Фредерик весь горел. Когда у него в башке прояснялось, он твердил одно и то же:
- Пора сниматься с якоря. Пора в путь, иначе я никогда не дойду до конца. Колокол будет звонить и звонить, мне не хватит времени.
На следующий день Фредерику стало получше. Я дала ему поесть. Ел он очень мало, зато выпил много воды. Он был потный как мышь, но дрожал от холода. Когда я его переодевала, он смотрел на меня так, словно не видел. Я была уверена, что он принимает меня за какую-то другую женщину, хотя он ни разу не произнес имени. Зато называл и своей красавицей, и своей газелью, и своей толстушкой, и своей малышкой, и своей деткой, и своей цыпкой, и своей крошкой. Так что, уж не знаю почему, я вообразила, что все это относится к одной и той же. В общем, его здорово припекло.
А через пару дней он был уже здоров. Чудо, да и только. Когда стемнело, я, как всегда, отправилась его навестить - поглядеть рану, смерить температуру и вообще взглянуть, как он там. Смотрю - он сумел выбраться в коридорчик, стоит, держится за дверь. Объяснил:
- Не могу все время валяться, а в этой крысиной норе даже спину не разогнешь.
Температура тридцать семь и две. Рана - конфетка. Однако ж порядком скуксился, когда я ему сообщила, что поскольку ночью он уже снимался с якоря, то теперь, коль он чудесным образом излечился, пора и на самом деле отчаливать. Можно свистнуть спасательную шлюпку и доплыть до берега, так что ни одна собака не заметит. Свою роль я отыграла клево, не хуже, чем в "Глазах", где шпики подсовывают мне бумагу, чтоб я написала донос на того гада, который бросил меня с малюткой, а я отказалась. Теперь я тоже не донесла, но все-таки была не прочь, чтобы малый поскорей убрался.
- Да куда ж мне идти? - вопрошал он. - Ну еще немножко потерпите. Может быть, вы отплывете уже этой ночью. Я сойду в любом порту, только бы не во Франции, и больше вы обо мне никогда не услышите.
Как сейчас помню - та конура, он лежит, растянувшись на драном матрасе, а я сижу рядом, на полу, в спортивном купальнике от "Сакса" с красно-голубой ленточкой в своих окулярах. Вдруг он спрашивает:
- Вы не могли бы на минутку снять очки?
Подчиняюсь. Я уже знаю заранее, что сейчас он приподнимется на локтях и уставится на меня с таким видом, словно пытается припомнить, в каком таксишке мы с ним перепихнулись в рождественскую ночь. Знаю и следующий вопрос, на который мне приходится отвечать по сто раз на дню, почаще, чем на "привет-как-поживаешь":
- Скажите, я не мог вас видеть в каком-нибудь фильме?
Тоже отвечаю как всегда:
- Да вы шутите, в каком же?
"Сцена в черно-белом. Действие происходит в гостиничном номере, недорогом, но опрятном.
Девушка с платиновыми волосами стоит, облокотившись о створку двери, которая медленно закрывается. Глаза ее полны слез. В своем дешевеньком, промокшем от дождя платьице она обворожительна.
Молодой шофер грузовика складывает чемодан. Он удивлен ее приходу и вместе с тем обрадован. Он оборачивается. Поношенная, но чистая фуфайка подчеркивает его могучие плечи.
ОНА (взволнованно). Вы хотите знать правду, так слушайте!.. Муж меня бросил, я осталась одна со своим мальчуганом. Чтобы получить работу, я была вынуждена отдать его в приют. Но он не вынес этой тюрьмы! Он сбежал! Теперь малыш живет у бабушки.
Молодой шофер крупным планом. Он потрясен. Протягивает девушке руку.
Девушка крупным планом. Она неверными шагами идет ему навстречу.
ОНА. О, не подумайте, что он совсем пропащий, нет же! Но он постоянно делает глупости. Может поджечь газету и кинуть в окно. Любит ходить по крышам, не понимая, что может обломиться черепица.
С сочувственной улыбкой юноша обнимает ее за плечи и усаживает на кровать. Видно, что он хочет ее поцеловать, но не решается.
ОНА (горестно). Мне советуют поместить его к отцам иезуитам. Он такой способный, он многого бы добился в жизни… Но у меня нет денег!
Рыдает.
Юноша, держа руки в карманах вылинявшей, но чистой спецовки, с решительным видом расхаживает по комнате.
ОН. Выслушайте меня, дорогая. Я всего лишь бедный шофер. Я тоже воспитывался в приюте. Но это не важно. Главное, что я не боюсь никакой работы!
Юноша становится перед ней на колени. Два профиля на фоне окна. Все громче звучит мелодия их первого вальса.
ОН. Любимая, будь моей женой! Ваш сын станет моим сыном. Мы поместим его к отцам иезуитам. Я не выпущу из рук баранки, целыми днями буду колесить по дорогам…
Обезумевшая от счастья, вся в слезах, девушка падает в его объятия.
Музыка звучит все громче. Тем временем камера постепенно отъезжает, пока в кадре не оказывается стоящий на ночном столике слон, играющий на цимбалах, которого они купили для малыша в первый день знакомства.
Конец".
Патетический момент.
Пришлось признаться беглецу, что это была одна из первых моих нетленок. Название я позабыла, но точно помню, что моим партнером был тот самый Матье, который сейчас сшивается на "Пандоре". Предполагается, что действие происходит в Марселе, но отсняли это барахло в Ницце, во время карнавала. Поэтому паренек, который должен был сыграть моего малютку, потерялся в толпе и исчез с концами. Так что пришлось обойтись без крошки. Срочно вызванный на подмогу писака еще подсахарил, где нужно, а крошку сбагрил в приют. Можно только догадываться, куда б он запихнул меня, если б я вдруг потерялась.
Фредерик глубоко вдохнул, откинулся на матрасе, закинув руки за голову, потом изрек:
- Нам крутили этот фильм в тюрьме. Честное слово, я плакал.
Его глаза заметались, не зная, на чем остановиться, но я-то понимала, что сейчас для него главное - меня разжалобить, чтоб я его не выкинула до ближайшего порта. Джикс действительно решил отчалить этой ночью. Отчего ему взбрендило ночью, я так и не поняла, хотя размышляла над этим весь обед.
Я вскочила на ноги, причем так удачно, что чуть балду не разбила этим чертовым потолком. Каждый раз, когда я спускалась в чулан, я светила себе свечкой, но ни разу мне не удалось из него выбраться, не набив шишку. Я вскрикнула: "Дьявольщина!", а потом сообщила Фредерику, что иду переодеться, а там поглядим.
Попробуйте дать кому-нибудь палец - увидите, что из этого получится.
Прощальный ужин был обалденным, вряд ли я сумею его достойно описать, просто спектакль. Никогда ничего не стеснялась, но все же не решусь пуститься в детали. И не потому, что вы тиснете статейку в "Конфиденшл". Ну тиснете, ну "Тайм" перепечатает, и что? Сборы вырастут вдвое, и все дела. Нет, у меня просто слов не хватает. Сыграть - другое дело. На это бы хватило даже такой дерьмовой актриски, как я. Так бы, черт возьми, сыграла, что любая старушенция, которая забрела бы на меня поглазеть вместе со своей правнучкой, потому что не достоялась на "Верную Лосси", хорошенько бы усвоила, до какого скотства могут дойти мужики.
Ладно, все на фиг. Затыкаю уши, чтоб самой себя не слышать. Начнем с декораций. Салон "Пандоры": кругом бронза и красное дерево. Огромный овальный стол с белой скатертью. Посуда из английского фарфора, шандалы. Жарко. Иллюминаторы распахнуты, блики от свечей лениво колышутся на волнах.
Дальше. Действующие лица одеты; мужчины - в смокинги, дамы - в вечерние платья. Джикс со своей седой шевелюрой и брюзгливой миной сидит во главе стола. У него под рукой ортопедическая палочка и полсотни склянок с лекарствами - так что никакая хворь нипочем. Напротив него сижу я, в воздушном черном платье, контактных линзах, бриллиантовом ожерелье и нефритовом сердечке на безымянном пальце в память о первых нетленках. Ногти, ресницы - по высшему классу, чувственные губы и знаменитые платиновые волосы, сияющие в свете шандалов.
По левую и правую руку от Джикса: Эсмеральда в белом платье, с роскошными плечами и шеей, кудряшками, падающими на глаза, почти такие же зеленые, как мои, и с надменным видом шарлатанки, сдирающей пару сотен баксов за сеанс, да еще Орлом-и-Решкой - метр восемьдесят роста и семьдесят кило розового филея, упакованного в ярко-красное платьице. Волосы светлые, глаза голубые, сиськи непомерные, как два глобуса: никогда еще не видала таких жутких сисек, текучих, своевольных, непослушных, любопытных. Для одного мужика эдакий клад, конечно, много чести. Оттого она и обзавелась двумя супругами, которые сидят по обе стороны от меня. По одну руку - режиссер Франц Стокаммер, подтянутый мужик под полтинник, с единственным волоском, аккуратно зачесанным назад, и галльскими усищами. По другую - актер Матье: двадцать пять лет, нос и зубы поддельные, улыбка Гранта, мышцы Гейбла, бархатистый взгляд Рафта, голос Боера. И, несмотря ни на что, вполне приятный малый.
Да, чуть не забыла, обслуживали нас две стюардессы - обе с голыми ляжками, в маечках и пилотках с надписью "Пандора" - черненькая Бесси и белокурая Толедо. Я уже говорила, что с Толедо мы сдружились на медицинской почве. Бесси мне тоже очень нравилась, но тут без взаимности. Даже не знаю, почему она мне была так симпатична. Разве что как раз потому, что я ей не нравилась.
Такая вот собралась компашка. Сидим, помалкиваем, что-то жуем, наливаемся шампанским. Я пью либо содовую, либо шампань. Так решил Джикс. Только тайком мне удается выхлебать стаканчик воды со льдом. Может, это вредно для желудка, печенки, сосудов, но у меня всегда было железное здоровье, так что от ледяной воды мне хоть бы хны. Целое лето мы проболтались на якоре, успели все уже переговорить. Может быть, только Орлом-и-Решкой, кромсая кусину кровавого бифштекса, ухитрилась сморозить очередную глупость, но все уже привыкли пропускать ее чушь мимо ушей. Тут я решила полюбопытствовать. Обращаюсь к актеру:
- Извините, Матье, вы не могли бы подсказать Фру-Фру, как называется фильм, в котором мы с вами играли?
Он проглотил кусок, сморщил лоб и произнес:
- Не "Голгофа матери"?.. Погодите, потом название изменили. Кажется…
- "Красотка и шофер", - уверенно бросил Стокаммер, даже не поглядев в нашу сторону.
- Ведь это, кажется, я его оплатил? - заговорил Джикс весьма высокомерным тоном. - Значит, он не мог так называться.
Тут я аж подпрыгнула на стуле. Что за черт? Кто-то под столом ухватил меня за лодыжку. В этот миг Матье воскликнул:
- Вспомнил! Он называется "Брошенная жена"!..
Отгибаю уголок скатерти, заглядываю. Что же я вижу?! Распахнутый люк, из него успел выбраться мой голубчик и пристроился под столом. Он уже залез мне под юбку и дотянулся до колена. Мужик он здоровый, так ему пришлось всему скрючиться, изогнуть шею, вывернуть голову. Лежит, стервец, улыбается. Сразу и сконфуженный, и жалкий, и куда как довольный собой. В полном обалдении одергиваю скатерть. В это время Джикс раздраженно поучает:
- Мать, жена, один черт! Если так обозвать фильм, только поистратишься на пленку!
Тут я почувствовала, что беглец еще больше обнаглел. Я уже рот раскрыла, собралась дать ему по руке, но так ничего и не сделала. А вскоре к одной присоединилась и другая. Они забрались мне под чулки и так нежно-нежно поглаживали ляжки. Просто ужас какой-то. Я была уверена, что сейчас моего болвана сцапают. Джикс бы его просто вышвырнул за борт, а со мной двадцать лет бы не разговаривал. Тут опять заговорил Матье:
- Кажется, припоминаю. Не "Ради сынишки"? По-моему, что-то в этом роде.
Держаться с достоинством, держаться с достоинством. Я уже слова не могла вымолвить, но одаряла общество великосветской улыбкой. Словно я, мерзавка, угодив на эту моторную посудину ценой в пару миллионов, еще и выпендриваюсь. Беглец уже успел задрать мне до пояса платье с комбинацией и теперь атаковал трусики, очень ему не терпелось их стащить. Вдруг я услышала свой умоляющий голос:
- Нет, о нет!..
- Фру-Фру права, - подтвердил Джикс. - Никаких детишек - ни в названии, ни на афише. Пойдут разве что на эту мордастую Ширли Темпл. Вот если им подсунуть какого-нибудь там пуделя или чечеточника, тогда повалят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
- Пора сниматься с якоря. Пора в путь, иначе я никогда не дойду до конца. Колокол будет звонить и звонить, мне не хватит времени.
На следующий день Фредерику стало получше. Я дала ему поесть. Ел он очень мало, зато выпил много воды. Он был потный как мышь, но дрожал от холода. Когда я его переодевала, он смотрел на меня так, словно не видел. Я была уверена, что он принимает меня за какую-то другую женщину, хотя он ни разу не произнес имени. Зато называл и своей красавицей, и своей газелью, и своей толстушкой, и своей малышкой, и своей деткой, и своей цыпкой, и своей крошкой. Так что, уж не знаю почему, я вообразила, что все это относится к одной и той же. В общем, его здорово припекло.
А через пару дней он был уже здоров. Чудо, да и только. Когда стемнело, я, как всегда, отправилась его навестить - поглядеть рану, смерить температуру и вообще взглянуть, как он там. Смотрю - он сумел выбраться в коридорчик, стоит, держится за дверь. Объяснил:
- Не могу все время валяться, а в этой крысиной норе даже спину не разогнешь.
Температура тридцать семь и две. Рана - конфетка. Однако ж порядком скуксился, когда я ему сообщила, что поскольку ночью он уже снимался с якоря, то теперь, коль он чудесным образом излечился, пора и на самом деле отчаливать. Можно свистнуть спасательную шлюпку и доплыть до берега, так что ни одна собака не заметит. Свою роль я отыграла клево, не хуже, чем в "Глазах", где шпики подсовывают мне бумагу, чтоб я написала донос на того гада, который бросил меня с малюткой, а я отказалась. Теперь я тоже не донесла, но все-таки была не прочь, чтобы малый поскорей убрался.
- Да куда ж мне идти? - вопрошал он. - Ну еще немножко потерпите. Может быть, вы отплывете уже этой ночью. Я сойду в любом порту, только бы не во Франции, и больше вы обо мне никогда не услышите.
Как сейчас помню - та конура, он лежит, растянувшись на драном матрасе, а я сижу рядом, на полу, в спортивном купальнике от "Сакса" с красно-голубой ленточкой в своих окулярах. Вдруг он спрашивает:
- Вы не могли бы на минутку снять очки?
Подчиняюсь. Я уже знаю заранее, что сейчас он приподнимется на локтях и уставится на меня с таким видом, словно пытается припомнить, в каком таксишке мы с ним перепихнулись в рождественскую ночь. Знаю и следующий вопрос, на который мне приходится отвечать по сто раз на дню, почаще, чем на "привет-как-поживаешь":
- Скажите, я не мог вас видеть в каком-нибудь фильме?
Тоже отвечаю как всегда:
- Да вы шутите, в каком же?
"Сцена в черно-белом. Действие происходит в гостиничном номере, недорогом, но опрятном.
Девушка с платиновыми волосами стоит, облокотившись о створку двери, которая медленно закрывается. Глаза ее полны слез. В своем дешевеньком, промокшем от дождя платьице она обворожительна.
Молодой шофер грузовика складывает чемодан. Он удивлен ее приходу и вместе с тем обрадован. Он оборачивается. Поношенная, но чистая фуфайка подчеркивает его могучие плечи.
ОНА (взволнованно). Вы хотите знать правду, так слушайте!.. Муж меня бросил, я осталась одна со своим мальчуганом. Чтобы получить работу, я была вынуждена отдать его в приют. Но он не вынес этой тюрьмы! Он сбежал! Теперь малыш живет у бабушки.
Молодой шофер крупным планом. Он потрясен. Протягивает девушке руку.
Девушка крупным планом. Она неверными шагами идет ему навстречу.
ОНА. О, не подумайте, что он совсем пропащий, нет же! Но он постоянно делает глупости. Может поджечь газету и кинуть в окно. Любит ходить по крышам, не понимая, что может обломиться черепица.
С сочувственной улыбкой юноша обнимает ее за плечи и усаживает на кровать. Видно, что он хочет ее поцеловать, но не решается.
ОНА (горестно). Мне советуют поместить его к отцам иезуитам. Он такой способный, он многого бы добился в жизни… Но у меня нет денег!
Рыдает.
Юноша, держа руки в карманах вылинявшей, но чистой спецовки, с решительным видом расхаживает по комнате.
ОН. Выслушайте меня, дорогая. Я всего лишь бедный шофер. Я тоже воспитывался в приюте. Но это не важно. Главное, что я не боюсь никакой работы!
Юноша становится перед ней на колени. Два профиля на фоне окна. Все громче звучит мелодия их первого вальса.
ОН. Любимая, будь моей женой! Ваш сын станет моим сыном. Мы поместим его к отцам иезуитам. Я не выпущу из рук баранки, целыми днями буду колесить по дорогам…
Обезумевшая от счастья, вся в слезах, девушка падает в его объятия.
Музыка звучит все громче. Тем временем камера постепенно отъезжает, пока в кадре не оказывается стоящий на ночном столике слон, играющий на цимбалах, которого они купили для малыша в первый день знакомства.
Конец".
Патетический момент.
Пришлось признаться беглецу, что это была одна из первых моих нетленок. Название я позабыла, но точно помню, что моим партнером был тот самый Матье, который сейчас сшивается на "Пандоре". Предполагается, что действие происходит в Марселе, но отсняли это барахло в Ницце, во время карнавала. Поэтому паренек, который должен был сыграть моего малютку, потерялся в толпе и исчез с концами. Так что пришлось обойтись без крошки. Срочно вызванный на подмогу писака еще подсахарил, где нужно, а крошку сбагрил в приют. Можно только догадываться, куда б он запихнул меня, если б я вдруг потерялась.
Фредерик глубоко вдохнул, откинулся на матрасе, закинув руки за голову, потом изрек:
- Нам крутили этот фильм в тюрьме. Честное слово, я плакал.
Его глаза заметались, не зная, на чем остановиться, но я-то понимала, что сейчас для него главное - меня разжалобить, чтоб я его не выкинула до ближайшего порта. Джикс действительно решил отчалить этой ночью. Отчего ему взбрендило ночью, я так и не поняла, хотя размышляла над этим весь обед.
Я вскочила на ноги, причем так удачно, что чуть балду не разбила этим чертовым потолком. Каждый раз, когда я спускалась в чулан, я светила себе свечкой, но ни разу мне не удалось из него выбраться, не набив шишку. Я вскрикнула: "Дьявольщина!", а потом сообщила Фредерику, что иду переодеться, а там поглядим.
Попробуйте дать кому-нибудь палец - увидите, что из этого получится.
Прощальный ужин был обалденным, вряд ли я сумею его достойно описать, просто спектакль. Никогда ничего не стеснялась, но все же не решусь пуститься в детали. И не потому, что вы тиснете статейку в "Конфиденшл". Ну тиснете, ну "Тайм" перепечатает, и что? Сборы вырастут вдвое, и все дела. Нет, у меня просто слов не хватает. Сыграть - другое дело. На это бы хватило даже такой дерьмовой актриски, как я. Так бы, черт возьми, сыграла, что любая старушенция, которая забрела бы на меня поглазеть вместе со своей правнучкой, потому что не достоялась на "Верную Лосси", хорошенько бы усвоила, до какого скотства могут дойти мужики.
Ладно, все на фиг. Затыкаю уши, чтоб самой себя не слышать. Начнем с декораций. Салон "Пандоры": кругом бронза и красное дерево. Огромный овальный стол с белой скатертью. Посуда из английского фарфора, шандалы. Жарко. Иллюминаторы распахнуты, блики от свечей лениво колышутся на волнах.
Дальше. Действующие лица одеты; мужчины - в смокинги, дамы - в вечерние платья. Джикс со своей седой шевелюрой и брюзгливой миной сидит во главе стола. У него под рукой ортопедическая палочка и полсотни склянок с лекарствами - так что никакая хворь нипочем. Напротив него сижу я, в воздушном черном платье, контактных линзах, бриллиантовом ожерелье и нефритовом сердечке на безымянном пальце в память о первых нетленках. Ногти, ресницы - по высшему классу, чувственные губы и знаменитые платиновые волосы, сияющие в свете шандалов.
По левую и правую руку от Джикса: Эсмеральда в белом платье, с роскошными плечами и шеей, кудряшками, падающими на глаза, почти такие же зеленые, как мои, и с надменным видом шарлатанки, сдирающей пару сотен баксов за сеанс, да еще Орлом-и-Решкой - метр восемьдесят роста и семьдесят кило розового филея, упакованного в ярко-красное платьице. Волосы светлые, глаза голубые, сиськи непомерные, как два глобуса: никогда еще не видала таких жутких сисек, текучих, своевольных, непослушных, любопытных. Для одного мужика эдакий клад, конечно, много чести. Оттого она и обзавелась двумя супругами, которые сидят по обе стороны от меня. По одну руку - режиссер Франц Стокаммер, подтянутый мужик под полтинник, с единственным волоском, аккуратно зачесанным назад, и галльскими усищами. По другую - актер Матье: двадцать пять лет, нос и зубы поддельные, улыбка Гранта, мышцы Гейбла, бархатистый взгляд Рафта, голос Боера. И, несмотря ни на что, вполне приятный малый.
Да, чуть не забыла, обслуживали нас две стюардессы - обе с голыми ляжками, в маечках и пилотках с надписью "Пандора" - черненькая Бесси и белокурая Толедо. Я уже говорила, что с Толедо мы сдружились на медицинской почве. Бесси мне тоже очень нравилась, но тут без взаимности. Даже не знаю, почему она мне была так симпатична. Разве что как раз потому, что я ей не нравилась.
Такая вот собралась компашка. Сидим, помалкиваем, что-то жуем, наливаемся шампанским. Я пью либо содовую, либо шампань. Так решил Джикс. Только тайком мне удается выхлебать стаканчик воды со льдом. Может, это вредно для желудка, печенки, сосудов, но у меня всегда было железное здоровье, так что от ледяной воды мне хоть бы хны. Целое лето мы проболтались на якоре, успели все уже переговорить. Может быть, только Орлом-и-Решкой, кромсая кусину кровавого бифштекса, ухитрилась сморозить очередную глупость, но все уже привыкли пропускать ее чушь мимо ушей. Тут я решила полюбопытствовать. Обращаюсь к актеру:
- Извините, Матье, вы не могли бы подсказать Фру-Фру, как называется фильм, в котором мы с вами играли?
Он проглотил кусок, сморщил лоб и произнес:
- Не "Голгофа матери"?.. Погодите, потом название изменили. Кажется…
- "Красотка и шофер", - уверенно бросил Стокаммер, даже не поглядев в нашу сторону.
- Ведь это, кажется, я его оплатил? - заговорил Джикс весьма высокомерным тоном. - Значит, он не мог так называться.
Тут я аж подпрыгнула на стуле. Что за черт? Кто-то под столом ухватил меня за лодыжку. В этот миг Матье воскликнул:
- Вспомнил! Он называется "Брошенная жена"!..
Отгибаю уголок скатерти, заглядываю. Что же я вижу?! Распахнутый люк, из него успел выбраться мой голубчик и пристроился под столом. Он уже залез мне под юбку и дотянулся до колена. Мужик он здоровый, так ему пришлось всему скрючиться, изогнуть шею, вывернуть голову. Лежит, стервец, улыбается. Сразу и сконфуженный, и жалкий, и куда как довольный собой. В полном обалдении одергиваю скатерть. В это время Джикс раздраженно поучает:
- Мать, жена, один черт! Если так обозвать фильм, только поистратишься на пленку!
Тут я почувствовала, что беглец еще больше обнаглел. Я уже рот раскрыла, собралась дать ему по руке, но так ничего и не сделала. А вскоре к одной присоединилась и другая. Они забрались мне под чулки и так нежно-нежно поглаживали ляжки. Просто ужас какой-то. Я была уверена, что сейчас моего болвана сцапают. Джикс бы его просто вышвырнул за борт, а со мной двадцать лет бы не разговаривал. Тут опять заговорил Матье:
- Кажется, припоминаю. Не "Ради сынишки"? По-моему, что-то в этом роде.
Держаться с достоинством, держаться с достоинством. Я уже слова не могла вымолвить, но одаряла общество великосветской улыбкой. Словно я, мерзавка, угодив на эту моторную посудину ценой в пару миллионов, еще и выпендриваюсь. Беглец уже успел задрать мне до пояса платье с комбинацией и теперь атаковал трусики, очень ему не терпелось их стащить. Вдруг я услышала свой умоляющий голос:
- Нет, о нет!..
- Фру-Фру права, - подтвердил Джикс. - Никаких детишек - ни в названии, ни на афише. Пойдут разве что на эту мордастую Ширли Темпл. Вот если им подсунуть какого-нибудь там пуделя или чечеточника, тогда повалят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55