– Полностью, Мишель. Но давайте условимся, что первичную информацию вы отдадите мне, это позволит связать многие разрозненные нити в одну и выйти на искомый результат. Вы не возражаете?
– Согласен. В конце концов, это ваша находка и авторское право за вами. Извините за шутку. Всего доброго!
16
Наступили первые дни августа, а мои сеульские дела, как ни странно, находились в подвешенном состоянии. Поначалу события развивались, как и положено в таких случаях: была послана предварительная аккредитация, внесен соответствующий долларовый залог, меня поставили в известность, что жить буду, как и остальные советские журналисты, за исключением электронщиков, в олимпийской деревне прессы, что примыкала к главной олимпийской деревне и находилась в двух шагах от Олимпийского парка. Я накапливал досье на наиболее вероятных победителей, анализировал состояние дел в том или ином виде спорта, записывал на магнитные ленты сведения о предыдущих Играх, кои могли понадобиться в Сеуле, – словом, занимался рутинной подготовительной работой. Без нее трудно рассчитывать на серьезные материалы, какой бы новый фактаж не давала сама Олимпиада.
Но потом дело застопорилось, мне позвонили из Москвы, что резко сокращена квота советских журналистов, и потому меня перевели в резерв. Я позвонил Гаврюшкину, но он тоже не ответил определенно, промямлил что-то о сложностях, ожидаемых в стране, с которой у нас нет дипломатических отношений, напомнив с пафосом, – да и разве могут корейцы простить пассажирский «Боинг-747», сбитый нашей ракетой в сентябре 1983-го? Потом долго и нудно что-то плел о происках неких служб, заполонивших олимпийские объекты, о необходимости быть готовым к самым неожиданным поворотам, естественно, далеко не лучшего свойства…
Я не сдержался:
– Это мне здорово напоминает побасенки, коими нас кормили в 84-м, когда, сами себя напугав, мы не поехали в Штаты.
– Ну, это ты загнул, – с неудовольствием возразил Гаврюшкин. – Сейчас – новые времена…
– Да люди старые у руля!
Кто меня дернул за язык! Не стоило, ясное дело, этого говорить: самолюбивый и властный, мгновенно вспыхивающий при малейшей попытке несогласия с его отработанным и апробированным мнением Гаврюшкин не простит такого выпада, тем более его уязвившего еще и потому, что Вячеслав Макарович слыл одним из тех, кто рьяно поддерживал председателя Госкомспорта в его борьбе против Игр в Лос-Анджелесе.
Я возвращался из Прохоровки поздним вечером, дело близилось к одиннадцати, темнело. Слева и справа густой стеной – точнее не скажешь – еще поднималась пшеница, пылили комбайны и грузовики, вывозившие с поля хлеб. Высокие тополя, окружившие шоссе, стоило только выехать из Софиевки, создавали впечатление, что машина несется в глубоком зеленом ущелье. Аккуратно подбеленные стволы фосфорисцировали в вечернем воздухе, убаюкивая водителя. Редкие машины иногда вспыхивали фарами. Заканчивался воскресный день.
Накануне я получил письмо из Лондона, от Дейва Дональдсона. Он сообщил, что шеф твердо решил послать его в Сеул, в надежде, что сможет он развернуться и там, но сам Дейв очень в этом сомневается и честно признается, что смотрит на открывшуюся перспективу довольно мрачно. «Что с того, писал он, что я уже дважды посетил „Уэмбли“: в первый раз я просидел весь матч в баре перед телевизором со знакомой девицей, а второй раз попал в драку, учиненную болельщиками, и это обошлось мне подбитым глазом и порванным костюмом (20 фунтов стерлингов). Увы, шеф ничего слышать не желает и требует поставить точку в той истории, которую я так „ловко раскопал“. Если б он знал, кто в действительности раскопал! Без вашего позволения Мишелю Потье в Берн я не звонил, да и, скорее всего, он мне ничего не сказал бы. Я надеюсь увидеть вас в Сеуле? Иначе мне хана…»
Я мог бы, конечно, пообещать Дейву содействие, ведь мое досье пополнилось кое-чем интересным. Мишель, вновь звонивший из Женевы, твердо пообещал к началу Игр выдать код расшифровки допинга, в основе которого лежит натуральный возбудитель, до сих пор неизвестный науке и получаемый, как он предполагает, из определенного вида мексиканских кактусов. Поэтому, высказал предположение Мишель, сама лаборатория располагается или в Мексике или в Колумбии, где скрываются главные центры мирового наркобизнеса.
Я написал тут же Хоакину Веласкесу, попросил его «покопаться» в мозгах его коллег, занимающихся наркотиками и попытаться выйти на секретную лабораторию.
Но остался без работы и Леонид Иванович Салатко, мой друг из угрозыска республики: кое-какие мысли возникли у нас после неофициальной беседы у него дома, где он отмечал в конце июля день рождения и где я, по традиции, произносил первый тост в честь именинника. Салатко загорелся идеей и пообещал поспрашивать своих ребят. Правда, он потребовал от меня под честное слово не лезть без него ни в какие расследования, достаточно ему, то есть Леониду Ивановичу, свиньи, которую я подложил в истории с Виктором Добротвором. Ведь не поспей он вовремя, ну, спусти колесо или появись необходимость вмешаться в иную ситуацию – в жизни ведь всякие непредвиденные осложнения возникают, словом, опоздай он тогда, мне бы несдобровать.
За Цыблями зашуршал под колесами новый асфальт; ровная, как стрела, дорога подталкивала поднажать, а мысль успокаивала сомнения – вряд ли гаисты устроят засаду в столь поздний час. Слева промелькнули остатки Змиевого вала, этой славянской китайской стены, не менее древней и загадочной, протянувшейся на тысячи километров по украинской земле. Уколола мысль: а что мы знаем о ней? Спроси любого школяра, он тебе нарисует целую картину – длина, высота, история Великой китайской стены, а мимо Змиевого вала проезжают тысячи и тысячи людей и лишь единицы останавливаются, чтоб постоять у этого вечного памятника предков и задуматься об истоках своих…
Через километр – поворот на Переяслав-Хмельницкий, и я начал сбрасывать скорость. Откуда появился этот «МАЗ», уму непостижимо. Я успел лишь до предела выкрутить руль влево, но удар был так силен, что меня выбросило из «Волги», как летчика, нажавшего на катапульту.
…Когда пришел на какое-то мгновение в себя, увидел сквозь залитые чем-то темным, дымящимся глаза лицо человека в поварском колпаке, и успел подумать, а причем тут ресторан, и услышал глухие слова: «Один случай из тысячи…»
Через неделю меня выписали из больницы – ни единого перелома, только синяки, порезы и ушибы. «Волга» же оказалась разбитой вдребезги: она сделала два кульбита через «голову» и остановилась, врезавшись в толстенный придорожный тополь, довершивший разгром автомобиля.
«МАЗ» бесследно исчез…

ІІІ. СХВАТКА
1
Открытие Олимпиады я смотрел в Киеве.
Мы с Наташкой устроились у экрана. Еще ныла правая коленка, поврежденная в столкновении, на сердце лежал камень, и чем красочнее, праздничнее, раскованнее разворачивалось грандиозное, невиданное доселе шоу, до последней минуты хранившееся в глубокой тайне организаторами Игр, тем горше становилось на душе. После восьми лет треволнений, упорных попыток унизить Олимпийские игры до уровня обычных чемпионатов мира, свести на нет их вдохновляющее и объединяющее воздействие, после урезанных Игр в Москве и Лос-Анджелесе, когда, казалось, уже ничто и никто не в состоянии возродить дух всеобщего братства и взаимопонимания, роднивший людей разных вероисповеданий и политических устремлений, разного цвета кожи и жизненных идеалов, Сеул, столько раз объявленный нами чуть ли не новой «империей зла» (а разве не видели мы с вами буквально накануне открытия Игр, когда уже было решено, что, вопреки мрачным ожиданиям и прогнозам, сборная СССР прибудет в южнокорейскую столицу, буквально леденящие кровь зрелища расправ местной полиции над бунтующими студентами?), вдруг явил нам симфонию всеобщей надежды на лучшее будущее в нашем перенасыщенном подозрениями, ядерными ракетами и бездуховностью мире стандартизированных ценностей.
Тем более обидно было ощущать себя отринутым от разворачивавшегося на моих глазах почти гипнотического действа всеобщего очищения от мелочности, подозрительности, вражды и ненависти.
Не досмотрев праздник открытия Игр, я ушел в другую комнату и попытался читать. Но даже мой любимый Хэм не мог отвлечь от мрачных мыслей.
Скорее интуитивно, чем осмысленно я набрал московский номер Власенко. Анатолий теперь работал в СЭВе, но прежние связи и в спортивном мире, и в некоторых иных инстанциях, не слишком афиширующих свое существование, сохранил.
– Привет, – сказал я, услышав знакомый, чуть глуховатый, горделивый голос. – Смотришь?
– Олег? – искренне удивился Анатолий. – Ты как это не на Играх? Что стряслось?
– Держат в резерве, – ответил я и коротко обрисовал ситуацию.
– Послушай-ка, перезвони мне через пяток минут, я тут кое-какие справки наведу, чтоб было ясно, почему ты валандаешься в матери городов русских!
Власенко был человеком дела, слов на ветер не бросал, к тому же многолетняя дипломатическая работа за границей выработала в нем стойкое стремление всегда и неотложно приходить на помощь соплеменникам, сталкивающимся с различными трудностями.
Анатолий позвонил точно через пять минут.
– Вот что, старина, дело твое просто и дело твое сложно. Просто потому, что ни в каком ты не в резерве, аккредитация и прочие необходимые ксивы имеются. Больше того, есть авиабилет на спецрейс Москва – Сеул, правда, самолет улетел еще три дня назад. Сложно, потому что Гаврюшкин забрал твои документы и распорядился ни в коем случае не сообщать тебе об этих нюансах. Когда это между вами черная кошка пробежала? Ведь вы, если не в друзьях ходили, то, по меньшей мере, знали друг друга бездну лет?
– Это – длинная история, как-нибудь в другой раз… Коротко: разногласия с ним начались, едва он взобрался на свой высокий трон в Комитете. Хотя, честно говоря, мне непонятна подоплека его резкого охлаждения ко мне…
– А нужно, старина, анализировать подобные ситуации, обязательно разбирать их по косточкам, чтоб знать, кто тебе друг, а кто – враг. Ну да ладно, не об сем речь. Вылетай завтра же в Москву, а Гаврюшкина я беру на себя. Мы вырвем у него документы, вот только с билетом на Сеул сложнее. Ты ведь знаешь, что наши спортсмены перебрасываются в южнокорейскую столицу чартерными рейсами, последний улетит двадцать третьего сентября – это поздно. Есть один вариант – лететь через Токио. То есть до Токио ты сможешь добраться уже завтра, а вот как оттуда в Сеул, не берусь решать. У тебя знакомые есть в Японии?
– Есть, журналист из «Иомиури», Сузуки, он работал корреспондентом в Москве, а три года назад мы встречались на Универсиаде в Кобе. Вот только застану ли я его?
– Так, сейчас в Токио уже утро. Звони и проси забронировать место на 19 сентября. И тут же – дай знать мне. Я же продолжу свои розыскания. Слава богу, в связи с открытием Игр люди сидят по домам, смотрят. Пока, старина. Желаю удачи!
Я заказал домашний номер Сузуки и перенес телефон в кабинет. Наташка посмотрела на меня пытливым взглядом, но ничего не спросила – она умела в нужный момент не лезть с расспросами.
Я легко представил Яшу – коренастого, рафинированного японца, знавшего русский едва ль не лучше меня, а, помимо этого, английский с французским, а еще и тайский, что вообще выглядело фантастикой. Яша – настоящее его имя Яшао Сузуки – был преуспевающим японским журналистом-международником, в свои сорок с небольшим лет успевший поработать в Москве и в Париже, в Вашингтоне и в столице Таиланда Бангкоке, человек общительный и обязательный. Как большинство японцев, он любил пиво и теннис (на этих двух «китах» и началось наше сближение в Москве во время Игр-80).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43