- И вы предлагаете мне перелопачивать переводную макулатуру? - спросил я в лоб. - Менять Майклов на Миш, Патрисий - на Пелагей, Лос-Анжелес на Сыктывкар?
Так, что ли? И ставить на обложке свою фамилию? Но это же воровство, плагиат!
"Главаря" ничуть не шокировала моя прямолинейность.
- Этим мог бы заниматься и ремесленник, - усмехнулся он и протянул мне открытую пачку "Данхилла". - Давайте закурим и очень-очень спокойно прикинем детали. Я потому и обращаюсь к вам, писателю с развитым воображением, с фантазией подлинного мастера неординарных сюжетов. Перелопачивать? А что, почему бы и нет? В конце концов, сюжеты в мировой литературе повторяются бесконечно. Важно не о чем, а кто пишет. "Евгений Онегин" - это же плагиат крыловской басни о журавле и цапле, которые поочередно предлагали друг другу пожениться. С вашим воображением и мастерством вы неузнаваемо перевоплотите на бумаге импортную дешевку в добротную книгу о страстях человеческих. И вам не надо будет ломать голову над перипетиями фабулы, не надо мучительно сочинять сюжеты - берите заготовку и - с Богом!
- И под своей фамилией? - Я затянулся и довольно нахально пустил струйку дыма в его сторону.
- Желательно. Вас знают. Но можно и под броским псевдонимом, который потом примелькается и станет популярным. Советую подумать, Феликс Михайлович. Ваша редакторская ставка сокращена, а по договору за каждый романчик вы могли бы иметь очень приличные деньги. Подстрочник - за счет издательства, у нас есть очень неплохой переводчик, работает, что важно, очень быстро. Хотите - трудитесь в Доме печати, место найдем. А если удобней дома, пожалуйста. Важно одно - вовремя сдать рукопись. Подумайте, я не тороплю...
- Хорошо, я подумаю, - сказал я и, загасив сигарету в бронзовой, с взбрыкнувшим Пегасиком пепельнице, поднялся с кожаного кресла.
...Такой вот интересный разговор произошел у меня с "главарем" в половине одиннадцатого. К тому времени я уже успел убедиться, что посетившей меня вчера вечером идее быстренько продать дачу можно убираться восвояси. Напечатать мое объявление газеты - а я позвонил с утра в пять или шесть редакций - могли лишь на следующей неделе. Но еще хуже, что подобных предложений на их страницах были если не сотни, то многие десятки. Клюнуть на мое сразу могли бы лишь в случае, если бы я написал "отдаю недостроенную дачу задаром".
Когда я вернулся к себе, Люся встретила меня взглядом, полным тревожного любопытства. Однако спросить о чем-либо не решилась и, подождав, неохотно уткнулась в компьютер. К счастью, Краснопольского на месте не оказалось, настырность Зямы была бы сейчас для меня невыносимой. Я сел за стол, отодвинул локтем сверку "Зеленого доктора", с редактурой которого, судя по всему, было покончено, и задумался.
Давно уже на душе у меня не было так скверно... Чувство отвращения к себе, с которым я утром открыл глаза, вызванное ночным набегом жены, логически было трудно объяснимо. В конце концов, ни у меня, ни у Нины и в мыслях не было разводиться, взаимное физическое охлаждение - штука банальная, особенно для супругов, живущих вместе два десятка лет. Ну, не спали мы с ней достаточно долго, ну не хотелось. А сегодня ночью, предположим, эмоции в ней пробудились.
Я же совершил то, что на канцелярите называется исполнением супружеских обязанностей. И, слава Богу, что оказался еще способным на это. За что, спрашивается, себя грызть?.. Задавая себе этот риторический вопрос, я прекрасно осознавал, что опять вру самому себе. Марьяна... Весь день, весь вечер и засыпая я думал о ней, почти физически чувствовал ее рядом, обонял, как мне казалось, чуть пряноватый аромат ее духов, слышал милый хрипловатый голосок... Стоило вспомнить, как мы ехали в трамвае, прижатые друг к другу словно тисками, и дрожь электрическим разрядом пробегала по телу, а мозг на мгновенье просто-напросто отключался. И вот такой тривиальный финал этого необыкновенного дня...
Сегодня моя любовная нервозность - а как еще назовешь это состояние? - спала, смикшировалась, но зато пришло самоуничижительное раскаяние, совсем как в горьком похмелье. Да, человек слаб, конечно, но не мерзко ли, думая и мечтая об одной женщине, предаваться плотским утехам с другой? Ей, Нине, эта близость была нужна как напоминание об узах, которые я не смею сбросить. Моя жена искренна в своей прагматичности, свое "надо" она осуществляет всегда. А я?..
Опять, как в театре марионеток, кто-то дергает за нитки, и ты делаешь то, что вовсе не нужно тебе, даже неприятно, мучительно и противно. Но делаешь, потому что чужое "надо" всегда бывает сильней твоего.
Теперь вот и это, Светланино "надо" - вынь да положь, и немедленно, тысячу, даже полторы тысячи долларов... А в глубине памяти, как ни гони, нет-нет да и ворохнется мысль о Джиге, его "ауди" и расплате, наверняка скорой и неминуемой. Такие не ждут и уж тем более - не прощают.
На этом мрачном фоне предложение Карповича - забыв о профессиональном достоинстве и элементарной порядочности, превратиться в литературную проститутку - уже не казалось мне столь издевательски мерзким. Напротив, оно давало хоть какой-то шанс если не разрубить, так ослабить стянувшую меня финансовую петлю. Если "главарь" согласится дать мне приличный аванс под будущую поделку, а еще лучше - сразу за два-три эротических романчика - я, может, и смогу выкарабкаться из ямы. Впрочем, еще неизвестно, сколько они готовы мне платить по договорам. Надо торговаться. "Парфенон", как я понял, заинтересован во мне не меньше, чем я сейчас в заработках. В конце концов, литературное имя - это мой интеллектуальный капитал, надо дать им понять, что цену себе я знаю. А уж коли найдем согласие, буду работать как одержимый, мне ведь стоит только настроиться, а там пойдет...
Выкурив подряд четыре-пять, а может и больше сигарет, я поднял трубку и набрал номер Карповича.
- Это Ходоров. Я готов продолжить разговор. Могу зайти прямо сейчас? Спасибо, иду...
...Больше часа продолжалась в кабинете директора "Парфенона" беседа, в которой, кроме меня и Карповича, участвовали главный редактор издательства - "полупахан" Иван Петрович Махнев и ведущий экономист Яков Яныч Готц, как оказалось, главный мой оппонент. Он прямо-таки обомлел, когда услышал от меня об авансе. А когда разговор зашел об оплате моего труда, заявил, что не может быть и речи о том, чтобы я получал за каждую книжонку больше пятисот долларов, поскольку большая сумма сделает ее издание нерентабельным.
Разумеется, он нахально врал. Работая в "Парфеноне", я был достаточно осведомлен, какие дивиденды снимает издательство с популярной литдешевки, допечатку которой массовым тиражом заказывали ему московские фирмачи-книгоделы. Даже на таких договорах самарцы имели неплохой куш, а сейчас, выкупив право на самостоятельный выпуск книжек расхожей серии, они будут грести во много раз больше. Но доказательств у меня не было, я не мог ловко оперировать цифрами, как это виртуозно продемонстрировал лопоухий крючконосый семит, которого я возненавидел за этот час, как лютого врага. Я мог лишь тупо упираться, багровея, закусывать губу, чтоб не перейти на ненормативную лексику, и мысленно твердить и твердить себе: не поддавайся, не будь хлюпиком, не дай себя провести, как сельского дурачка...
Карпович практически не вмешивался в наше противоборство. Он благожелательно следил за нами - точь-в-точь как зарубежный министр, приглашенный на корриду, где опытный тореро элегантно расправляется с неуклюжим разъяренным бычком.
Полковничья, мясистая, в складках физиономия Махнева, напротив - выражала живейший интерес к содержанию нашей перепалки с экономистом, но и "полупахан" предпочел предоставить Готцу право нанести последний, смертельный укол...
Когда я вышел от Карповича, в руках у меня была толстенная папка с подстрочником романа "Из бездны - вдвоем", сочиненного некой Армандой Кройс, и экземпляр договора Заказчика с Исполнителем. Согласно ему, Исполнитель, то есть я, обязывался в течение двух месяцев подготовить к печати "оригинальное высокохудожественное произведение", за которое Заказчик отслюнит мне в рублях сумму, эквивалентную одной тысяче долларов аккордно, а главное - авансом. На этом я все же настоял, и они-таки поняли, что в основании моего упрямства есть что-то действительно серьезное.
Можно ли было считать эту тысячу моей победой? Казалось бы, да. Ведь я сумел удвоить предлагавшуюся мне сумму. Наверняка они уступили бы и еще, но я просто уже обессилел. И уговорил себя тем, что именно тысяча "зеленых" мне сейчас и нужна, а упорствуй я дальше, того и гляди "Парфенон" откажется вообще иметь со мной дело. Короче, я струсил. Презирая свое малодушие, я успокаивал себя тем, что завтра-послезавтра швырну поганые эти деньги на стол пред светлы очи своих милых женщин и... И что-то надо резко, кардинально менять в самом своем существовании в этом мире, становится уже просто невыносимо от этой насквозь фальшивой, словно навязанной мне жизни.
Чтобы не думать ни о Марьяне, ни о Джиге, ни о своих домашних, я решил не откладывая заняться делом - хотя бы просмотреть подсунутый мне Махневым любовный роман. Так сказать, перешагнуть пока что лишь порог публичного дома, под красным фонарем которого мне предстоит отныне усердно трудиться. Текст довольно-таки пухлой рукописи был отпечатан крупным шрифтом и достаточно чистенько, три-четыре помарки на страницу. Неведомый мне переводчик с английского работал на компьютере с хорошим принтером, интервалы между строчками были широкими, так что места для литературной правки было достаточно. Однако уже первый абзац заставил меня содрогнуться.
"Заложив свои нежирные руки за золотоволосую голову, Эстебан с удовольствием рассматривала свое обнаженное тело в зеркале, когда за ее спиной послышался дверной скрип и густой мужской голос издал восклицание восхищенности: "Ты хороша сегодня, как спелый персик, когда зубы вонзаются в его сочащуюся бархатную плоть!"" Я зажмурился и тряхнул головой... Неужели и дальше будет такое?
"- Ты пришел вовремя, дорогой Стив! - засмеялась молодая женщина, оборачиваясь к вошедшему в будуар высокому блондину с твердыми челюстями и голубыми глазами, которые жадно ощупывали подробности ее восхитительных прелестей. - Еще минута, и я позвонила бы Джорджу, и тогда тебе пришлось бы стать за мной в очередь, как безработному на бирже труда в Чикаго. Но ты пришел первый, а первому всегда полагается приз.
- Не упоминай это проклятое имя! - взревел Стив, прижимая к груди задрожавшее смуглое от атлантического загара тело. Его ладони медленно скользнули..." Я захлопнул папку и обеими руками вцепился в бороду. Тоскливый ужас надвигался неотвратимой мутной волной... Наверняка такими вот трескучими фразами пестрит вся эта кошмарная поделка. Но ужас-таки и в самом деле наваливался на меня - от одного лишь осознания самого факта, что в этой вонючей словесной бурде мне придется барахтаться многие месяцы... Но поздно, брат Ходоров, поздно, желтый билет проститутки тебе уже вручен... Отрабатывай и не суетись под клиентом...
- Что с вами, Феликс Михайлович? Вы не заболели?
Кажется, я даже застонал... Карие глазки обернувшейся на меня Люси смотрели так сочувственно...
И я вдруг увидел его, такого сейчас несчастненького Ходорова, глазами этой скромной, совсем неглупой, но бесконечно наивной девушки, с искренним обожанием взирающей на Писателя, человека совсем иной, ужасно благородной породы - совсем не той, к какой относятся ее родители, кажется инженеры, знакомые родителей, соседи по дому, даже институтские преподаватели и профессора... Им недоступны эмпиреи творческого духа, они будничны в своих интересах и заботах, а он, знаменитый Ходоров, книгами которого она упивалась девчонкой, терзается совсем другими страстями, неведомые дюжинным людям муки творчества обуревают этого лобастого пышноволосого человека с ухоженной русой бородкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19