бросить в лицо этому мальчишке последние слова, которые тот услышит в жизни: «Прощайте, Алекс!»
Октябрь 1729 года
Ей небывало повезло. Можно было до бесконечности трястись от холода близ этих роскошных кованых ворот, мозоля глаза пестро разодетому гвардейцу, который уже начал поглядывать на Дашу не просто с любопытством и задором, но с опаскою. «Еще погонит вон!» Пришлось отойти в сторонку, спрятаться за раскидистый куст, прижавшийся к ограде, чтобы больше не смущать стражника своим диким видом.
Нет, ну в самом деле, выглядела она, конечно, краше в гроб кладут. Вроде бы Даша и не ощущала холода, однако ее била неутихающая дрожь. Конец октября, ветреный, сырой и промозглый, не самая подходящая пора для прогулок в одном платьишке и пуховом платочке, который весь напитался влагою. Ноги промокли, чудилось, до колен, и волосы завились на лбу смешными колечками. Руки были как лед, а щеки горели — не дотронешься. Ее бросало то в жар, то в холод. Простудилась, конечно. Так и умереть недолго!
«Ништо, на мой век здоровья хватит!» — Даша безотчетно поднесла руки ко рту и попыталась согреть, но тотчас вяло опустила. Даже слишком глубокое дыхание отнимало силы, которых уже почти не осталось после целого дня пути из Горенок. Еще спасибо, Стелька отчего-то ни словом не проговорился, когда Даша, узнав, что в путь снаряжается повозка с оставшимися в имении барскими вещами, принялась нижайше просить дать ей местечко на этой повозке. Сначала управитель, по своему обыкновению, надулся, задрал нос, а потом поглядел в Дашины запавшие, словно бы неживые глаза — и отчего-то смешался, заспешил, согласился исполнить ее просьбу. И потом Даша еще какое-то время чувствовала на себе его не то испуганный, не то жалостливый, не то озадаченный взгляд, как будто и эту малость Стелька совершил не по своей воле, как будто и это разрешение было навязано ему некой тайной властью...
«Рыбак рыбака далеко в плесе видит! — слабо усмехнулась Даша. — Небось чует товарища по несчастью, а что да как — знать не знает и ведать не ведает!»
Она не удержалась и на прощанье помахала Стельке с повозки, чем повергла его, надо быть, в немалое изумление. Но Даше тоже было невыразимо жаль этого грозного для всех человека, которого она однажды видела таким же раздавленным, доведенным до предела отчаяния, таким же полумертвым, какой была она сама.
Да ладно, Стелька хоть вышел из всех этих игралищ надменной княжны живым и в общем-то невредимым, в то время как Даша... За что, почему, отчего именно ее удостоила этой сомнительной чести Екатерина? Почему не пощадила именно ее? Ведь не могла не знать, что для девушек бесчестие равно гибели?
Ну, не для всех, ведь сама Екатерина честь свою девичью давно утратила — и пребывала при этом счастливой и довольной. Но Даша...
«Екатерина ничего не знала! Она не думала, что это меня таким серпом подкосит!» — по укоренившейся привычке искать для всех оправдания размышляла Даша, однако это были напрасные попытки, потому что она понимала: даже знай Екатерина, что Даша наутро или через день-другой сунет голову в петлю, она все равно поступила бы так же. Потому что так нужно было ей! А еще потому, что ненавидела Дашу.
Та почему-то не спросила Екатерину, отчего именно ее княжна удостоила столь сомнительной чести — участвовать в преступном обмане. Да какая разница? Случилось нечто столь же необратимое, как смерть, — что проку оглядываться и страдать? Надо как можно скорее сделать то, что еще осталось, без чего не обрести покоя — ну а потом можно будет и дух перевести.
Даше и в голову не могло прийти обратиться к государю, попытаться раскрыть ему свершившийся обман. Не поверит. А может, и поверил бы... Она вдруг вспомнила выражение жадности и нежности в этих напряженных, бегающих от смущения глазах — и пожалела мальчика от всей души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53