Дети, которые никогда не станут вашими собственными. Даже при ваших затрудненных обстоятельствах вы, возможно, сможете здесь чего-то добиться…
– Но я не хочу, разве вы не поняли? Я хочу ребенка, белого ребенка.
– Понимаю. Но именно этого хотят и все остальные. И именно белых детей не хватает.
– Сколько потребуется денег? Некоторое время оба стояли неподвижно.
– Пойдемте выпьем по чашечке кофе, – предложил Фолд, ведя ее в сторону чайного домика на берегу озера. Но там было полно народу, и им пришлось устроиться снаружи, ловя лучи бледного зимнего солнца. Он разглядывал ее, пытаясь оценить и сделать выводы, как в жюри присяжных. Небрежным жестом, хотя внутри у нее все дрожало, Иза расстегнула молнию на куртке, не слишком откровенно, но вполне достаточно, чтобы Фолд мог оценить обтянутые шелком груди. Результат не заставил себя ждать: в тепле соски сморщились, натянув тонкую ткань. Он это заметил и отреагировал. Значит, его внимание не носит исключительно делового характера.
– Почему вы пришли ко мне, миссис Фрэнклин? Кто вам меня рекомендовал?
– Я пришла к вам, потому что мне сказали, что вы можете помочь. Что вы… умны, изобретательны. Не то что та узколобая, вмешивающаяся в чужие дела баба, с которой мне пришлось иметь дело там, у себя в стране.
– И кто вам назвал мое имя?
– Девушка, молодая женщина. Ее зовут Полетт. Мы случайно встретились в небольшом ресторанчике, она казалась расстроенной, и мы стали разговаривать… Блондинка. Вы знаете ее?
– Полагаю, что да. Она… в прошлом была полезной. Но в последнее время она болеет.
– Полетт сказала, что потребуются деньги, но у меня их много. Возможно, для меня это единственный шанс стать матерью, мистер Фолд. Вы не можете отказать мне. Я готова на все.
Он взглянул на озеро, на падающие струи большого декоративного фонтана, как будто искал там вдохновения, просчитывал возможности.
– Я должен кое-что объяснить вам, миссис Фрэнклин. Я совершенно согласен с вами в оценке сующих нос не в свое дело доброхотов. Очень часто эти люди не могут сделать правильных выводов, потому что не обладают воображением. На свете так много людей, жаждущих усыновить ребенка, и еще больше несчастных детей, однако властям не под силу соединить их. Бюрократы всегда боятся совершить ошибку. Поэтому ничего не делают. В результате бездетные пары страдают, а дети голодают и подвергаются жестокому обращению.
Воробей уселся на их столик, чтобы поклевать крошек, но, ничего не найдя, улетел, собираясь вмешаться в драку двух уток.
– Знаете, в Румынии, после того как оттуда вышвырнули коммунистов, обнаружили десятки тысяч детей в государственных детских домах, где было ничуть не лучше, чем в концлагерях, – продолжал Фолд, поджав тонкие губы, в тоне его слышалось негодование. – Вы должны помнить те телевизионные кадры, они повлияли на сознание мировой общественности. Но не на власти. Тысячи пар отправились в Румынию, чтобы усыновить несчастных детей, но среди них оказались люди, создавшие всем проблемы. Этим людям, возможно, вообще не следовало думать об усыновлении. Несколько паршивых овец в стаде. Они подняли волну, вопя о том, что якобы детей продают без всякого контроля. Телевидение способно не только пробуждать добрые чувства, но и искажать факты.
Уж кто-кто, а Иза это хорошо знала.
– И что же произошло? – продолжал Фолд. – Власти приостановили процесс усыновления. На многие месяцы. Но… не румынские власти, а британские. Они так испугались критики, что решили создать громоздкий аппарат управления процессом усыновления.
– А что происходило с детьми?
– Они умирали, миссис Фрэнклин. Тысячами. Не могли дождаться, пока будут созданы правила и регулирующие предписания. Их принесли в жертву, чтобы спасти репутацию нескольких трусливых бюрократов. – Фолд покачал головой, как будто не мог поверить в собственные слова. – Мне это кажется весьма необычным способом защиты интересов детей.
– Но вы можете помочь мне, мистер Фолд?
– У меня есть связи с благотворительной организацией, занимающейся усыновлением. Я твердо верю в законы, миссис Фрэнклин, но я также считаю, что главное – дети. Именно их интересы нужно принимать во внимание, а не интересы лишенных воображения трусливых чиновников. Именно поэтому агентство, которым я руковожу, соблюдая законы, гораздо более гибко трактует подзаконные акты, заботясь в первую очередь о детях. Дети нуждаются в преданных родителях, надеюсь, вы сумеете проявить преданность.
Изидора поощрила его улыбкой, глядя, как он протирает очки рукавом тренировочного костюма.
– Все это недешево стоит: масса накладных расходов, которые мы вынуждены оплачивать, чтобы обеспечить безопасность и надежность. На каждого родителя, которому мы можем отдать ребенка, приходится дюжина других, понапрасну ввергающих нашу организацию в расход.
– Сколько?
– Белый ребенок идет по высшему разряду, миссис Фрэнклин.
– Сколько?
– Двадцать пять тысяч фунтов. – Фолд постарался произнести это твердо и значительно. – Это не окончательная цена, как вы понимаете, а лишь взнос… в пользу детей.
«Он мастер своего дела», – подумала Иза. Даже если бы она записала их разговор на магнитофон, в нем не к чему было бы придраться. В самом деле, если все записать, Фолд будет выглядеть почти героем.
– Однако могу сказать, что ваш случай – исключительно трудный. Я спрашиваю себя, какова будет реакция общественности, если станет известно, что я помог вам усыновить одного из моих детей. Дело очень деликатное, миссис Фрэнклин, вы, надеюсь, понимаете…
– О да! С деньгами не будет никаких проблем.
Фолд надел очки, еще раз внимательно посмотрел на Изу, оценивая ее и принимая решение. Не отказал он себе и в удовольствии мазнуть взглядом по груди молодой женщины.
– Впрочем, дело не только в деньгах. Я должен быть уверен, что вы ответственно отнесетесь и к моей работе. Никаких сомнений, никаких колебаний.
– Я сделаю все, мистер Фолд.
– Это только слова…
– Как я могу доказать вам? Скажите сами.
Фолд опять улыбнулся, и глаза его блеснули. Он подумал, что, возможно, нашел то, что искал.
– Послушайте, нам предстоит долгий путь, прежде чем я смогу быть уверен, что вам стоит помогать. Мы должны получше узнать друг друга. Поближе. В неформальной обстановке. Только вы и я. Я хочу встретиться с вами в другом, более подходящем месте. Может быть, пообедаем? Мне необходимо все знать о вас. Вы понимаете, не так ли?
Она его прекрасно поняла.
– Я свободен завтра вечером. Не будем откладывать, ладно? Где вы остановились?
Миссис Фрэнклин назвала отель.
– Тогда, скажем, в восемь часов. В «Уилтон Тауэрс»? Я встречу вас в вестибюле.
Она кинула приманку, и он ее заглотнул. Пора было нанести удар.
– Для меня ребенок важнее всего на свете. Не могу передать, как я вам благодарна.
– Уверен, вы найдете способ показать это.
Во рту у Изы пересохло, горло обожгла желчь.
– Мне бы хотелось найти способ отблагодарить и Полетт. Она указала мне путь к вам, и мне хотелось бы показать, что я ценю ее услугу. Где я могу ее найти?
Иза старалась, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее, но горечь во рту сделала ее голос хриплым.
– Я уверен, в этом нет необходимости, – медленно ответил Фолд.
– О, но я… Мне бы хотелось помочь ей, показать, что я ценю ее помощь. Может быть, я могла бы помочь ей деньгами. Мне показалось, что она в этом нуждается.
– Это невероятно мило, Фиона – я могу называть вас по имени? – но… в действительности с ней все в порядке. Сейчас она куда-то переезжает. Сказать по правде, я даже не уверен, что знаю, где ее найти.
«Не настаивай, – приказывала она себе. – Не выдай себя излишним любопытством».
Изидора дрожала, понимая, что подошла очень близко к Полетт, и знала, что даром ей эту информацию не получить. Надо повременить, не спешить, не спугнуть, заплатить любую цену, чего бы он ни потребовал.
– Понимаю. Я думала, она работает на вас.
– Вы правы. Просто сейчас у нее небольшой отпуск. Вот что я вам скажу: оставьте записку. Она обязательно ее получит.
Значит, он знает, где Полетт! Фолд уже поглядывал на часы, собираясь вернуться в контору. Бросив последний взгляд на грудь Изы, он сказал:
– Я буду с нетерпением ждать завтрашнего вечера , Фиона.
Глаза открылись с трудом. Свет слепил, сбивал ее с толку, прошло несколько минут, прежде чем стало просыпаться сознание. Солнце яростно светило с небес, обрушиваясь на нее, прогоняя сны, пока она не проснулась окончательно и не поняла, что это всего лишь уличный фонарь, что идет унылый зимний дождик, а она лежит на земле, в вонючем дворе. Уборщики прошлись по Портобелло-роуд уже несколько часов назад, убрав весь рыночный мусор, кроме нее. Они перешли на другую сторону улицы, оставив ее лежать на ковре из капустных листьев и гнилых помидоров.
Она пыталась добраться до дому, но не смогла. Это сильнее нее, боль возвращалась, выкручивая суставы, ее как будто резали на кусочки тупым ножом, но дело не в физической боли, иначе она давно выжгла бы ее из себя раскаленным железом.
Она опустила голову, пытаясь уклониться от света, прожигающего мозг, и ветерка, холодившего щеки, но слишком плохо соображала, чтобы просто отодвинуться от фонаря. Она попыталась уйти в себя, спрятаться от ужаса окружающего ее мира, понимая, что собственный страх скоро опять набросится на нее.
Истощенные пальцы прикрыли лицо. На этот раз она похудела гораздо сильнее, чем в предыдущие разы. У нее прекратились месячные, хоть за это спасибо. Ей все чаще приходилось вести себя, как шлюхе, она вынуждена была спать со все большим количеством мужиков – ради денег, а уж беременность никак не входила в ее планы.
Ей становилось все хуже. Злой декабрьский дождь обрушился на нее, и она задрожала, зная, что новой битвы ей не выиграть. Ее разрывали чувство вины и боль, она не знала, что было страшнее, но, если чувство вины унять нельзя, физическую боль легко успокоить. Так что вина подождет. До завтра. Еще один раз, всего один.
Она с трудом сглотнула. Придется быстро найти мужчину, возможно, даже нескольких. Нет смысла снова пытаться что-нибудь украсть, в любом магазине ее замечали сразу же, как только она туда входила. Возможно, придется попытаться вернуться к отцу, но она уже обращалась к нему за помощью, а он даже не захотел дать ей денег, когда все узнал. Придется искать мужчину, но это совсем не просто теперь, когда от нее так ужасно пахнет, ее просто используют, оскорбят, изобьют и бросят в подворотне, не заплатив. Как сейчас.
Вот почему она вынуждена была идти на риск, покупая на улице неизвестно что у подозрительных дилеров, подвергая риску свою жизнь. В последний раз она не смогла даже добраться до собственной постели. В последний раз. Самый последний…
Ей станет лучше.
Она доберется до дому, вымоется, найдет партнера поприличнее, соберется, приведет себя в форму, справится с чувством вины и бросит все это. «Всего один, последний раз», – молила она.
Но нет, это будет преследовать ее вечно. Каждое дуновение ветерка будет подобно удару крыла хищной птицы, каждый солнечный луч будет впиваться в тело, как острые когти, каждый взрыв детского смеха прозвучит триумфальным воплем стервятника, а каждый новый рассвет будет приносить боль, раздирающую ее изнутри. Только в темноте, в щелях и закоулках мира, в вонючих дворах и подъездах находила она убежище от своих страхов, только там она могла отдохнуть.
Ее мир . Мир, в котором боль преображалась в наслаждение. Порошок . Он освобождал сознание. Порошок . Игла означала спасение. Порошок . Каждый укол в вену приносил освобождение. Но ей требовалось все больше порошка, чтобы время не обрушивало на нее безжалостные удары кнута…
Мир, в котором искореженная любовь и горькие воспоминания не приносили боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41