Опешив, он отшатнулся, но это не стерло улыбки с ее лица.
— Я так рада, что ты вернулся, — проговорила она своим нежным голоском. Брови Колина недоуменно поползли вверх.
— Все вы… Далинг, отпусти мою ногу. Филип, уведи отсюда свою сестру. Куда? Все равно куда. Арлет, скажите, где Джоан?
— Я здесь, Колин.
Он поднял взгляд и увидел ее — она спускалась по широкой парадной лестнице. На ней было новое платье из бледно-желтой кисеи, простое, не слишком модное, такое, какое надела бы сельская девушка без претензий на великосветский лоск, однако на Джоан оно почему-то выглядело изысканным и элегантным. Он скучал по ней в Эдинбурге. Он думал о ней куда больше, чем ему хотелось бы, и, в конце концов, приехал домой до того, как завершил все дела, чтобы поскорее увидеть ее. Да, его жена хороша, очень хороша, думал он, глядя на нее, и ему не терпелось поцеловать ее, снять с нее это желтое платье и заняться с ней любовью. Но тут он ощутил странный запах, и эта приятная фантазия вмиг развеялась. В доме пахло пчелиным воском и лимоном. Перед ним тотчас возник образ его матери, и он оцепенел — ведь это было невозможно, его мать давно умерла.
Потом он огляделся по сторонам и растерянно заморгал.
Все вокруг блестело чистотой. Правда, прежде он как-то не замечал, что его дом зарос грязью, но сейчас он вдруг отчетливо осознал, что это было именно так.
Люстра сверкала так, что казалась новой, мраморный пол был до того чист, что он видел свое отражение на его полированных плитах. Он ничего не сказал по этому поводу; он был ошеломлен, потрясен. Он зашел в гостиную, затем в малую столовую. На окнах висели другие портьеры, на вид почти такие же, как старые, но если приглядеться, было видно, что они все же новые, а на полу лежали новые ковры, впрочем, нет, этого не может быть: они слишком похожи на старые, — однако их красные и синие тона выглядят необъяснимо яркими в лучах послеполуденного солнца.
— Я тоже рада видеть тебя, Колин.
Он посмотрел на свою жену, увидел ее поджатые губы и тихо проговорил:
— Я вижу, во время моего отсутствия у тебя здесь было много дел, Джоан.
— О да, нам всем хватало дел. Обрати внимание на эти портьеры, Колин. Они новые, но я велела изготовить их из той же ткани, что и прежние. Представь себе, на складе в Данди все еще имеется точно такая же парча! Ее ткут уже пятьдесят лет, не меняя узора! Чудесно, правда?
— Мне нравились те портьеры, которые были здесь раньше.
— Что? Неужели тебе нравились пыль и многолетняя грязь, которые сыпались на пол?
— У этих ковров странный вид.
— Еще бы. Ведь теперь они чистые. Когда по ним ходят, над ними больше не поднимаются облака пыли.
Он открыл рот, но она опередила его, вскинув руку.
— Позволь мне угадать, что ты хочешь сказать. Ты бы предпочел, чтобы они остались как были, не так ли?
— Да. Как я уже сказал, у тебя здесь было чересчур много дел, Джоан, и мне это не нравится.
— А чего бы ты хотел? Чтобы я бездельничала, развалясь в кресле, читая романы, которых нет в этой обветшалой конуре, которую ты именуешь библиотекой, и ела при этом овсяное печенье с имбирем?
Колин вдруг осознал, что они разговаривают, стоя в трех футах друг от друга, однако не сделал ни шагу ей навстречу. Он был прав, а она виновата, и он должен заставить ее понять свою вину и попросить прощения.
— Ты должна была подождать меня. Я ясно попросил тебя составить списки, чтобы я мог их просмотреть, а потом мы могли бы…
— Папа, она злая и плохо обращается с Филипом и со мной. Однажды утром она даже заперла меня в моей комнате, чтобы я не могла выйти, а погода была такая хорошая.
— Так, значит, ты, Джоан, добралась даже до моих детей? — Колин посмотрел на свою дочь: — Иди к Далей, Далинг. Мне надо поговорить с твоей мачехой.
— Мы не хотим, чтобы она тут жила! Ты скажешь ей, чтобы она нас больше не била?
Синджен удивленно уставилась на хнычущую девчушку и расхохоталась:
— Неплохо придумано, Далинг. Залп сразу из всех орудий. Да, очень и очень неплохо.
— Ступай, Далинг. Я поговорю с Джоан. Тетя Арлет, и вы здесь? Прошу вас, оставьте нас и закройте дверь. Я разговариваю со своей женой.
— Ты скажешь ей, чтобы она перестала здесь все портить, не правда ли, Колин? В конце концов, ведь ты лэрд, ты муж, ты здесь хозяин и господин, а не эта девчонка. В замке Вир распоряжаешься ты, а не она. Ты ведь…
— Отошли ее в монастырь! — завопила Далинг и скрылась за дверью.
Арлет одобрительно кивнула и тоже вышла, очень тихо притворив за собой дверь.
Колин и Синджен остались одни в безукоризненно вымытой и вычищенной гостиной. На этом фоне даже старая, потрепанная мебель стала выглядеть солидной и изысканной, но в этот момент Синджен позабыла про все свои свершения. Она смотрела только на своего мужа и думала только о нем. Не может быть, чтобы он поверил в комедию, которую только что ломала Далинг, не может быть…
— Ты била моих детей?
Она глядела на него — он был так красив! При одном взгляде на него у нее начинало учащенно биться сердце, но сейчас он казался ей чужим красивым незнакомцем, и ей хотелось дать ему пощечину.
— Так ты их била, Джоан?
Это было глупо, нелепо и смешно. Надо прекратить это, прекратить сейчас же. Она быстро подошла к нему, вскинула руки, переплела пальцы на его затылке и встала на цыпочки.
— Я ужасно по тебе скучала, — сказала она и поцеловала его. Губы у него были теплые и упругие. Но они оставались плотно сжаты.
Он схватил ее за руки выше локтей и опустил их.
— Меня не было почти три недели. Я приехал лишь затем, чтобы увидеть тебя, увериться, что с тобой все в порядке и что эти проклятые Макферсоны не пытались творить новые пакости. Я не смог разыскать этого негодяя Робби Макферсона в Эдинбурге. Он избегает меня, черт бы побрал его трусливую душонку. Конечно, мне бы сообщили, если бы здесь приключилось что-нибудь дурное, но мне хотелось приехать и самому убедиться, что тебе ничего не грозит. И что же я вижу? Ты тут прямо-таки королева! Ты быстро забрала все в свои руки и распоряжалась, как хотела. Ты пренебрегла моим мнением. Не посчиталась с моими желаниями. Ты нисколько не посчиталась со мной.
Синджен пыталась пропускать его упреки мимо ушей. Она не привыкла к словам, от которых становится так больно. Она посмотрела ему в лицо и просто сказала:
— Я старалась сделать как лучше.
— Значит, ты еще слишком молода, чтобы знать, как лучше.
— Колин, твои обвинения нелепы, и ты сам это знаешь. А вот и Серина — надо полагать, она явилась, чтобы поцеловать тебя еще раз. Может быть, ты желаешь продолжить свои нотации при ней? Если хочешь, я могла бы позвать обратно твою тетушку Арлет и детей. Думаю, они охотно спели бы тебе хором длинную песнь о моих грехах. Нет? Ты этого не хочешь? Отлично, тогда, если не возражаешь, давай пройдем в твою комнату в северной башне. Там ты сможешь излить сразу свое раздражение, ничего не оставляя на потом.
Она повернулась на каблуках и, широко шагая, пошла прочь.
«Идет совсем как парень, — подумал он, раздражаясь еще больше. — Бедра нисколько не колышутся».
Однако он помнил, каково было обнимать эти бедра, и при мысли об этом его руки сами собой сжались в кулаки. Он двинулся за ней, продолжая свою обвинительную речь:
— Ты даже не попыталась подружиться с моими детьми. Они все еще считают тебя чужачкой, а не членом семьи. И я вижу, что ты невзлюбила их так же, как они невзлюбили тебя.
Она не повернулась к нему для ответа, а только бросила через плечо:
— Говори громче, Колин, чтобы услышала дети. Ведь они имеют привычку копировать поведение своих родителей.
Он замолчал и молчал всю дорогу до северной башни. Здесь тоже пахло лимоном и воском, и он понял, что она имела наглость переделать все по-своему даже в его комнате, единственной комнате, которая всегда принадлежала ему и только ему. Он ускорил шаг. Увидев отремонтированную лестницу, он сказал:
— Я хотел отремонтировать ее совсем иначе. Какого черта ты здесь наворотила?
Стоя на три ступеньки выше его, она резко повернулась.
— И что же ты собирался сделать иначе, Колин? Может быть, ты хотел, чтобы ступеньки располагались по диагонали? Или чтобы на месте каждой второй ступеньки зияла пустота, дабы тот, кто не смотрит себе под ноги, проваливался в подземную темницу?
— Ты не имеешь права вмешиваться в мои дела. Я уже предупреждал тебя об этом.
Не говоря больше ни слова, он протиснулся мимо нее по узкой лестнице, распахнул дверь, обитую медными гвоздями, и в нос ему ударили непереносимо свежие запахи. В середине круглой комнаты он остановился как вкопанный, уставясь на вазу с летними розами, которая стояла на его письменном столе. О Господи, розы, любимые цветы его матери, и к их благоуханию примешивается терпкий аромат лимона. Он на мгновение закрыл глаза.
— Вы перешли все границы, мадам.
— Ах, вот как? Стало быть, ты предпочитаешь жить в грязи? Чтобы твои книги продолжали портиться, постепенно распадаясь в труху? Как и следовало ожидать, на твоих книжных полках уже завелись и книжные черви, и книжные вши, и бог знает что еще. Еще чуть-чуть — и твои книги были бы безнадежно испорчены.
Колин повернулся к жене, охваченный яростью и чувством полного бессилия. Она была права, черт бы ее побрал, он вел себя как собака на сене, но он хотел сам руководить всеми работами в доме, потому что это были его дом, его тряпки и хлам, его забота! Так нет же, она возомнила себя госпожой всего и делала все по-своему, без его руководства и позволения. Этого он не мог простить. Он покинул родные края, чтобы защитить ее, а она так бессовестно провела его, захватила власть в его собственном доме и, похоже, вовсе не намерена за это извиняться! Он искал слова, чтобы высказать ей свое негодование, и вдруг выпалил, вспомнив одно из наиболее возмутительных ее прегрешений:
— Я не выношу запахов воска и лимона. А от запаха роз меня тошнит.
— Но миссис Ситон говорила, что твоя мать…
— Не смей говорить о моей матери!
— Хорошо, не буду.
— Ты явилась даже в мою комнату, единственную комнату во всей этой древней развалине, которая была полностью моей с тех пор, как я родился. Ты явилась сюда и переделала все по-своему.
— Если ты прислушаешься к голосу разума и внимательно посмотришь по сторонам, то увидишь, что я ничего не переделала. Да, я поставила на твой письменный стол вазу с розами, но это не переделка, а просто временное добавление к убранству. Неужели ты бы предпочел, чтобы великолепные цвета на этих гобеленах, сотканных твоей прапрабабушкой, продолжали блекнуть и тускнеть, погребенные под многолетним слоем грязи? И чтобы ткань сделалась такой ветхой, что рассыпалась бы в прах? А плиты пола, Колин? Ведь ты мог бы легко сломать ногу, если бы треснувшие плиты не заменили на новые. Притом заметь, я ничего не переделала по своему вкусу: новые плиты выглядят точь-в-точь как остальные. А ковер, этот роскошный обюссонский ковер? Взгляни — ведь только теперь стали явственно видны его чудесные, радующие глаз цвета.
— Ковер — это тоже не твоя забота. Я собирался заняться им сам.
«Да, чего-чего, а упрямства ему не занимать, — подумала Синджен. — Если уж он впился зубами в какую-нибудь кость, то будет драться за нее до конца!»
Призвав на помощь остатки самообладания, она спокойно сказала:
— Как бы то ни было, на замену старых плит ушли сущие гроши. Почему же ты их не заменил?
— Что я сделал или не сделал — это только мое дело. Я не обязан объяснять тебе свои поступки. Это мой дом, мой замок. То, что ты сделала, возмутительно.
— Я твоя жена, Колин. Замок Вир теперь не только твой дом, но и мой. Я должна о нем заботиться.
— Ты можешь быть лишь тем, чем позволяю тебе быть я.
— Силы небесные, да ты ведешь себя как настоящий идиот! Я так ждала, когда ты наконец вернешься домой. Почти три недели, и за все это время ты не послал мне ни единой весточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62