И еще я услышал сквозь отдаленные частые выстрелы какой-то странный рокочущий звук, похожий на звук работающей стиральной машины.
Но это было последнее, что я услышал, проваливаясь в крутящееся беспамятство.
Глава 13. ХИТРОУМНАЯ КОШКА.
Конечно же, я орала не от страха, а от радости. Потому что я увидела то, чего уже не мог увидеть наполовину вырубившийся раненый Ловкач. Хотя голова у меня еще шла кругом от наркотиков, которыми меня накачали дон Антонио и его дружки, чтобы развязать язык, но соображала я уже достаточно хорошо.
Помните, как той страшной ночью, после жуткого визита Узколицего, я шла по спящей Москве и мысленно рассуждала о том, что надо дождаться утра и заявиться на Лубянку. И рассказать им все, как на духу. Чтобы в этом кровавом деле разбирались профессионалы. И живо представляла, как это произойдет.
Так вот, мифическая картинка, мысленно нарисованная мною той ночью, ожила и воплотилась в реальность. Потому что, когда наша машина заглохла и встала поперек дороги, я повернула голову, ожидая, что сейчас от ворот набежит охранник и изрешетит меня из своего ужасного автомата. Но вместо этого я увидела, как он, отшвырнув автомат в сторону, бежит вдоль высокой ограды и время от времени суматошно кидается на нее, словно укушенный своей клыкастой псиной. Кидается, пытается перелезть и срывается.
А на крышу белокаменного особняка Антонио выпрыгивают из низко зависшего над плоской кровлей тупорылого пятнистого вертолета бравые парни в черных масках и черных же комбинезонах. И точно такие же парни выскакивают из второго вертолета, присевшего на поляне перед домом. Парни строчили из короткоствольных автоматов по панически убегающим в дом бандитам. Все было именно так, как я себе напридумывала. Трещали выстрелы, потом громыхнул взрыв и крыльцо дома заволокло жирным черным дымом, в который ныряли парни в комбинезонах. Поэтому я и заверещала от радости.
Но тут Саша слепо качнулся вперед и уткнулся лицом в руль. Руки его упали вниз. Куртка на левом плече и части спины была разорвана в клочья, наружу торчали куски меха, пропитавшиеся темно-красным. А сквозь них проглядывало изодранное, сочащееся кровью тело. Я похолодела от ужаса. Он умер! Я схватила его и начала трясти. Голова у него безвольно болталась, глаза были закрыты. Я приподняла у него веко: зрачки закатились. Я расстегнула ему куртку и прижалась к его груди: сердце еле слышно, редко, но билось. Он был жив. Сзади что-то затрещало. Я обернулась и обомлела: за нами быстро разгоралось удушливое коптящее пламя. Я поняла, что с минуты на минуту может взорваться бензобак и тогда мы заживо сгорим в этой железной гробнице на двоих. Я ужаснулась.
Я обхватила Сашу, сумела усадить. Открыла дверцу со своей стороны. Липкими от его же крови пальцами я вцепилась в отвороты куртки и потащила Сашу из машины. Омерзительно воняло горелой резиной. Мы вывалились из "джипа" и шмякнулись на мокрую траву. Он упал на спину. По его запрокинутому белому лицу молотили мелкие капли дождя, сползая по щекам и казалось, что он, закрыв глаза, беззвучно плачет. Мне стало совсем страшно. Я схватила его сзади за воротник куртки и с трудом поволокла по густой траве в сторону дороги, подальше от горящей машины.
Ноги разъезжались, увязали в раскисшем грунте. Но я продолжала тащить Сашу по уходящему к дороге пологому склону, срываясь и падая. Я поднималась и снова тащила его, причитая, как будто он мог меня услышать:
– Ловкач, милый, ну давай, ну давай же…
За нами оглушительно громыхнуло. Бензобак-таки взорвался к чертовой матери. Но мне было не до того. Задыхаясь, я вытянула Сашу через канаву на обочину дороги, а потом на скользкий асфальт покрытия. Здесь силы меня окончательно оставили, я выпустила его куртку из пальцев и шлепнулась на задницу. Голова его упала мне на колени. Я наклонилась над Сашей и заплакала от бессилия.
И тут я почувствовала, как меня отрывают от земли сильные руки, ставят на ноги, разворачивают, и я увидела перед собой опушенные мягкими длинными ресницами серые глаза, которые внимательно смотрели на меня из прорезей черной маски. Вокруг внезапно затопали, зашумели, заговорили, зарычал автомобильный мотор; кто-то склонился над Сашей, ловко разрывая перевязочный пакет. На плечи мне легла нагретая чужим теплом куртка, перед носом очутилась открытая фляжка, из которой потянуло крепким коньячным духом, и я неожиданно оказалась в самой гуще возвышавшихся надо мной, словно несокрушимые башни, плечистых парней в черных комбинезонах и масках. От них терпко пахло потом, кожей, оружием и – спасением.
Меня внезапно затрясло: от пережитого ужаса, от холода и страха за Сашу.
– Вы не ранены, Лена? – озабоченно спросил меня чей-то мужественно-хриплый голос.
– Нет, – прошептала я, глотая слезы. – Саша, Саша, помогите ему… Он умирает…
– Не волнуйтесь, с ним все будет хорошо, – ответил тот же голос.
Я повернула голову и посмотрела на обладателя этого мужественного голоса. Он стоял в метре от меня. Внешне он ничуть не отличался от остальных бойцов: те же маска и комбинезон, такой же короткоствольный автомат необычной формы. Но что-то в нем было такое, что сразу говорило – это командир. Он тоже посмотрел на меня. И вдруг взялся за маску рукой в перчатке с обрезанными пальцами и медленно стянул ее с головы.
Коленки у меня враз ослабли.
Передо мной стоял Владимир Николаич.
Тот самый гэбешный полковник, который был в подвале с Антонио и латиносами, который присутствовал при убийстве Карбышева, тот самый, который по уши залез в контрабанду колумбийского кокаина и замазан теперь так, что ввек не отмоется!.. Перед глазами у меня все поплыло. Как это так?! Кто же он на самом деле?
Сбоку к Владимиру Николаичу чертом подскочил еще один комбинезон в маске и вытянувшись в струнку, зачастил:
– Товарищ Первый, Третий докладывает по связи, что на объекте сопротивление подавлено, у нас потерь нет, спрашивает вас…
Владимир Николаич небрежно махнул рукой, останавливая его:
– Сейчас.
В голове у меня что-то щелкнуло и наконец все встало на свои места: внезапность появления этих бравых ребят, письмо, которое Хиппоза отвезла на Лубянку, "товарищ Первый" и слова папули про "важную шишку в бывшем КГБ".
Боже, какая я дура!
– Не может быть, – пролепетала я. – Это…это вы?
– Нет, это не я, – сказал Владимир Николаич и весело мне подмигнул.
– В мою машину обоих, быстро, – приказал он в никуда.
Все те же сильные руки легко подхватили меня и понесли вместе с курткой куда-то в сторону. Надо мной проплывало низкое, нахмуренное небо. Все в мышиного цвета тучах, из которых падали мне на лицо капли дождя.
Я закрыла глаза. Я знала, что рано или поздно дождь кончится.
* * *
Саша пришел в себя на четвертые сутки после операции, во время которой у него из спины вытащили кучу волчьей картечи. У него было разворочена лопатка, сильно задето легкое, а одна картечина вообще прошла в семи миллиметрах от сердца. К тому же в пылу перестрелки он даже не заметил, что его еще ранило в бедро. К счастью, не очень серьезно, пуля прошла навылет через мягкие ткани. А вообще Сашу спасло чудо. Так мне сказал Рауф Рашидович, – хирург, который его оперировал, – толстый черноусый азербайджанец, все время напускающий на себя строгий вид. Но я-то видела, что на самом деле он – добрейшая душа. И "золотые руки", как мне по секрету сообщила хорошенькая медсестричка Сонечка, с которой мы успели сдружиться за те дни и ночи, которые я провела в больнице. Так что вообще-то Сашу спас Рауф Рашидович. Он пустил меня к Саше на следующий день после того, как Саша очнулся. Дал нам на все про все ровно пять минут и напрочь запретил ему разговаривать, а мне рассказывать про то, что связано с его ранением. То есть, вообще все запретил.
Я тихо прошла в палату. Он там лежал в гордом одиночестве. Поставила на тумбочку вазу с роскошным букетом красных роз. Наклонилась и осторожно поцеловала Сашу в щеку. Уселась на жесткий стул, придвинутый к кровати, сложила на коленях руки и уставилась на него. Саша был обмотан бинтами, как мумия фараона. Под носом у него были прикреплены пластиковая трубки, какие-то провода шли от груди к пощелкивающим и попискивающим электронным приборам. Из-за бинтов, проводов и кучи электроники он был похож на киборга из фантастического фильма. Подбородок и щеки густо заросли щетиной. Запавшие глаза лихорадочно блестели, но он был в сознании. Более того, когда я его поцеловала, он чуть заметно улыбнулся.
Я смотрела на него, молчала и тоже улыбалась, хотя мне, как глупой деревенской бабе, жутко хотелось завыть и запричитать над своим раненым миленком.
– Ну, вот видишь, все и обошлось, – выдавила я наконец из себя. – А ты боялся, глупый. Меня прикончить ух, как трудно, мы, кошки, страшно живучие. У нас, у каждой, по девять жизней. Веришь?
Он слабо шевельнул бровью. Что, по-видимому, означало согласие. Я помолчала, теребя край застиранного больничного халата. А потом собралась с духом и сказала то, что хотела ему давно сказать:
– Я тебе часом никогда не говорила, что я тебя люблю?
Он чуть качнул головой: нет.
– Ну, так я тебя люблю, Ловкач, – выпалила я. – Очень. Невероятно. Жить без тебя не могу. Если ты меня бросишь, я сразу же умру от тоски. Через час. Нет, даже через полчаса. Хочешь верь, хочешь не верь. Вот так. И еще я тебе ужасно благодарна, что ты меня спас от этих уродов.
И я снова замолчала. Говорить больше было не о чем, ведь строгий Рауф Рашидович остальные темы не разрешил затрагивать. Саша внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Так мы молчали и смотрели друг на друга, словно в гляделки играли. Быстро бежали минуты. Негромко скрипнула дверь. Я оглянулась. В щель просунулась голова Сонечки.
– Лена, все! Ваше время кончилось, – сделала Сонечка страшные глаза. – Рауф Рашидыч мне сейчас голову открутит!..
Дверь закрылась. Я вздохнула и сказала:
– Ну, что ж. Поправляйся, Саша. Я пойду.
Я встала, прикусив губу, чтобы не разреветься. Я изо всех сил старалась не уронить свое достоинство и не поступиться своей высокой девичьей гордостью. Не любишь – и не надо. Не очень-то и хотелось. То же мне, герой под хвостом с дырой!
Саша, не сводя с меня глаз, вдруг что-то еле слышно произнес. Я не расслышала сначала – что. Но когда он снова зашептал, я по движению его губ поняла, что он мне сказал. Вот что: "Иди сюда". Сердце у меня заколотилось, как бешеное. Я наклонилась к нему близко-близко, так, что его горячее дыхание защекотало мне ухо. И услышала, как он прошептал:
– Я люблю тебя, глупая кошка.
* * *
Еще через три недели Саша выписался. Я привезла его домой на своей "ауди". В его квартиру на Ордынке, в которой я жила практически все время, пока он был в больнице. Потому что в его отсутствие я хотела дышать запахом, которым он дышал, трогать вещи, которые он трогал, смотреть на двор, в котором он вырос. В общем, я окончательно сбрендила от любви к проклятому герою Ловкачу. Мамулю и папулю, попытавшихся было протестовать по поводу моего переезда, я быстренько поставила на место, и они смирились с моим, как им казалось, очередным и временным увлечением. Вообще после всего того, что со мной случилось, они даже дышать на меня боятся и делают все, что я скажу. К сашиному возвращению я вылизала всю квартиру. Наняла лихих мастеров (деньги папуля и мамуля дали без звука) и за неделю сделала косметический ремонт: побелка там, покраска, обои. Выкинула к чертовой матери его жуткую клопастую мебель и купила новую, итальянскую. Подарила старушке-соседке его старый телевизор и купила хорошенькую "Соньку" последней модели (пятьдесят четыре сэмэ по диагонали) и видак; еще прикупила кресло-качалку (будет отлеживаться в ней с книжкой в руках), шторы, миленькую люстру, кое-какую посуду, чайник со свистком, микрволновку и тостер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Но это было последнее, что я услышал, проваливаясь в крутящееся беспамятство.
Глава 13. ХИТРОУМНАЯ КОШКА.
Конечно же, я орала не от страха, а от радости. Потому что я увидела то, чего уже не мог увидеть наполовину вырубившийся раненый Ловкач. Хотя голова у меня еще шла кругом от наркотиков, которыми меня накачали дон Антонио и его дружки, чтобы развязать язык, но соображала я уже достаточно хорошо.
Помните, как той страшной ночью, после жуткого визита Узколицего, я шла по спящей Москве и мысленно рассуждала о том, что надо дождаться утра и заявиться на Лубянку. И рассказать им все, как на духу. Чтобы в этом кровавом деле разбирались профессионалы. И живо представляла, как это произойдет.
Так вот, мифическая картинка, мысленно нарисованная мною той ночью, ожила и воплотилась в реальность. Потому что, когда наша машина заглохла и встала поперек дороги, я повернула голову, ожидая, что сейчас от ворот набежит охранник и изрешетит меня из своего ужасного автомата. Но вместо этого я увидела, как он, отшвырнув автомат в сторону, бежит вдоль высокой ограды и время от времени суматошно кидается на нее, словно укушенный своей клыкастой псиной. Кидается, пытается перелезть и срывается.
А на крышу белокаменного особняка Антонио выпрыгивают из низко зависшего над плоской кровлей тупорылого пятнистого вертолета бравые парни в черных масках и черных же комбинезонах. И точно такие же парни выскакивают из второго вертолета, присевшего на поляне перед домом. Парни строчили из короткоствольных автоматов по панически убегающим в дом бандитам. Все было именно так, как я себе напридумывала. Трещали выстрелы, потом громыхнул взрыв и крыльцо дома заволокло жирным черным дымом, в который ныряли парни в комбинезонах. Поэтому я и заверещала от радости.
Но тут Саша слепо качнулся вперед и уткнулся лицом в руль. Руки его упали вниз. Куртка на левом плече и части спины была разорвана в клочья, наружу торчали куски меха, пропитавшиеся темно-красным. А сквозь них проглядывало изодранное, сочащееся кровью тело. Я похолодела от ужаса. Он умер! Я схватила его и начала трясти. Голова у него безвольно болталась, глаза были закрыты. Я приподняла у него веко: зрачки закатились. Я расстегнула ему куртку и прижалась к его груди: сердце еле слышно, редко, но билось. Он был жив. Сзади что-то затрещало. Я обернулась и обомлела: за нами быстро разгоралось удушливое коптящее пламя. Я поняла, что с минуты на минуту может взорваться бензобак и тогда мы заживо сгорим в этой железной гробнице на двоих. Я ужаснулась.
Я обхватила Сашу, сумела усадить. Открыла дверцу со своей стороны. Липкими от его же крови пальцами я вцепилась в отвороты куртки и потащила Сашу из машины. Омерзительно воняло горелой резиной. Мы вывалились из "джипа" и шмякнулись на мокрую траву. Он упал на спину. По его запрокинутому белому лицу молотили мелкие капли дождя, сползая по щекам и казалось, что он, закрыв глаза, беззвучно плачет. Мне стало совсем страшно. Я схватила его сзади за воротник куртки и с трудом поволокла по густой траве в сторону дороги, подальше от горящей машины.
Ноги разъезжались, увязали в раскисшем грунте. Но я продолжала тащить Сашу по уходящему к дороге пологому склону, срываясь и падая. Я поднималась и снова тащила его, причитая, как будто он мог меня услышать:
– Ловкач, милый, ну давай, ну давай же…
За нами оглушительно громыхнуло. Бензобак-таки взорвался к чертовой матери. Но мне было не до того. Задыхаясь, я вытянула Сашу через канаву на обочину дороги, а потом на скользкий асфальт покрытия. Здесь силы меня окончательно оставили, я выпустила его куртку из пальцев и шлепнулась на задницу. Голова его упала мне на колени. Я наклонилась над Сашей и заплакала от бессилия.
И тут я почувствовала, как меня отрывают от земли сильные руки, ставят на ноги, разворачивают, и я увидела перед собой опушенные мягкими длинными ресницами серые глаза, которые внимательно смотрели на меня из прорезей черной маски. Вокруг внезапно затопали, зашумели, заговорили, зарычал автомобильный мотор; кто-то склонился над Сашей, ловко разрывая перевязочный пакет. На плечи мне легла нагретая чужим теплом куртка, перед носом очутилась открытая фляжка, из которой потянуло крепким коньячным духом, и я неожиданно оказалась в самой гуще возвышавшихся надо мной, словно несокрушимые башни, плечистых парней в черных комбинезонах и масках. От них терпко пахло потом, кожей, оружием и – спасением.
Меня внезапно затрясло: от пережитого ужаса, от холода и страха за Сашу.
– Вы не ранены, Лена? – озабоченно спросил меня чей-то мужественно-хриплый голос.
– Нет, – прошептала я, глотая слезы. – Саша, Саша, помогите ему… Он умирает…
– Не волнуйтесь, с ним все будет хорошо, – ответил тот же голос.
Я повернула голову и посмотрела на обладателя этого мужественного голоса. Он стоял в метре от меня. Внешне он ничуть не отличался от остальных бойцов: те же маска и комбинезон, такой же короткоствольный автомат необычной формы. Но что-то в нем было такое, что сразу говорило – это командир. Он тоже посмотрел на меня. И вдруг взялся за маску рукой в перчатке с обрезанными пальцами и медленно стянул ее с головы.
Коленки у меня враз ослабли.
Передо мной стоял Владимир Николаич.
Тот самый гэбешный полковник, который был в подвале с Антонио и латиносами, который присутствовал при убийстве Карбышева, тот самый, который по уши залез в контрабанду колумбийского кокаина и замазан теперь так, что ввек не отмоется!.. Перед глазами у меня все поплыло. Как это так?! Кто же он на самом деле?
Сбоку к Владимиру Николаичу чертом подскочил еще один комбинезон в маске и вытянувшись в струнку, зачастил:
– Товарищ Первый, Третий докладывает по связи, что на объекте сопротивление подавлено, у нас потерь нет, спрашивает вас…
Владимир Николаич небрежно махнул рукой, останавливая его:
– Сейчас.
В голове у меня что-то щелкнуло и наконец все встало на свои места: внезапность появления этих бравых ребят, письмо, которое Хиппоза отвезла на Лубянку, "товарищ Первый" и слова папули про "важную шишку в бывшем КГБ".
Боже, какая я дура!
– Не может быть, – пролепетала я. – Это…это вы?
– Нет, это не я, – сказал Владимир Николаич и весело мне подмигнул.
– В мою машину обоих, быстро, – приказал он в никуда.
Все те же сильные руки легко подхватили меня и понесли вместе с курткой куда-то в сторону. Надо мной проплывало низкое, нахмуренное небо. Все в мышиного цвета тучах, из которых падали мне на лицо капли дождя.
Я закрыла глаза. Я знала, что рано или поздно дождь кончится.
* * *
Саша пришел в себя на четвертые сутки после операции, во время которой у него из спины вытащили кучу волчьей картечи. У него было разворочена лопатка, сильно задето легкое, а одна картечина вообще прошла в семи миллиметрах от сердца. К тому же в пылу перестрелки он даже не заметил, что его еще ранило в бедро. К счастью, не очень серьезно, пуля прошла навылет через мягкие ткани. А вообще Сашу спасло чудо. Так мне сказал Рауф Рашидович, – хирург, который его оперировал, – толстый черноусый азербайджанец, все время напускающий на себя строгий вид. Но я-то видела, что на самом деле он – добрейшая душа. И "золотые руки", как мне по секрету сообщила хорошенькая медсестричка Сонечка, с которой мы успели сдружиться за те дни и ночи, которые я провела в больнице. Так что вообще-то Сашу спас Рауф Рашидович. Он пустил меня к Саше на следующий день после того, как Саша очнулся. Дал нам на все про все ровно пять минут и напрочь запретил ему разговаривать, а мне рассказывать про то, что связано с его ранением. То есть, вообще все запретил.
Я тихо прошла в палату. Он там лежал в гордом одиночестве. Поставила на тумбочку вазу с роскошным букетом красных роз. Наклонилась и осторожно поцеловала Сашу в щеку. Уселась на жесткий стул, придвинутый к кровати, сложила на коленях руки и уставилась на него. Саша был обмотан бинтами, как мумия фараона. Под носом у него были прикреплены пластиковая трубки, какие-то провода шли от груди к пощелкивающим и попискивающим электронным приборам. Из-за бинтов, проводов и кучи электроники он был похож на киборга из фантастического фильма. Подбородок и щеки густо заросли щетиной. Запавшие глаза лихорадочно блестели, но он был в сознании. Более того, когда я его поцеловала, он чуть заметно улыбнулся.
Я смотрела на него, молчала и тоже улыбалась, хотя мне, как глупой деревенской бабе, жутко хотелось завыть и запричитать над своим раненым миленком.
– Ну, вот видишь, все и обошлось, – выдавила я наконец из себя. – А ты боялся, глупый. Меня прикончить ух, как трудно, мы, кошки, страшно живучие. У нас, у каждой, по девять жизней. Веришь?
Он слабо шевельнул бровью. Что, по-видимому, означало согласие. Я помолчала, теребя край застиранного больничного халата. А потом собралась с духом и сказала то, что хотела ему давно сказать:
– Я тебе часом никогда не говорила, что я тебя люблю?
Он чуть качнул головой: нет.
– Ну, так я тебя люблю, Ловкач, – выпалила я. – Очень. Невероятно. Жить без тебя не могу. Если ты меня бросишь, я сразу же умру от тоски. Через час. Нет, даже через полчаса. Хочешь верь, хочешь не верь. Вот так. И еще я тебе ужасно благодарна, что ты меня спас от этих уродов.
И я снова замолчала. Говорить больше было не о чем, ведь строгий Рауф Рашидович остальные темы не разрешил затрагивать. Саша внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Так мы молчали и смотрели друг на друга, словно в гляделки играли. Быстро бежали минуты. Негромко скрипнула дверь. Я оглянулась. В щель просунулась голова Сонечки.
– Лена, все! Ваше время кончилось, – сделала Сонечка страшные глаза. – Рауф Рашидыч мне сейчас голову открутит!..
Дверь закрылась. Я вздохнула и сказала:
– Ну, что ж. Поправляйся, Саша. Я пойду.
Я встала, прикусив губу, чтобы не разреветься. Я изо всех сил старалась не уронить свое достоинство и не поступиться своей высокой девичьей гордостью. Не любишь – и не надо. Не очень-то и хотелось. То же мне, герой под хвостом с дырой!
Саша, не сводя с меня глаз, вдруг что-то еле слышно произнес. Я не расслышала сначала – что. Но когда он снова зашептал, я по движению его губ поняла, что он мне сказал. Вот что: "Иди сюда". Сердце у меня заколотилось, как бешеное. Я наклонилась к нему близко-близко, так, что его горячее дыхание защекотало мне ухо. И услышала, как он прошептал:
– Я люблю тебя, глупая кошка.
* * *
Еще через три недели Саша выписался. Я привезла его домой на своей "ауди". В его квартиру на Ордынке, в которой я жила практически все время, пока он был в больнице. Потому что в его отсутствие я хотела дышать запахом, которым он дышал, трогать вещи, которые он трогал, смотреть на двор, в котором он вырос. В общем, я окончательно сбрендила от любви к проклятому герою Ловкачу. Мамулю и папулю, попытавшихся было протестовать по поводу моего переезда, я быстренько поставила на место, и они смирились с моим, как им казалось, очередным и временным увлечением. Вообще после всего того, что со мной случилось, они даже дышать на меня боятся и делают все, что я скажу. К сашиному возвращению я вылизала всю квартиру. Наняла лихих мастеров (деньги папуля и мамуля дали без звука) и за неделю сделала косметический ремонт: побелка там, покраска, обои. Выкинула к чертовой матери его жуткую клопастую мебель и купила новую, итальянскую. Подарила старушке-соседке его старый телевизор и купила хорошенькую "Соньку" последней модели (пятьдесят четыре сэмэ по диагонали) и видак; еще прикупила кресло-качалку (будет отлеживаться в ней с книжкой в руках), шторы, миленькую люстру, кое-какую посуду, чайник со свистком, микрволновку и тостер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38