Поехали!
Они уехали, оставив третьего на дороге. Филип немного постоял в нерешительности, потом привязал Папоротника к тисовому кусту и осторожно подошел к дороге. Дингл лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. На его груди расплылось огромное красное пятно, глаза были удивленно раскрыты, зубы злобно оскалены. Сомнений не было — он был мертв.
Филипа вырвало. Он бросился обратно к Папоротнику, вскочил в седло и поскакал дальше.
Он узнал убитого Дингла, известного на всю округу забияку и одного из самых злобных бойцов на службе у Макферсонов.
Отец как-то показал его ему, сказав при этом, что Дингл — кретин и отличный образчик того сорта людей, которые служат у Макферсонов.
Филип скакал, пока Папоротник не начал задыхаться. Он позволил пони перейти на шаг и в конце концов задремал в седле. Через какое-то время Папоротник разбудил его, слегка ткнув мордой. Филип, не зная, сколько времени он проспал, испугался. Но его пони уже не мог скакать галопом, и ему пришлось продолжать путь шагом. Вскоре на дороге появилось еще несколько мужчин и женщин в крестьянской одежде. Что они делали там в середине ночи, так и осталось тайной. Филип не стал заговаривать с ними, хотя один из мужчин что-то закричал ему вслед, когда он проехал мимо.
В четыре утра он уже плыл на пароме в Эдинбург, отдав его хозяину все шиллинги, взятые им из денежного ящика отца, кроме одного. На время плавания Филип примостился в щели между мешками зерна, чтобы хоть немного согреться. Он добрался до городского дома отца только в начале седьмого. Перед этим он добрый час проплутал по улицам, разыскивая дом Кинроссов, и был уже готов расплакаться, когда наконец увидел его.
Энгус, зевая, открыл ему дверь и, так и не закрыв разинутого рта, в изумлении уставился на маленького сына своего хозяина.
— Ох ты Господи, да ведь это молодой хозяин! Вот лэрд обрадуется! А кто с вами приехал?
— Скорее веди меня к отцу, Энгус. Я должен сейчас же с ним увидеться.
Пока Энгус таращился на него, пытаясь собраться с мыслями, Филип прошмыгнул мимо него и побежал вверх по лестнице. Он продолжал мчаться со всех ног, пока не добежал до спальни лэрда и не распахнул ее двери, так что они с грохотом ударились о стены.
Колин тотчас проснулся и рывком сел в постели.
— Силы небесные, Филип! Какого черта ты тут делаешь?
— Папа, скорее, скорее едем домой. Синджен больна, очень больна.
— Синджен, — тупо повторил Колин, не понимая, о ком идет речь.
— Твоя жена, папа, твоя жена! Да скорее же, едем, едем! Филип уже стягивал с него одеяло, сам не свой от страха и от облегчения, что он наконец-то добрался до своего отца.
— Джоан больна?
— Не Джоан, папа, а Синджен. Пожалуйста, поспеши. А то тетя Арлет даст ей умереть, я это точно знаю.
— Тысяча чертей, Филип, о чем ты толкуешь? Кто с тобой приехал? Что стряслось?
Говоря это, Колин сбросил с себя одеяло и, нагишом соскочив с кровати, тут же озяб в холодной спальне, освещенной серым светом раннего утра.
— Ну же, Филип, говори!
Филип смотрел, как его отец одевается, умывает лицо и жестом отсылает прочь появившегося в дверях Энгуса.
Он рассказал ему все: как они ездили на болото, как на обратном пути пошел дождь и Синджен сняла с себя жакет и надела его на Филипа. Он рассказал про выстуженную спальню лэрда, про открытые окна и про то, как тетя Арлет лгала им всем. Потом он замолчал, глядя на отца испуганными, немигающими глазами, и тихонько заплакал. Колин тут же подошел к сыну и крепко обнял его.
— Вот увидишь, Филип, все будет хорошо. Ты молодец, что приехал. Скоро мы с тобой будем дома, и Джоан поправится.
— Ее зовут Синджен.
Колин заставил своего изнемогающего сына съесть немного наскоро приготовленной овсянки. Через полчаса они оба уже были в седле. Колин предложил Филипу остаться и поспать, раз он так устал, но Филип наотрез отказался.
— Я должен сделать все, чтобы она поправилась, — сказал он, и Колин обрадовался, подумав, что его сын вырастет настоящим мужчиной.
Синджен охватил странный покой. Еще она чувствовала усталость, такую бесконечную усталость, что ей хотелось одного: заснуть и спать, спать, быть может, вечно. Боли больше не было, только сладкое желание погрузиться в беспамятство, отдаться этой усталости, которая так настойчиво засасывала ее. Она тихо застонала, и звук собственного голоса показался ей странным, далеким, как будто исходящим не от нее, а от кого-то другого. Как же она устала, устала… Как можно быть такой усталой и до сих пор не заснуть? Потом она услышала голос, доносящийся откуда-то издалека, и подумала: «Не мой ли это голос?» Но если это ее голос, то зачем она разговаривает? Ей больше не нужно говорить и никогда не будет нужно…
Нет, этот голос был сильным, громким, настойчивым, это был голос мужчины… недовольного мужчины. Она много раз слышала такой тон у своих братьев. Но это был не Дуглас и не Райдер. Их здесь не было. Теперь мужской голос приблизился к ней, говорил ей в самое ухо, но она не могла понять произносимых им слов. Да и зачем? Какая разница, о чем он говорит? Потом к первому мужскому голосу добавился второй, стариковский. Тише и мягче первого, он едва задевал краешек ее сознания, не пытаясь вторгнуться в него; ее сознание легко отталкивало этот ненавязчивый голос, и он откатывался назад, невнятный и неясный.
Требовательный мужской голос тоже затихал. Скоро она освободится и от него. Наконец он замер вдалеке, и ее голова бессильно упала набок, сознание начало ускользать. Она чувствовала, как ее дыхание становится все реже, реже…
— Проснись, чертова дура, проснись! Я тебе говорю, Синджен! Не смей сдаваться! Просыпайся, чертова кукла!
Эти крики, отозвавшиеся в голове острой болью, привели ее в чувство. Точно так же кричал ее брат Дуглас, но она знала, что это не Дуглас. Он сейчас далеко. У нее было такое чувство, будто она, шатаясь, стоит на краю чего-то очень близкого, но пока еще незримого; ее тянуло шагнуть туда, но она все еще боялась сделать этот шаг, хотя незримое что-то было странно манящим.
Мужчина снова заорал на нее, громко, резко; от этих звуков у нее раскалывалась голова. Она не могла этого вынести; ей хотелось крикнуть ему, чтобы он замолчал. Она отступила от края неведомой бездны, так злясь на то, что ей помешали, что даже открыла глаза, желая накричать на этого мужчину и потребовать, чтобы он оставил ее в покое. Она раскрыла было рот, но не издала ни звука. Перед ней был самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. Ее сознание вобрало в себя его облик: черные волосы, невероятно синие глаза, ямочку на подбородке; наконец она с трудом проговорила надсадным, сиплым шепотом: «Какой вы красивый». Потом она опять закрыла глаза, так как поняла, что это ангел и она находится в раю. Хорошо, что она здесь не одна, что он рядом…
— Открой глаза, черт бы тебя побрал. Я совсем не красивый, дуреха. Я даже не успел побриться!
— Ангелы не ругаются, — отчетливо произнесла она и снова заставила себя открыть глаза.
— Я не ангел, я твой чертов муж! Проснись, Синджен, проснись сейчас же! Я не позволю тебе больше дрыхнуть! Хватит разыгрывать трагедию, слышишь? Проснись, чтобы тебя черти взяли! Вернись ко мне, немедленно вернись, не то я побью тебя.
— Чертов муж, — медленно повторила она. — Да, вы правы. Я должна вернуться. Я не могу дать Колину умереть, я не хочу, чтобы он умирал… никогда, никогда. Его надо спасти, и только я могу это сделать. Он слишком благороден, чтобы спасти себя самому. Он не умеет быть безжалостным, поэтому только я могу его спасти.
— Тогда не покидай меня! Ты не сможешь спасти меня, если умрешь, это ты понимаешь?
— Да, — вымолвила она. — Понимаю.
— Вот и хорошо. Теперь я приподниму тебя, и ты попьешь воды. Хорошо?
Синджен слабо кивнула. Она почувствовала, как сильная рука приподнимает ее спину, как холодное стекло бокала касается ее губ. Она жадно пила, пила, и вода казалась ей нектаром богов. Вода текла по ее подбородку, стекала на ночную рубашку, но она была так измучена жаждой, что это было ей безразлично, главное — это чудесная, сладостная вода, которая льется ей в горло.
— Все, пока хватит. Послушай меня. Сейчас я оботру тебя влажным полотенцем и собью твой жар. Ты меня понимаешь? У тебя страшный жар, и необходимо остудить его. Но ты не должна засыпать, понятно? Скажи мне, что ты поняла меня!
Она сказала, но потом все смешалось. Ее сознание сосредоточилось на другом, когда она вдруг услышала пронзительный женский голос:
— Ей стало хуже так внезапно. Я уже собиралась послать за этим старым болваном Чайлдрессом, когда приехал ты, Колин. Я не виновата, что ей стало хуже. Казалось, что она уже почти поправилась.
Синджен застонала от страха и попыталась уползти от этой ужасной женщины, свернуться калачиком и спрятаться от нее. Красивый мужчина, который не был ангелом, спокойно приказал:
— Уйдите, Арлет. Я не желаю, чтобы вы опять входили в эту комнату. Уйдите сейчас же.
— Эта сучка станет рассказывать тебе небылицы! Колин, я знала тебя всю жизнь. Ты не можешь встать на ее сторону и пойти против меня!
Она снова услышала его голос, но он отдалился от нее. Потом наступила благословенная тишина. Внезапно лица Синджен коснулась прохладная мокрая ткань; она попыталась поднять голову и зарыться лицом в эту ткань, но снова услышала его голос, теперь уже ласковый, успокаивающий. Он говорил ей, чтобы она не шевелилась, он сделает так, что ей сразу станет лучше.
— Поверь мне, — говорил он, — поверь мне.
И она поверила. Он не даст той женщине подойти к ней. Она услышала, как другой мужчина со старым тихим голосом говорит:
— Продолжайте в том же духе, милорд. Обтирайте ее, пока жар не уменьшится. Через каждые несколько часов давайте ей пить, и пусть пьет столько, сколько сможет.
Синджен почувствовала, как прохладный воздух коснулся ее горячей кожи. Она смутно осознавала, что кто-то снимает с нее пропотевшую ночную рубашку, и была рада избавиться от нее, потому что кожа у нее вдруг начала чесаться. Мокрая ткань прошлась по ее груди, по ребрам. Но ее прохлада не могла проникнуть глубже. Синджен по-прежнему ощущала внутри себя невыносимый жар, а чудесная прохлада мокрой ткани не доходила туда. Она попыталась выгнуть спину, чтобы прохлада стала ближе.
Она почувствовала, как мужские руки берут ее за плечи и снова прижимают к кровати. Теперь красивый мужчина говорил с ней тихо и мягко:
— Успокойся, успокойся. Я знаю, какой жар тебя жжет. У меня, как ты и сама прекрасно знаешь, тоже был однажды очень сильный жар, и тогда мне казалось, что внутри у меня, там, куда нельзя добраться, полыхает огонь и что я сгораю изнутри.
— Да, — вымолвила она.
— Я буду обтирать тебя, пока жжение не пройдет, я обещаю тебе.
— Колин, — сказала она и, открыв глаза, улыбнулась ему. — Ты не ангел. Ты мой чертов муж. Я так рада, что ты здесь.
— Да, — ответил он, и в нем вдруг шевельнулось какое-то незнакомое, сильное чувство. — Я больше не оставлю тебя, ни за что не оставлю.
Как же объяснить ему, что это невозможно, что он не должен оставаться в замке? Синджен с трудом подняла левую руку, чтобы коснуться его лица и привлечь его внимание. Ей было больно говорить, голос звучал сдавленно, сипло:
— Ты должен уехать, Колин, чтобы не подвергаться опасности. Я не хотела, чтобы ты возвращался, пока я не разделалась с ним. Он бесстыдный проныра и готов напасть на тебя из-за угла. Я должна защитить тебя.
Колин недоуменно нахмурился. О чем, черт побери, она толкует? И о ком? С кем она хочет разделаться? Она закрыла глаза, и он снова начал обтирать ее с головы до ног. Когда он перевернул ее на спину, она тихо застонала, бессильно распластавшись на простыне.
Он продолжал обтирать ее влажным полотенцем, пока ее кожа не стала прохладной на ощупь. Тогда он закрыл на мгновение глаза и помолился за нее и за себя тоже, горячо надеясь, что он пользуется достаточным благорасположением Бога, чтобы тот прислушался к его молитве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62