.. Забыл. Ну. не важно. Как этот самый. Одна внешность ага. А сам — дурак-дураком.
— Здравствуй ага... Ты что-то совсем того... Я уже стал, понимаешь. — Почувствовав опасность, мысли в голове Виктора Ильича забегали ещё быстрее, чем прежде. Слова совсем перестали за ними поспевать. Потому получалась не речь — а сплошная тарабарщина. Но Крамаренко уже изучил манеру разговора олигарха и мог даже из тех скудных слов понять, что тот хечет сказать. Голос генерала в один миг потерял свое барственное звучание, стал елейным, заискивающим.
— Здравствуйте, Виктор Ильич! Очень рад вас слышать. Как раз сегодня собирался напроситься к вам на аудиенцию.
— Это потом... Ты вот что мне... У тебя в Америке есть... Как их?... Есть?
Генерал обеспокоенно закашлял.
— Это не совсем телефонный разговор, Виктор Ильич.
— Плевать ага... Скажи — есть?
— Ну, кое-кто в торговых представительствах и ещё кое-где.
— Это ага... Хорошо это. Дай им... Чтобы узнали — кто информацию... Понял?
— Какую информацию, Виктор Ильич? О чем?
— Ах, да... Про Танина... Его фирму... Газетчикам. В «Вашнгтон пост» и... Как ее? «Нью-Йорк таймс».
— Хорошо. Я попробую, Виктор Ильич.
— Ага... Попробуй. Обязательно... А как там того... Остальное как?
— Все хорошо. Можно сказать, — замечательно. Скоро все будет готово.
— Как ты это... Так сразу... Хочу того... С Кудрявцевым переговорить.
— Обязательно сообщу, Виктор Ильич. Не беспокойтесь.
— Ну, тогда это... Пока! — Сосновский положил трубку. Вскочил. Вновь забегал по кабинету. Ничего. Это ничего. Ни на того ага... Он им ещё покажет... А этот Потаев-дурак ещё пожалеет. Но почему не звонит Бахметов? Сейчас ему, Сосновскому, очень нужен этот... Кавказ нужен... По зарез ага.
Вечером Виктор Ильич пошел спать в свою спальню. Хотелось того... Выспаться хотелось. Завтра трудный ага... Но, как на грех... Мысли всякие и все такое. Думал — уже все, все в руках. Можно и того... Отдохнуть можно. Куда там. Еще больше... Бывшие соратники стали подставлять. Не знаешь откуда... Вот и попробуй тут. Завистники! Страшно. Бессоница вот... Что раньше никогда... Измучился весь. И что всем от него того?... Но ничего, ещё пожалеют. Ни на того ага... Думают, что с ним можно... Вот так — можно? Ошибаются. Еще очень того... пожалееют. Дураки! С кем решили... Главное — на местах ага... А там он всем покажет — кто того. Надо с самим встретиться. Что-то он совсем перестал... Пень трухлявый! Все мозги того... Все мозги пропил. Дураков всяких слушает. А хорошо он, Сосновский, придумал... С семейкой его придумал. Хорошо! Теперь не только он, но и все они того... Пусть знают — кто здесь того... Кто хозяин — пусть знают. Но беспокойно как-то. Вдруг, где — что? Тут и костей можно... Страшно! А тут ещё за окном этот... Ветер воет. Как волк ага. Только тоску того. И что им всем от него... надо от него? Никакого покоя... Никакого покоя... Никакого...
... А потом он ощутил этот запах. Будто пахло тухлыми яйцами или ещё чем-то очень похожим и столь же неприятным. Хотел встать, чтобы выяснить — откуда этот запах. И тут он увидел его, сидящим в кресле. В быстром мозгу Сосновского сразу возникло множество вопросов. Кто он такой и как здесь появился? Каким образом его пропустили телохранители? Зачем он пришел и что ему нужно? На ночном госте был надет фрак, цилиндр, белые перчатки и лаковые туфли. Весьма странный гость! Обращенное к Виктору Ильичу лицо гостя было в тени и тот, как не пытался, не смог его рассмотреть. От незнакомца исходила какая-то непонятная, но мощная энергия. Все тело Сосновского будто прокололи тысячи маленьких и злых иголок. Ему стало жутковато.
— Кто вы такой? — спросил Виктор Ильич. Голос, помимо его воли был скрипуч и неприятно вибрировал. Но, к своему удивлению, обнаружил, что мысли теперь никуда не спешили, а слова, наоборот, — не отставали, а потому им, мыслям, соответствовали.
— Неужели вы меня не узнаете, Виктор Ильич? — раздался бархатистый баритон. Лицо незнакомца выплыло из тени. Оно было строгим, аскетическим с заостренными чертами. Большой орлинный нос. Тонкогубый властный рот. Бородка клинышком. Вгляд темных глаз мрачен, даже зловещ. Бр-р! Лицо необычного ночного гостя было знакомо Сосновскому. Кого-то ему напоминало. Очень даже напоминало. И, вместе с тем, он готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого человека.
— Н-нет, простите, — ответил он неуверенно.
— Так, дьявол я, Виктор Ильич, — ответил мужчина и весело рассмеялся. Но странный это был смех. Он смеялся, а глаза его даже не изменили своего мрачного выражения.
«Ну конечно же, Мефистофель, Люцифер, Воланд, Сатана — обычный литературный и театральный типаж. Да, но кому в голову пришла столь дурацкая идея — меня разыгрывать?!» — подумал с неудовольствием Виктор Ильич. Он никогда не верил ни в Бога, ни в черта — считал это досужими выдумками всяких там писателей, попов и прочих несерьезных людей, которые подобными байками хлеб себе зарабатывают. Но сейчас, помимо его воли, все его члены сковал мистический ужас и он был не в состоянии ни одним из них даже пошевелить.
— Ш-ш-шутите?! — прошептал он, сильно заикаясь и очень надеясь, что это так и есть, что сейчас все прояснится.
— Вы забываетесь, милостивый государь! — гневно проговорил незнакомец. — Со мной подобным образом ещё никто не позволял себе разговаривать!
«Нет-нет! Этого не может быть! — в панике подумал Сосновский. — Это сон! Все это мне сниться!» — Он попробвал себя ущипнуть, но не смог даже пальцем пошевелить.
— Но ведь вас же нет! — жалобно воскликнул.
— Как же меня нет, когда вот он — я, — мрачно рассмеялся незнакомец. — Забавно! Ваша матушка-грешница говорила мне о вашем своеобразии, о том, что вы никогда, ни во что и никому не верите. Но я никак не предполагал, что настолько.
— Моя матушка?! — пролепетал несчастный Виктор Ильич. — Но она давно умерла.
— Вы что же, опять мне не верите?! — очень удивился мужчина. — Но она сама может вам это подтвердить.
Он щелкнул пальцами и в тот же миг рядом с его креслом Сосновский увидел свою мать. Но, Боже, что же...
— Не сметь! — закричал незнакомец и даже подскочил в кресле. — Не сметь вспоминать при мне этого... Не люблю!
Но Виктор Ильич не обратил на него внимания. Он смотрел на мать и плакал от жалости к ней. Что же с ней сталось! Он помнит, какой веселой, шумной она была при жизни. Как любила наряды, шумные застолья с шампанским, что б пробка в потолок, любила мужчин. Это она не раз говорила ему: «Все здесь, Витя. Здесь начинается и здесь кончается. Все остальное — враки!» Как же сейчас она не похожа на ту, прежнюю, в этом темном, изглоданном временем, рубище, с худым, бледно-синюшным одутловатым лицом, сгорбленная, поникшая. А этот затравленный взгляд, некогда сверкавший задором и лукавством? Бедная, бедная! Да как же это?! Да что же это?!
— Скажи ему, старая перешница, кто прав? — проговорил незнакомец.
— Он прав, Витя, — сказала покорно мать. — Ты ему не перечь, а то хуже будет. Прости меня, сынок!
— А вот этого не надо! — раздраженно проговорил дьявол (Виктор Ильич окончательно поверил в его существование). — Не люблю! Пошла вон! — Он вновь щелкунул пальцами и мать исчезла.
— Почему же вы так с ней?! — жалобно проговорил Сосновский.
— Я с ней так, как она того заслуживает. Понял? Учить он тут меня будет, — проворчал дьявол. — Собирайся?
— Куда?! — испуганно вскричал Виктор Ильич.
— Туда, — громко расхохотался дьявол, указав себе под ноги. — Там уже давно тебя ждут.
— Но я не хочу!... Пожалуйста, не надо! — взмолился Сосновский.
— Еще бы я спрашивал твоего желания! — возмутился дьявол. — Если бы я спрашивал у всех желания, то, вряд ли, кого дождался.
— Но так нельзя! Должен быть суд! Я знаю... Читал.
— Экий ты, батенька, формалист! — удивился дьявол. — А что же ты о суде не вспомнил, когда пакости свои здесь чинил?... Что молчишь?
— Но я... Я не знал. Я думал, что вас и всего там нет. Извините!
— А если бы знал?
— Тогда конечно же... Что же я не понимаю! Но я искуплю! Не сомневайтесь! Очень искуплю!
— А вот этого мне как раз не надо. Раньше надо было думать. Ты что же, дурак, считал, что мозги тебе просто так дадены? Сибирайся.
— Но как же Высший суд! Я суда хочу. Как же без суда?! Это, простите, произвол!
— Ишь ты, о законности вспомнил! — удивился дьявол. — Какой тебе ещё суд нужен, негодник ты этакий! Ты уже давным-давно свою душу мне продал. Ты думал, что за просто так ты жируешь, денег вон сколько нахапал? Я пришел за своим. Пойдем!
— Не хочу-у-у!!! — заорал благим матом Виктор Ильич и... проснулся.
В комнате было темно. Он лежал обессиленный от только-что пережитого страха. Да и сейчас того... Сейчас все еще... Руки, ноги и все такое. Трясутся. А вдруг, если ага?... Нет-нет. глупости это... Это сон. И все. Но все, будто ага... Странно!
И, вдруг, Сосновский уловил тот же запах? Он страшно запаниковал:
«Как же это почему ага не имеют права и темно как вот тебе того и пожалуйста достукался ага сердце как того больно как сволочи что я им не могли ага понять не могут дураки без суда хотят и все такое».
— Стража!!! — заорал он в истерике.
Дверь тотчас распахнулась. Щелкнул выключатель. Спальню залил яркий свет сверх модерновой люстры. И Виктор Ильич увидел телохранителя Юру — своего любимца. Лицо его было встревоженным.
— Что случилось, Виктор Ильич? — спросил он.
И яркий этот... и Юра успокоили Сосновского. Бредни это... Ночные бредни.
— Что это... за запах, что? — спросил Виктор Ильич.
— Канализацию у нас прорвало, Виктор Ильич. Потому и запах. Но вы не беспокойтесь, мы уже вызвали бригаду ремонтников.
— Почему свет?
— Какой свет? — не понял Юра.
— Настольная лампа почему?
Телохранитель подошел к прикроватной тумбочке, снял абажур с ночной лампы, вывинтил лампочку, посмотрел на свет.
— Лампочка перегорела, Виктор Ильич. Я сейчас заменю. — Юра направился к двери.
«Надо его того повысть или премию там какую обязательно надо заслужил ага», — подумал Сосновский, глядя вслед телохранителю.
Когда Юра заменил лампочку, Сосновский попросил его выключить верхний свет. Тот это сделал и, пожелав споконой ночи Виктору Ильичу, направился к двери.
— Ты это... Ты посиди тут... — Сосновский указал на кресло, в котором только-что... Фу, черт! Глупость какая! Так можно и того... Свихнуться можно. Ага.
Звонок с Кавказа нашел его утром ещё в постеле. Но это был не тот звонок, которого он ожидал. Совсем не тот.
Глава восьмая: Говоров. «Ни все коту масляница».
После выхода статьи в американских газетах, которую тут же перепечатали все наши, мой шеф стал походить на призрак, кем-то очень здорово обиженный еше при жизни. Под глазами темные круги, взгляд затравленный, тугие щеки сдулись и теперь висели под подбородком двумя сморщенными мешочками. Разом ссутулился, ходил медленно, притаскивая правую ногу — говорят, что он её когда-то, ещё в детстве, ломал. И не мне одному, но и всем стало ясно, что этому почтенному гражданину пора подумать о вечности, чем о презренном металле. Да он и, наверняка, об этом стал подумывать. Как-то мне пожаловался:
— Зря все это. Сейчас бы возглавлял какой-нибудь институт. Много мне надо, верно? Зато душа бы была спокойна.
Поистине, тимор эст эмэндатор аспэрримус (страх — самый суровый наставник). Есть надежда, что он ещё сделает из него человека. Словом, мой шеф не был героем, не обладал мужеством и достаточными физическими данными для преодоления ударов судьбы. А умственные способности теперь у него были на уровне условных рефлексов. Теперь он постоянно звонил своим многочисленным знакомым и жаловался им на мерзкую погоду, на свой желудок, который что-то там не так переваривает, на жену, дочку, но больше всего — на американцев, оказавшихся такими непорядочными. Для себя он уже твердо решил, что никаких дел с ними больше иметь не будет.
Я продолжал регулярно снабжать его дезинформацией о планах Потаева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Здравствуй ага... Ты что-то совсем того... Я уже стал, понимаешь. — Почувствовав опасность, мысли в голове Виктора Ильича забегали ещё быстрее, чем прежде. Слова совсем перестали за ними поспевать. Потому получалась не речь — а сплошная тарабарщина. Но Крамаренко уже изучил манеру разговора олигарха и мог даже из тех скудных слов понять, что тот хечет сказать. Голос генерала в один миг потерял свое барственное звучание, стал елейным, заискивающим.
— Здравствуйте, Виктор Ильич! Очень рад вас слышать. Как раз сегодня собирался напроситься к вам на аудиенцию.
— Это потом... Ты вот что мне... У тебя в Америке есть... Как их?... Есть?
Генерал обеспокоенно закашлял.
— Это не совсем телефонный разговор, Виктор Ильич.
— Плевать ага... Скажи — есть?
— Ну, кое-кто в торговых представительствах и ещё кое-где.
— Это ага... Хорошо это. Дай им... Чтобы узнали — кто информацию... Понял?
— Какую информацию, Виктор Ильич? О чем?
— Ах, да... Про Танина... Его фирму... Газетчикам. В «Вашнгтон пост» и... Как ее? «Нью-Йорк таймс».
— Хорошо. Я попробую, Виктор Ильич.
— Ага... Попробуй. Обязательно... А как там того... Остальное как?
— Все хорошо. Можно сказать, — замечательно. Скоро все будет готово.
— Как ты это... Так сразу... Хочу того... С Кудрявцевым переговорить.
— Обязательно сообщу, Виктор Ильич. Не беспокойтесь.
— Ну, тогда это... Пока! — Сосновский положил трубку. Вскочил. Вновь забегал по кабинету. Ничего. Это ничего. Ни на того ага... Он им ещё покажет... А этот Потаев-дурак ещё пожалеет. Но почему не звонит Бахметов? Сейчас ему, Сосновскому, очень нужен этот... Кавказ нужен... По зарез ага.
Вечером Виктор Ильич пошел спать в свою спальню. Хотелось того... Выспаться хотелось. Завтра трудный ага... Но, как на грех... Мысли всякие и все такое. Думал — уже все, все в руках. Можно и того... Отдохнуть можно. Куда там. Еще больше... Бывшие соратники стали подставлять. Не знаешь откуда... Вот и попробуй тут. Завистники! Страшно. Бессоница вот... Что раньше никогда... Измучился весь. И что всем от него того?... Но ничего, ещё пожалеют. Ни на того ага... Думают, что с ним можно... Вот так — можно? Ошибаются. Еще очень того... пожалееют. Дураки! С кем решили... Главное — на местах ага... А там он всем покажет — кто того. Надо с самим встретиться. Что-то он совсем перестал... Пень трухлявый! Все мозги того... Все мозги пропил. Дураков всяких слушает. А хорошо он, Сосновский, придумал... С семейкой его придумал. Хорошо! Теперь не только он, но и все они того... Пусть знают — кто здесь того... Кто хозяин — пусть знают. Но беспокойно как-то. Вдруг, где — что? Тут и костей можно... Страшно! А тут ещё за окном этот... Ветер воет. Как волк ага. Только тоску того. И что им всем от него... надо от него? Никакого покоя... Никакого покоя... Никакого...
... А потом он ощутил этот запах. Будто пахло тухлыми яйцами или ещё чем-то очень похожим и столь же неприятным. Хотел встать, чтобы выяснить — откуда этот запах. И тут он увидел его, сидящим в кресле. В быстром мозгу Сосновского сразу возникло множество вопросов. Кто он такой и как здесь появился? Каким образом его пропустили телохранители? Зачем он пришел и что ему нужно? На ночном госте был надет фрак, цилиндр, белые перчатки и лаковые туфли. Весьма странный гость! Обращенное к Виктору Ильичу лицо гостя было в тени и тот, как не пытался, не смог его рассмотреть. От незнакомца исходила какая-то непонятная, но мощная энергия. Все тело Сосновского будто прокололи тысячи маленьких и злых иголок. Ему стало жутковато.
— Кто вы такой? — спросил Виктор Ильич. Голос, помимо его воли был скрипуч и неприятно вибрировал. Но, к своему удивлению, обнаружил, что мысли теперь никуда не спешили, а слова, наоборот, — не отставали, а потому им, мыслям, соответствовали.
— Неужели вы меня не узнаете, Виктор Ильич? — раздался бархатистый баритон. Лицо незнакомца выплыло из тени. Оно было строгим, аскетическим с заостренными чертами. Большой орлинный нос. Тонкогубый властный рот. Бородка клинышком. Вгляд темных глаз мрачен, даже зловещ. Бр-р! Лицо необычного ночного гостя было знакомо Сосновскому. Кого-то ему напоминало. Очень даже напоминало. И, вместе с тем, он готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого человека.
— Н-нет, простите, — ответил он неуверенно.
— Так, дьявол я, Виктор Ильич, — ответил мужчина и весело рассмеялся. Но странный это был смех. Он смеялся, а глаза его даже не изменили своего мрачного выражения.
«Ну конечно же, Мефистофель, Люцифер, Воланд, Сатана — обычный литературный и театральный типаж. Да, но кому в голову пришла столь дурацкая идея — меня разыгрывать?!» — подумал с неудовольствием Виктор Ильич. Он никогда не верил ни в Бога, ни в черта — считал это досужими выдумками всяких там писателей, попов и прочих несерьезных людей, которые подобными байками хлеб себе зарабатывают. Но сейчас, помимо его воли, все его члены сковал мистический ужас и он был не в состоянии ни одним из них даже пошевелить.
— Ш-ш-шутите?! — прошептал он, сильно заикаясь и очень надеясь, что это так и есть, что сейчас все прояснится.
— Вы забываетесь, милостивый государь! — гневно проговорил незнакомец. — Со мной подобным образом ещё никто не позволял себе разговаривать!
«Нет-нет! Этого не может быть! — в панике подумал Сосновский. — Это сон! Все это мне сниться!» — Он попробвал себя ущипнуть, но не смог даже пальцем пошевелить.
— Но ведь вас же нет! — жалобно воскликнул.
— Как же меня нет, когда вот он — я, — мрачно рассмеялся незнакомец. — Забавно! Ваша матушка-грешница говорила мне о вашем своеобразии, о том, что вы никогда, ни во что и никому не верите. Но я никак не предполагал, что настолько.
— Моя матушка?! — пролепетал несчастный Виктор Ильич. — Но она давно умерла.
— Вы что же, опять мне не верите?! — очень удивился мужчина. — Но она сама может вам это подтвердить.
Он щелкнул пальцами и в тот же миг рядом с его креслом Сосновский увидел свою мать. Но, Боже, что же...
— Не сметь! — закричал незнакомец и даже подскочил в кресле. — Не сметь вспоминать при мне этого... Не люблю!
Но Виктор Ильич не обратил на него внимания. Он смотрел на мать и плакал от жалости к ней. Что же с ней сталось! Он помнит, какой веселой, шумной она была при жизни. Как любила наряды, шумные застолья с шампанским, что б пробка в потолок, любила мужчин. Это она не раз говорила ему: «Все здесь, Витя. Здесь начинается и здесь кончается. Все остальное — враки!» Как же сейчас она не похожа на ту, прежнюю, в этом темном, изглоданном временем, рубище, с худым, бледно-синюшным одутловатым лицом, сгорбленная, поникшая. А этот затравленный взгляд, некогда сверкавший задором и лукавством? Бедная, бедная! Да как же это?! Да что же это?!
— Скажи ему, старая перешница, кто прав? — проговорил незнакомец.
— Он прав, Витя, — сказала покорно мать. — Ты ему не перечь, а то хуже будет. Прости меня, сынок!
— А вот этого не надо! — раздраженно проговорил дьявол (Виктор Ильич окончательно поверил в его существование). — Не люблю! Пошла вон! — Он вновь щелкунул пальцами и мать исчезла.
— Почему же вы так с ней?! — жалобно проговорил Сосновский.
— Я с ней так, как она того заслуживает. Понял? Учить он тут меня будет, — проворчал дьявол. — Собирайся?
— Куда?! — испуганно вскричал Виктор Ильич.
— Туда, — громко расхохотался дьявол, указав себе под ноги. — Там уже давно тебя ждут.
— Но я не хочу!... Пожалуйста, не надо! — взмолился Сосновский.
— Еще бы я спрашивал твоего желания! — возмутился дьявол. — Если бы я спрашивал у всех желания, то, вряд ли, кого дождался.
— Но так нельзя! Должен быть суд! Я знаю... Читал.
— Экий ты, батенька, формалист! — удивился дьявол. — А что же ты о суде не вспомнил, когда пакости свои здесь чинил?... Что молчишь?
— Но я... Я не знал. Я думал, что вас и всего там нет. Извините!
— А если бы знал?
— Тогда конечно же... Что же я не понимаю! Но я искуплю! Не сомневайтесь! Очень искуплю!
— А вот этого мне как раз не надо. Раньше надо было думать. Ты что же, дурак, считал, что мозги тебе просто так дадены? Сибирайся.
— Но как же Высший суд! Я суда хочу. Как же без суда?! Это, простите, произвол!
— Ишь ты, о законности вспомнил! — удивился дьявол. — Какой тебе ещё суд нужен, негодник ты этакий! Ты уже давным-давно свою душу мне продал. Ты думал, что за просто так ты жируешь, денег вон сколько нахапал? Я пришел за своим. Пойдем!
— Не хочу-у-у!!! — заорал благим матом Виктор Ильич и... проснулся.
В комнате было темно. Он лежал обессиленный от только-что пережитого страха. Да и сейчас того... Сейчас все еще... Руки, ноги и все такое. Трясутся. А вдруг, если ага?... Нет-нет. глупости это... Это сон. И все. Но все, будто ага... Странно!
И, вдруг, Сосновский уловил тот же запах? Он страшно запаниковал:
«Как же это почему ага не имеют права и темно как вот тебе того и пожалуйста достукался ага сердце как того больно как сволочи что я им не могли ага понять не могут дураки без суда хотят и все такое».
— Стража!!! — заорал он в истерике.
Дверь тотчас распахнулась. Щелкнул выключатель. Спальню залил яркий свет сверх модерновой люстры. И Виктор Ильич увидел телохранителя Юру — своего любимца. Лицо его было встревоженным.
— Что случилось, Виктор Ильич? — спросил он.
И яркий этот... и Юра успокоили Сосновского. Бредни это... Ночные бредни.
— Что это... за запах, что? — спросил Виктор Ильич.
— Канализацию у нас прорвало, Виктор Ильич. Потому и запах. Но вы не беспокойтесь, мы уже вызвали бригаду ремонтников.
— Почему свет?
— Какой свет? — не понял Юра.
— Настольная лампа почему?
Телохранитель подошел к прикроватной тумбочке, снял абажур с ночной лампы, вывинтил лампочку, посмотрел на свет.
— Лампочка перегорела, Виктор Ильич. Я сейчас заменю. — Юра направился к двери.
«Надо его того повысть или премию там какую обязательно надо заслужил ага», — подумал Сосновский, глядя вслед телохранителю.
Когда Юра заменил лампочку, Сосновский попросил его выключить верхний свет. Тот это сделал и, пожелав споконой ночи Виктору Ильичу, направился к двери.
— Ты это... Ты посиди тут... — Сосновский указал на кресло, в котором только-что... Фу, черт! Глупость какая! Так можно и того... Свихнуться можно. Ага.
Звонок с Кавказа нашел его утром ещё в постеле. Но это был не тот звонок, которого он ожидал. Совсем не тот.
Глава восьмая: Говоров. «Ни все коту масляница».
После выхода статьи в американских газетах, которую тут же перепечатали все наши, мой шеф стал походить на призрак, кем-то очень здорово обиженный еше при жизни. Под глазами темные круги, взгляд затравленный, тугие щеки сдулись и теперь висели под подбородком двумя сморщенными мешочками. Разом ссутулился, ходил медленно, притаскивая правую ногу — говорят, что он её когда-то, ещё в детстве, ломал. И не мне одному, но и всем стало ясно, что этому почтенному гражданину пора подумать о вечности, чем о презренном металле. Да он и, наверняка, об этом стал подумывать. Как-то мне пожаловался:
— Зря все это. Сейчас бы возглавлял какой-нибудь институт. Много мне надо, верно? Зато душа бы была спокойна.
Поистине, тимор эст эмэндатор аспэрримус (страх — самый суровый наставник). Есть надежда, что он ещё сделает из него человека. Словом, мой шеф не был героем, не обладал мужеством и достаточными физическими данными для преодоления ударов судьбы. А умственные способности теперь у него были на уровне условных рефлексов. Теперь он постоянно звонил своим многочисленным знакомым и жаловался им на мерзкую погоду, на свой желудок, который что-то там не так переваривает, на жену, дочку, но больше всего — на американцев, оказавшихся такими непорядочными. Для себя он уже твердо решил, что никаких дел с ними больше иметь не будет.
Я продолжал регулярно снабжать его дезинформацией о планах Потаева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51